Что же вам нужно? переспросил я.
Он Повторил:
Мне нужно настоятельно переговорить с вами.
О чем переговорить?
Переговорить о моей и вашей судьбе, ответил он таким тоном, словно заранее был уверен, что я откажу ему в просьбе.
Я не разубеждал его. Присутствие нас двух в этой комнате казалось мне столь же несовместимым, как путешествие булыжника и стекла в одной бочке, хотя оба они могли быть из одного и того же вещества.
Из ваших слов можно заключить, что странным образом наши судьбы Взаимно связаны?
Он ответил:
Нахожу, что связаны.
Вы назвали мою фамилию. Очевидно, знаете меня? Хотелось бы и мне знать, кто вы?
Он молчал. Я более кратко и более зло повторил свой вопрос. Длинное ржавое лицо его передернулось. Он ответил:
Я Молчал, так как вам могло показаться, что допускаю большую вольность в обращении. К сожалению, я не шучу и говорю правду, чему приведу неопровержимые доказательства.
После некоторой паузы он добавил:
Видите ли, я действительно космополит Атасфер.
То есть вы тоже работаете над сценарием «Агасфер»? Или вы должны играть роль Агасфера в моем сценарий? Но и тут разговора Не получится: я отказался от работы над сценарием!
Извините, видимо, вы не понимаете моих слов, Илья Ильич, сказал посетитель, откидывая назад! длинную голову, Дело в том, что я действительноАгасфер. Тот самый Агасфер ну, да вы сами знаете легенду!
Камуфляжная плащ-палатка, изношенные солдатские ботинки с резиновыми подошвами, галифе в заплатах и дрянная замасленная гимнастерка с плеча какого-нибудь шофера, небритая ржавая и длинная голова с опухшими глазами, поблекший, голосвсе это было таким контрастом к жизнеописанию Агасфера, сочиненному где-нибудь в уединении средневековой монастырской Кельн я расхохотался, хотя вообще я человек не смешливый.
Мой посетитель скромно глядел вбок, погрузив свой длинный и грязный нос в не менее длинную и грязную полу плащ-палатки.
Мне приходилось слышать, что персонажи приходят к автору, сказал я, продолжая смеяться, но все они приходят в более или менее приличном виде. А вы, Агасфер! Вы, чья легенда едва ли не популярнее Фауста и Дон-Жуана, а уж Роберта-Дьявола, Роланда, Робин Гуда, во всяком случае, вы осмеливаетесь появиться в таком неправдоподобном образе? Ха-ха-ха!..
Вполне разделяю ваш смех, ответил унылый посетитель, медленно поворачивая ко мне длинную голову. Сам не смеюсь лишь от переутомления. Впрочем, вы должны подчеркивать мою временность, как обложка книги подчеркивает и раскрывает эпоху. Если б я желал бессмертия или претендовал на звание пророка, я б оделся более странно, как, например, одевались Лев Толстой или Рабиндранат Тагор
Оставьте Льва Толстого! Вы утверждаете, что вам не надобно бессмертия и что вы ищете временности?
Это значит: вы ищете смерти? Значит, Горький прав? В чем?
В том, что бессмертие, так сказать, тоже не конфетка: долго жить, долго страдать. Впрочем, утешьтесь: вам долго не жить.
Ах! Ну, зачем вы так?
Затем, что так хочу!
Я поступил жестоко, напоминая о смерти лицу почти умирающему. В иное время, случись бы подобное, вид длинноголового оборванца, сразу же после моих слов рухнувшего на кипы журнала «Русский архив», вызвал бы ужасное отвращение к себе.
Тут наоборот. Должно добавить, что я высок, мясист, с широким лицом и несколько приплюснутым носом. И вот плотный, широколицый стоит, слегка наклонившись к тонкоголовому, небрежно опершись ладонями о край письменного стола. Стоит и хохочет. Мало того хохочет, он испытывает наслаждение от своего хохота!
«Это шпион, подлец, провокатор, твердил я самому себе, не знаю, кем он подослан и зачем, но он, несомненно, провокатор, и я разоблачу тебя, мерзавец, разоблачу! Как бы ты ни укрывался, как ни прятался, а я разоблачу, и головой о стену, головой».
Хохот становился неудержимо истерическим. Надо бы крепиться, но я не мог поступить иначе, не мог! Впервые в жизни своей я ощущал внутри себя такую холодную и непреодолимую злобу, что ей, казалось, не будет конца.
Мой посетитель сидел на толстых номерах журнала, подобрав ноги и втянув голову в плечи, отчего голова его казалась особенно длинной.
Внутри меня, словно по холодному желобу, катилась тяжелая, как ртуть, свирепость. Мелькнуло: «Не ищет ли он ночлега, раз не прописан, не бежавший ли это из какого-нибудь концлагеря? И не оттого ли он так покорно выносит мои оскорбления?» Нет, нет! В каждом движении моего посетителя я искал важные причины, чтобы немедленно встать во враждебное положение.
Если вы из арестованных даже уголовник
Что вы, Илья Ильич!
Тогда я повторил:
Кто же вы и зачем ко мне?
Он опять передернулся. Ему не хотелось отвечать, и если б я еще раз повторил свой вопрос, я получил бы тот ответ, который избавил бы меня позже от многих страданий. Теперь только я понимаю, что мне следовало его напугать донельзяи он исчез бы. Мне ни в коем случае нельзя было его оставлять! Но, увы, свирепость моя, оказывается, не была стойкой! Я пожалел, его только на одну секунду. К тому же жалость была смешана с любопытством, а это самое опасное смешение. Итак, я поддался жалости, крошечной капле жалости, и мой посетитель поймал меня! Он торопливо спросил:
Разрешите открыть вам, откуда я получил имя Агасфер?
Хотя и нехотя, но я отозвался:
Значит, имя Агасферпрозвище?
О да! Мое настоящее имя Пауль фон Эйтцен. Если вы хорошо изучали материалы по Агасферу, вы, наверное, встречали мое имя. Пауль фон Эйтцен! Боже мой, как красиво это имя и как оно подходило к улицам моего родного города Гамбурга! Я, видите ли, из Гамбурга. Пауль фон Эйтцен. Ядоктор Священного писания и шлезвигский слуга господа ах, как это было давно! В тысяча пятьсот сорок седьмом году я, Пауль фон Эйтцен, окончив образование в Витемберге, с радостью вернулся к своим родителям в Гамбург. Родители моивыходцы из Амстердама. Они торговали кожами, тиснеными преимущественно. Они были небогаты на границе разорения впрочем, зачем скрывать такие поздние коммерческие тайны! Они были нищи, и я нищ!
Почему же вы возвращались в Гамбург с радостью? Вы любили родителей?
Я их ненавидел: разориться именно в те дни, когда мне более чем когда-либо нужны деньги!
А, вы были влюблены?
Да.
История несчастной любви?
Проклятой любви!
Кем проклятой?
По-видимому, той же любовью: выше ее, как я теперь знаю достоверно, нет бога.
Ого!
А почему греки достигли бессмертия? То есть в искусстве, потому что биологически другое бессмертие невозможно. Потому, что у них была богиня любви Афродита.
У нас есть богоматерь Мария.
Но она богоматерь, то есть родившая бога, и, значит, выше всех: попробуй-ка, роди другая бога! Невозможно. Афродита же заботилась о любви всех и вся, она была очень демократичная. Нет бога, кроме бога любви.
Простите, плотской или духовной?
Одно вытекает из другого, разделить этого нельзя, аскетизмвеличайшее преступление.
Следовательно, плотская любовь выше всего?
Если угодно, да!
Ваши родители были евреи?
Выпо Розанову?
Нет, но вы начали рассказывать о своих родителях.
Да, да! Они выходцы, повторяю, из Амстердама, голландцы.
Агасфера все называют евреем.
Меня тоже. Я даже сидел в гитлеровском концлагере, правда, недолго, мне ведь нельзя задерживаться на одном месте. Я иду.
Знаю.
Что же вас превратило в Агасфера?
Он уже слегка оправился. Опасения и тревоги, мучившие его, покинули его лицо. Осталась только болезненность. Глаза приобрели окраску, они были цвета легкого пива. Он ответил мне свободнее:
Вы знаете, что для человека достаточно и одного неудержимого стремления к славе и деньгам, чтобы причинить себе боль и скорбь.
Значит, все ваше почти четырехсотлетнее хождение вызвано жаждой славы и денег?
Он ответил:
Книга моей жизни состоит из многих страниц. Разрешите раскрыть вам только первую и самую страшную?
Ее звали Клавдия фон Кеен.
Как?
Клавдия фон Кеен. Вас удивляет, по-видимому, имя Клавдия? Оно действительно редко встречается в Германии, но тогда