И вслед за этими словами весь портрет по резной раме охватило беззвучное пляшущее пламя, настолько яркое, что огни свечей покраснели, и вдруг от всего облика Прасковьи Павловны пошли ослепительные лучи. Вспыхнули травы в медном горшке. Голос Марии, дрожащий и слабый, запел не по-русски за спиной Алексея Алексеевича.
Но она не успела окончить песни, Алексей Алексеевич вскрикнул дико: голова Прасковьи Павловны, освобождаясь, отделилась от полотна портрета и разлепила губы.
Дайте мне руку, проговорила она тонким, холодным и злым голосом.
В наступившей тишине было слышно, как стукнула о пол мандолина, как порывисто вздохнула Мария, как засопел Калиостро.
Дайте же мне руку, я освобожусь, повторила голова Прасковьи Павловны.
Руку ей, руку дайте! воскликнул Калиостро.
Алексей Алексеевич, как во сне, подошел к портрету.
Из него быстро высунулась маленькая, голая до локтя, рука Прасковьи Павловны и сжала его руку холодными сухими пальчиками. Он отшатнулся, и она, увлекаемая им, отделилась от полотна и спрыгнула на ковер.
Это была среднего роста, худая женщина, очень красивая и жеманная, с несколько неровными, как полет летучей мыши, зыбкими движениями. Она подбежала к зеркалу и, вертясь и оправляя волосы, заговорила:
Удивляюсь Спала я, что ли?.. Что за цвет лица И платье все помято И фасон чудной, жмет в груди Ах, что-то я не могу припомнить Забыла Она поднесла пальцы к глазам. Забыла, все забыла
Придерживая кончиками пальцев пышную юбку, она повернулась, прошлась, и взгляд ее темных, матовых глаз остановился на Алексее Алексеевиче. Она медленно улыбнулась, открыв до бледных десен мелкие острые зубы, и взяла его под локоть.
Вы так странно на меня смотрите, я страшусь, проговорила она, жеманно хихикнула и увлекла его к балконной двери. Нам нужно объясниться.
XI
Когда они вышли, Калиостро положил руки под шубою на поясницу и рассмеялся.
Отменный получился кадавр, проговорил он, трясясь всем телом. Затем повернулся на каблучках и уже без смеха стал глядеть на Марию. Плачете? Она поспешно отерла слезы, поднялась с табурета и стояла перед мужем, опустив голову. Вы и на этот раз не убедились, сколь велика моя власть над мертвой и живой природой, не так ли? Мария, не поднимая головы, с упрямой ненавистью взглянула на мужа, лицо ее было искажено пережитым страхом и омерзением. А юноша ваш прекрасный предпочел утешаться с мерзким кадавром, не с вами
Мария ответила тихо и твердо:
Вы ответите на страшном суде за чародейство.
Тогда Калиостро побагровел, вытащил руки из-под шубы и совсем прикрылся бровями. Но Мария стояла неподвижно перед ним, и он сказал с чрезвычайной вкрадчивостью:
Три года, сударыня, не прибегая ни к какому искусству, я терпеливо жду вашей любви. Вы же ежечасно, как волк, смотрите в лес. Нехорошо, если придет конец моему терпению.
Над любовью моей вы все равно не властны, поспешно ответила Мария, не заставите вас полюбить.
Нет, заставлю. На это Мария вдруг усмехнулась, и его глаза сейчас же налились кровью. Я вас в пузырек посажу, сударыня, в кармане буду носить.
Все равно, повторила она, власти над любовью нет у вас. Жива будудругому отдам, не вам.
На этот раз вы замолчите, пробормотал Калиостро, схватывая со столика стилет, но Маргадон, стоявший до этого неподвижно за его спиной, подскочил к нему и с необыкновенным проворством поймал его за руку. Калиостро, зарычав, левой рукой ударил Маргадона в лицо, арап зажмурился, он отшвырнул стилет, шумно выпыхнул воздух и вышел из комнаты.
XII
Алексей Алексеевич и то, что было подобно женщине и что он называл Прасковьей Павловной, шли по дорожке через полянку к прудам. Воздух был влажен. Над садом поднялась луна. Ее седой свет озарял всю широкую поляну. Отсвечивала кое-где паутина, уже протянутая пауками в густо-синей траве. Белеющими пятнами обозначались цветы, блестела обильная роса. Вдали над прудами поднимались испарения серебристым сиянием.
Алексей Алексеевич шел молча, сжав рот и глядя под ноги. Зато Прасковья Павловна, глядя на висящий над пышными грудами рощи светлый шар луны, говорила не переставая
Ах, луна, луна! Алексис, вы бесчувственны к этим чарам.
Холодный ее голосок сыпал словами, как стекляшечками, и невыносимым звуком все время посвистывал шелк ее платья. От этих стеклянных слов и шелкового свиста Алексей Алексеевич стискивал челюсти. Сердце его лежало в груди тяжелым ледяным комом. Он не дивился тому, что рука об руку с ним идет то, что час назад было лишь в его воображении. Болтающее жеманное существо, в широком платье с узким лифом, бледное от лунного света, с большими тенями в глазных впадинах, казалось- ему столь, же бесплотным, как его прежняя-мечта. И напрасно он повторял с упрямством: «Насладись же, насладись ею, ощути»он не мог преодолеть в себе отвращения.
Дойдя до пруда, до скамьи, где утром он говорил с Марией, Алексей Алексеевич предложил Прасковье Павловне присесть. Она, распушив платье, сейчас же села.
Алексис, прошептала она, улыбаясь всем ртом лунному шару, Алексис, вы сидите с дамой бесчувственно. Надо же знатьсколь приятна женщине дерзость.
Алексей Алексеевич ответил сквозь зубы:
Если бы знали, сколько я мечтал о вас, не стали бы делать этих упреков.
Упреки? она рассмеялась, словно рассыпалась стекляшечками. Упреки Но вы все только руки жмете, и то слабо. Хотя бы обняли меня.
Алексей Алексеевич поднял голову, всмотрелся, и сердце его дрогнуло. Правою рукой он обнял Прасковью Павловну за плечи, левой взял ее руки. Глубоко открытая ее грудь, с чуть проступающими ключицами, ровно и покойно дышала. Он близко придвинулся к ее лицу, стараясь уловить ее прелесть.
Мечта моя, сказал он с тоскою. Она слегка отстранилась, усмехаясь, покачала головой и взглянула в глаза ему поблескивающими лунными точками, прозрачными глазами. Я, как во сне, с вами, Прасковья, наклоняюсь, чтобы напиться, и вода уходит.
Обнимите покрепче, сказала она.
Тогда он сжал ее со всей силой и поцеловал в прохладные губы, и они ответили на поцелуй с такой неожиданной и торопливой жадностью, что он сейчас же откинулся: омерзением, гадливостью, страхом стиснуло ему горло.
После некоторого молчания она проговорила, сладко потягиваясь:
Мне сыро, есть хочу.
Тогда он быстро поднялся и зашагал к дому, когда же услышал за собой шелест платья, прибавил шагу; даже побежал, но Прасковья Павловна сейчас же догнала его и повисла на руке.
Алексис, у вас претяжелый характер.
Слушайте, крикнул он, останавливаясь, не лучше ли нам расстаться!..
Нет, совсем не лучше, она перегнулась и заглянула ему в лицо, мне с вами приятно.
Но вы омерзительны мне, поймите! Он дернул руку и побежал, и она, не выпуская руки, полетела за ним по тропинке.
Не верю, не верю, ведь сами сказали, что я мечта ваша
Все-таки вы отвяжитесь от меня!
Нет, мой друг, до смерти не отвяжусь
Они об руку влетели в дом. Алексей Алексеевич бросился в кресло, она же, обмахиваясь веером, стала перед ним и глядела весело.
Много, много, мой милый, придется над вами потрудиться, чтобы обуздать ваш характер Вы себялюбец. Она сложила веер и присела на ручку кресла к Алексею Алексеевичу. Дружок, мне ужасно чего-то все хочется, не то есть, не то пить А то будто вода бежит по моему телу
Алексей Алексеевич сорвался с кресла и, подойдя к двери, потянул за большую бисерную кисть звонка.
Вам принесут еду, питье, все, что хотите, успокойтесь.
Далеко в доме брякнул колокольчик, и послышались мягкие шаги Федосьи Ивановны.
XIII
Алексей Алексеевич, загораживая собою полуоткрытую дверь, сказал тетушке, чтобы она распорядилась подать в библиотеку какой-нибудь еды. Федосья Ивановна внимательно и странно взглянула на Алексея Алексеевича, молча отстранила его от двери, вошла в комнату и сейчас же увидела тощую, как она потом рассказывала, черноватую женщину, даже и не женщину, а моль дохлую, стоит, вертит веером и смотрит пронзительно.