Охранник распахнул ворота, ногой откинул с дорожки забытую детьми пластмассовую куклу и помахал гостям рукой, словно встречал старых знакомых. Автобус мягко въехал во двор и, вздохнув, остановился. Диль показал охраннику средний палец и прошептал Кожан, цинично осклабившись:
Сучонок, выкормыш и никому не нужный детдомовец. Но вам я, возможно, ещё понадоблюсь. Или вымне.
Женщина успела заметить на правой руке у маленького хама обычные механические часы на дешёвом пластиковом ремешке. Никакого чёрного браслета, украшенного камнем, не было и в помине.
ОЧЕНЬ ВАЖНЫЙ ДОКУМЕНТ
Всякая история двойственна. В теле одной истории живут два сюжета: внешний и внутренний. Читатель всегда выбирает тот сюжет, который ему очевидней. Или наберёмся смелости и скажем иначе: он предпочитает историю, которая не порабощает, не сковывает, не тяготит его ум, а даёт ему расцвести и ярко блеснуть своей трактовкой и своим пониманием жизни на фоне того или иного сюжета облюбованной истории. Читатель вправе гордиться улыбнувшейся ему удачей. За нагромождением слов, фактов и характеров он обнаружил то, что для других людей осталось скрыто за семью печатями. Важно не как рассказано, а как услышано. Исходя из этого, совсем нелепо присваивать лавры первооткрывателя рассказчику, а не слушателю. Фокус в том, что рассказчик здесь ни при чём. Он сам взял на себя труд рассказать случившееся, его об этом никто не просил и ничего за приложенные усилия не обещал. Прихоть словоохотливого путника, случайно заночевавшего у чужого костра, и только. Какую именно историю хотели услышать те, кто греются у огня? Это никому неизвестно. Не знает об этом и болтливый рассказчик. Он, подчиняясь своей фантазии, переплетает сюжеты причудливым образом. Внешнее и внутреннее то подменяют, то подстёгивают, то запутывают друг друга. Часто выходит вообще нечто несуразное. Рассказчик выкладывает одну историю, а слушатель слышит другую, ту, которая ему понятней и которая ему дороже. Разойдясь в разные стороны, рассказчик и слушатель унесут с собой каждый свою историю, которая им кажется одной и той же. Чем больше расстояние между бывшими собеседниками, тем очевиднее несовпадение сказанного и услышанного. Но одновременно с увеличением расстояния между бывшим и настоящим, между двумя странниками, ставшими полюсами повествования, несовпадение убывает и стремится к нулю. И здесь спорить о достоверности рассказанного и услышанного, о преимуществе того или иного, о достоверности двух сюжетов, соперничающих в поле одной и той же истории, вообще нет никакого смысла. Целое дробится на осколки, но каждый осколок несёт в себе память о целом. Закономерности подчинены случайностям, а случайности, как ни верти, ведут к незыблемым законам. Внешнее оборачивается внутренним и наоборот. Так древний миф о каком-нибудь былинном герое или сказка о Царе Горохе из тридевятого царства неожиданно перекликается с сегодняшней действительностью и нас одолевает приятная оторопь, что мы это знаем и можем предположить, что будет дальше.
Так стоит ли заранее граничить фантазию и реальность? Возможно, что они и есть два сюжета одной и той же истории? Не верить в их единство можно. Но есть ли смысл в отрицании того, что было, только потому, что с нами такого пока ещё не случалось?
Мало того, изначально рассказчик тоже ведь был слушателем. Узнав историю, он, первым делом, вычленил из неё то, что привлекло его более всего, удалил лишнее и передал следующим любопытным, то ест нам, свой собственный сюжет, который отстоит от первоначально освоенного им сюжета ровно настолько, насколько он уже отстоял от действительно имевшего место быть в некотором хронотопе важном случае в тот момент, когда неизвестный нам рассказчик передал его неизвестному слушателю, ставшему впоследствии для нас известным рассказчиком. Клубок причинно-следственных связей, таким образом, запутывается с каждым новым витком всё больше и больше. Поэтому вряд ли стоит доверять тому, кто смело заявляет: «А на самом деле было вот так». Скорее всего, это «на самом деле» всего лишь эгоистичная форма подчинения своей воле воли слушателей из личных корыстных побуждений. Потому что никакого «на самом деле» не существует. Есть мы и есть необъятных размеров пространственно-временная материя, которая шлёт нам сигналы, сигналы особого свойства. Сигналы отсылаются нам абсолютно бескорыстно. Нам передаётся не факт, а опыт. Делается это с помощью метафор, образов, мифов и сказаний. Только сняв и отбросив шелуху сюжета, мы доберёмся до ядра, в котором заключён опыт.
Тот, кто хочет набить карманы шелухой, волен опровергнуть нашу историю. Ухватиться за один из её сюжетов, глубокомысленно прищуриться и важно заявить: «А на самом деле такого не было!» Даже не будем спорить. Дискуссия нелепа, так же как спор о первенстве курицы или яйца. Наш аргументэто вневременной опыт, в котором и яйцо и курица не существуют отдельно друг от друга. Вдумчивый читатель это понимает. Для него важен не алгоритм воспроизводства курятника, а метафора цикличности жизни. С этой точки зрения настоящий читатель легко и великодушно пропустит множественные сюжетные подробности нашего рассказа. Человеческий опыт подсказывает, что как только разрываются связи между поколениями, центробежные космогонические силы швыряют цивилизации в небытие и топят их там бесследно, как океан несчастную Атлантиду. Когда родители забывают своих детей, а дети презирают родителей, дают им насмешливые клички и даже идут на них войной, пробуждаются дремавшие веками разрушительные, гибельные демоны космогонии. Наше время, время гонки за индустриальными, сугубо материальными, отчётливо вещественными ценностями уничтожило центростремительность и раскрутило центробежность. Так ли хитроумно, беспощадно, изощрённо и сложно происходило всё то, что происходило на наших глазах? Оно могло быть именно так и только так, как мы это рассказываем. Или могло быть иначе. Документ, попавший к нам в руки, мог быть только таким, каким мы его здесь представляем. Так же, как мог быть и совершенно другим. А сюжетолюбец скажет, что такого документа вообще не было, поскольку «на самом деле» всё произошло совсем иначе. Хотя откуда бы ему всё это знать, верно? Энному слушателю и энному плюс один рассказчику?