Что это она там шепчет? думал он, глядя ей в затылок. Надя всем существом приникла к иллюминатору лайнера, не просто глазами. Казалось, она хочет вырваться из этого кресла, туда за борт самолёта, чтобы лететь самой, одной, как птица. Сквозь мерный шум двигателей Боинга он прислушался к её голосу. Оказалось, она шепчет стихи. Его стихи.
Доверившись небесным тропам, летим с тобой над всей Европой в объятья счастья и тепла. Судьба нам подфартила малость: остались позадиусталость, интриги, дрязги, гроздья зла, и жизнь инаянеземная, по нашим меркам, нас ждала.
Он написал эти строчки перед самым отпуском, скорее воображая предстоящий отдых, чем реально предвидя его. Остров в океане, к которому они сейчас летели мог быть чем угодно, но разочаровать их не мог.
Лишь несколько часов полета, испанский экипаж пилотов повел наш лайнер на сниженье О, это чудное сближенье с лазурной синью Океана, держащего в своих ладонях, грозящий небесам вулканом, жемчужный остров треугольный!
Пока он слушал стихи, вспомнил почему-то Василия Кирилловича Тредиаковского, несчастного пиита времён Анны Иоанновны и бироновщины. Но доставалось-то ему не от них, а от крутого русского бунтаря Волынского, не раз бившего поэта палкою. А ведь сам-то Артемий Волынский, в бытность его генерал-губернатором Астрахани, отстоял от посягательств православного духовенства бурсу, основанную католиками-капуцинами, где учился Васька Тредиаковский. А вытащил его из астраханской тьму-таракани на свет божий, сам Петр: в 1722 году, направляясь в свой персидский поход, в Астрахань приехал государь. Этот визит внес коренной перелом в дальнейшую судьбу бурсака. Сохранился даже анекдот, что царь, увидев Тредиаковского среди его сверстников, указал на него пальцем и предрек: «Это будет вечный труженик».
4В самолёте
У него был слегка скрипучий голос. Повернув голову, он чуть удивился его внезапному появлению в салоне самолета, но несмотря на свой камзол осьмнадцатого века, охлаждённый стакан пепси в его руке заметно его успокоил.
В свите Петра приехали бывший молдавский господарь Дмитрий Кантемир, отец поэта Антиоха Кантемира. Тредиаковский сделал большой глоток из стакана. Энциклопедически образованный человек, прекрасный знаток Востока и его секретарь, переводчик и поэт Иван Ильинский. Через тридцать лет я скажу о нем: «праводушный, честный и добронравный муж, да и друг другам нелицемерный». Не хочу хвастаться, но, заметив мои незаурядные способности и прилежание к словесным наукам, мне молодому бурсаку, Иван Ильинский посоветовал ехать в Москву для дальнейшего обучения.
Он понял, что спит и Тредиаковский ему снится.
Вот и славно, подумал он, устраиваясь поудобнее в кресле. Побеседуем с пионером русской поэзии. «Езда во остров Любви» так назвали вы свою первую романтическую книжку, Василий Кириллович, вернувшись из заграничного путешествия и учёбы, но почему Тальман и его аллегорический роман, столь невысокого пошиба?
Да, заграничное путешествие! Это было восхитительно! Василий Кириллович прикрыл глаза, улыбаясь, Последним пунктом значился, ну, конечно же, Париж, времён Людовика. В Сорбонне я слушал лекции по богословию, в Парижском университетепо истории и философии. С жадностью читал выдающихся французских авторовКорнеля, Малерба, Расина, Буало, Мольера, Фенелона, Декарта и Роллена А на ваш вопрос отвечу просто: я был молод, ветренен, как все молодые люди во все времена.
Да, он читал об этом у Лотмана. Недавний бурсак с благоговением воспринимает парижскую жизньтакую легкомысленную, разгульную, стремящуюся к наслаждениям. Поэты, обслуживавшие такой образ жизни, явно второстепенные и незначительные, производят на молодого россиянина огромное впечатление. Большая литература, упомянутая выше, почти не затрагивает его художественного воображения, хотя он добросовестно их прочитывает. Но с увлечением переводит мадригалы, любовные песни, куплеты и, в частности, аллегорический роман Тальмана «Езда во остров Любви», с восторгом встреченный молодежью в России. Это весьма показательно для той эпохи постпетровского времени, когда «новоманирный» быт русской публики был готов к восприятию подобной любовно-галантной литературы. Еще при жизни Петра издавались и переиздавались книги сформировавшие кодекс поведения русской знати: «Юности честное зерцало», «Приклады, како пишутся комплименты разные», «Symbola et emblemata», где было более 840 иллюстраций на мифологические сюжеты с кратким описанием содержания.
Обо всём этом он подумал во сне, сравнивая их полет на Тенерифе с переводом Тредиаковского «Езды во остров любви». Герой романа Тирсис, пылающий любовью к прекрасной Аминте, проходит полный курс воспитания чувств и «галантных» наук. Добиваясь взаимности от своей возлюбленной, он испытывает то надежду, то тревогу, то отчаяние, то ревность. Сначала Аминте встречает его ухаживания холодно, потом уступает и даже доставляет ему «последнюю милость», но, будучи ветреной, в конце концов изменяет ему с другим. Путешествуя по вымышленному острову Любви, Тирис посещает различные его уголки: пещеру Жестокости, Пустыню Воспомяновения, город Надежды, Местечко Беспокойности, Замок Прямой Роскоши, Ворота Отказа и т. п. Вывод, к которому приходит авторв духе тогдашней философии «наслаждения»: если хочешь счастья и любви, люби сразу многих женщин и никогда не привязывайся только к одной.
Эй, просыпайся, услышал он сквозь сон Надин голос, сейчас есть будем.
Он открыл глаза. Жена раскладывала передо ним столик, встроенный в спинку переднего кресла. Стюардессы разносили пластиковые коробки с едой. Он снова закрыл глаза, желая досмотреть свой сон, но Тредиаковский исчез. Пришлось возвращаться из середины тридцатых годов восемнадцатого столетия, оставляя поэта наедине с его духовной трагедиейтяжелой драмой одинокого человека, выдающегося ученого, филолога, европейски образованного мыслителя и философа, не понятого русским обществом и не понявшего русское общество:
Начну на флейте стихи печальны,
Зря на Россию чрез страны дальны
Эти написанные в Гааге строчки, продолжали жить в нем и по возвращении на родину, на которую он продолжал «зреть чрез страны дальны».
Господи, я кажется задремал, раз мне могло всё это привидеться про Тредиаковского. встрепенулся он. Но что-то есть общее в ситуации: «Зря на Россию чрез страны дальны», я ведь тоже сбегаю из страны не в самый лучший период её истории.
Тары-бары, растабары! Не залить «Смирновской» грусть! Мы с женоюна Канары поменяли нашу Русь. И поникла, осрамилась кляча стараястрана.
Чем горда? скажи на милость? Кроме форсуни хрена! А косишьпод сверхдержаву Тпру, родная, не спеши! Ты там близко не лежала, брось, планету не смеши. Ты на карте у планеты как большой кусок дерьма
И до сей поры для света не страна ты, а тюрьма, Всех твоих великолепий яркий лубочный фасад по-потемкински налеплен, чтоб прикрыть твой голый зад. Говоришь: народ мне жалко? Да не жалко ни шиша! Хоть его и били палкой: (в чем и держится душа?!), только, видно, не добили, не пошла наука впрок. А иначена погибель как народ страну обрек?! Потому как что РоссияБогом данная Земля. Только мы еенасильем довели до ручки, бля!
Тары-бары, растабары! Совесть! Я еще вернусь! А пока я на Канарыпроменяю нашу Русь
А эти стихи ты когда написал? спросила Наденька.
Только что, ответил он.
Шарабан жизни! Ты куда? Мне пятьдесят! Я не знаю куда еду.
Не знаю!
А ЧТО ТАКОЕ РОМАН?
А что вы делаете? Крик-Крак подошла к компьютеру, за которым я сидел.
Я пишу роман.
Роман? А что такое роман?
Как тебе объяснить, Крик-Крак? Видишь, за окном растёт огромная старая ива?
Вижу.
Роман очень похож на это дерево, Крик-Крак. Есть толстый ствол. А потом ива ветвится, как отдельные сюжетные линии в романе. Смотри, ветви держат крону. Под огромной кроной живут герои, а большие и малые ветвимногочисленные истории, в которые они попадают. Так примерно.
А почему «У Чугунных ворот»?
Потому что мне они очень нравятся. Еще их называют Николаевскими. Ты не знаешь. Император Николай Первый подарил их своей матери Марии Фёдоровне на день рождения и посвятил свой дар брату Александру в честь его громких побед над Наполеоном?