Я перевернул его и надел на него наручники стандартным способом на запястья и лодыжки, заведя их за спину, браслеты с заостренным внутренним краем, препятствующие (некоторые) попытки разорвать цепи. Я распылял успокоительное средство на его лице несколько секунд, и оно подействовало как и должно было, но затем я раскрыл ему один глаз и понял, что это не помогло. Каждый полицейский использует седативные с немного отличающимся эффектом индикации; мой обычно придает белкам глаз бледно-голубой цвет. У него, должно быть, был барьерный слой на его коже, пока я готовился сделать ему укол, он повернул голову ко мне и открыл рот. Лезвие вылетело из-под его языка и порезало мое ухо, пролетев со свистом мимо. Я никогда такого не видел прежде. Я разжал его челюсть и взглянул; механизм запуска был прикреплен к его зубам проводами и булавками. Там было второе лезвие; я приставил пистолет к его голове и снова посоветовал ему выплюнуть всё на пол. Затем я ударил его кулаком в лицо и начал искать вену для укола.
Он издал короткий крик и начал изрыгать дымящуюся кровь. Возможно это его собственный выбор, но более вероятно, что его работодатели решили сократить свои потери. Тело начало дымиться, так что я вытащил его в коридор.
Полицейские, которые охраняли палату были без сознания, не мертвыми. Дело прагматизма; химическое оглушение до бессознательного состояния как правило тише, менее грязно и менее опасно нападавшему, чем убийство. Кроме того, мертвые полицейские, как известно, вызывают дополнительный стимул во многих расследованиях, так что стоит взять на себя труд чтобы избежать этого. Я позвонил кому-то, кого я знал в Токсикологии, чтобы он прибыл и осмотрел их, затем вызвал замену. Организация передвижения в какое-нибудь более безопасное место заняла бы, по крайней мере, двадцать четыре часа.
Кэтрин была в истерике, и Мюриэл, будучи сама в сильном потрясении, настояла дать ей успокаивающее и закончить интервью.
Я читала об этом, но я никогда не видела собственными глазами раньше. На что это похоже? спросила Мюриэл.
Что?
Что-то похожее, её охватил нервный смех. Она задрожала. Я подержал её за плечи, пока она не успокоилась немного. Её зубы стучали. Кто-то просто попытался убить нас всех, а вы продолжаете как будто ничего особенного не произошло. Как в комиксах. На что это похоже?
Я рассмеялся. Существовал стандартный ответ.
Это вообще ни на что не похоже.
* * *
Марион лежала, положив голову мне на грудь. Её глаза были закрыты, но она не спала. Я знал, что она ещё слушает меня. Она всегда волнуется, когда я злюсь.
Как можно отважиться на такое? Как можно сесть и хладнокровно запланировать создание исковерканного человека, не имеющего ни единого шанса жить нормальной жизнью? Все для какого-то безумного художника, который поддерживает сумасшедшие теории мертвого миллиардера. Черт, кем они себе представляют людей? Скульптурами? Безделушками, с которым можно творить что угодно и как им вздумается?
Я хотел спать, было поздно, но я не мог замолчать. Я даже не понял, насколько я разозлился, пока не заговорил на эту тему, но при этом мое отвращение становилось интенсивнее с каждым произнесенным словом.
За час до этого, пытаясь заняться любовью, я почувствовал себя импотентом. Я обратился к использованию языка, и Марион кончила, но это по-прежнему угнетало меня. Действительно ли это психологическое? Из-за этого расследования? Или побочный эффект от активизирующих наркотиков? Так внезапно, после стольких лет? Ходили слухи и шутки о наркотиках, вызывающих почти всё, что можно представить: бесплодие, уродливых младенцев, рак, психоз; но я никогда не верил в такое. Профсоюз узнал бы и устроил заваруху, департаменту никогда бы не разрешили выйти сухим из воды. Скорее всего это из-за случая с химерой, который взвинтил мне нервы. Так что, я заговорил об этом.
И что самое худшее, она даже не понимала, что с ней сделали. Её обманывали с самого рождения. Макленбург сказала ей, что она прекрасна, и она поверила в эту ерунду, потому что ничего не знала.
Марион слегка шевельнулась и вздохнула.
Что с ней будет дальше? Как она собирается жить, когда выйдет из больницы?
Не знаю. Полагаю, она могла бы продать свою историю за большие деньги. Хватит, чтобы нанять кого-нибудь для ухода за ней на всю оставшуюся жизнь. Я закрыл глаза. Извини. Из-за этого несправедливо лишать тебя сна на полночи.
Я услышал слабый шипящий звук, и Марион внезапно сникла. Так, показалось на несколько секунд, но этого не могло быть; я задумался, что со мной не так, почему я не вскочил на ноги, почему даже не поднял головы, чтобы вглядеться сквозь темную комнату и узнать, кто там или что?
Потом я понял, что в меня брызнули спреем, и меня парализовало. Такое облегчение быть бессильным. Я провалился в бессознательное состояние, спокойное, чего не ощущал очень долгое время.
* * *
Я проснулся со смешанным чувством паники и летаргии, и без понятия где нахожусь и что произошло. Я открыл глаза и ничего не увидел. Я крутился в попытке коснуться глаз и почувствовал, что слегка двигался, но мои руки и ноги были связаны. Я заставил себя расслабиться на мгновение и представить свои ощущения. Меня ослепили или связали, и я плавал в теплой, текучей жидкости, рот и нос закрыты маской. Мои слабые корявые движения обессилили меня, и долгое время я лежал молча, поначалу не в силах как следует сконцентрироваться и оценить обстоятельства. Я чувствовал, как будто каждая кость в моем теле сломана не через боль, а из-за более легкого дискомфорта, являющегося результатом незнакомого ощущения от формы тела; оно стало неуклюжим, неправильным. Мне пришло в голову, что я попал в аварию. Пожар? Этим можно объяснить почему я плаваю; я в ожоговом отделении.
Эй? позвал я.
Я проснулся. Слова вырвались как болезненный, хриплый шепот.
Вежливый веселый голос, почти бесполый, но ближе к мужскому, ответил. На мне были наушники; я не заметил их, пока не почувствовал, что они вибрировали.
Мистер Сигел. Как вы себя чувствуете?
Плохо. Чувствую слабость. Где я?
Боюсь, что далеко от дома. Но ваша жена тоже здесь.
Только тогда я вспомнил о том, что лежал в кровати, неспособный двигаться. Казалось, это было ужасно давно, но у меня не было более свежих воспоминаний, чтобы восполнить пробел.
Давно я здесь? Где Марион?
Ваша жена рядом. Она в безопасности. Вы пробыли здесь несколько недель, но быстро выздоравливаете. Скоро вас подготовят к физиотерапии. Так что, пожалуйста, расслабьтесь.
Выздоравливаю от чего?
Мистер Сигел, к сожалению понадобилось провести множество операций, чтобы ваша внешность удовлетворяла моим требованиям. Ваши глаза, лицо, строение скелета, конституция, цвет коживсе нуждалось в существенном изменении.
Я плавал в тишине. Лицо застенчивого юноши из "Нежности" перемещалось в темноте. Я был в ужасе, но моя дезориентация смягчила удар; плавать в темноте, слушать бесплотный голосвсе казалось нереальным.
Почему выбрали меня?
Вы спасли жизнь Кэтрин. В двух случаях. Именно такого отношения я хотел.
Два случая. Она никогда не была в реальной опасности, не так ли? Почему вы не нашли кого-то, кто уже выглядел соответствующе для прохождения преобразований? Я чуть не назвал Густава, но вовремя остановился. Я был уверен, что он в конце концов намеревался убить меня, но выдать свои подозрения о его личности подобно смерти. Голос явно искусственно изменили.
Вы действительно спасли ей жизнь, мистер Сигел. Если бы она осталась в подвале без заместительных гормонов, то умерла бы. И убийца, которого мы послали в больницу, был полон решимости её убить.
Я слегка хмыкнул.
Что, если бы он добился успеха? Работа двадцати лет и миллионы долларов коту под хвост. Как бы вы поступили тогда?
Мистер Сигел, у вас очень узкий взгляд на мир. Ваш городок не единственный на планете. Ваш небольшой полицейский участок тоже не уникален, разве лишь, единственный, который не смог удержать в тайне историю от СМИ. Мы начали с двенадцати химер. Три умерли в детстве. Троих не обнаружили вовремя после того, как убили их охранников. Четверых убили после обнаружения. Жизнь другой выжившей химеры была спасена различными людьми в двух случаях, и ещё она не совсем отвечала стандарту морфологии, которой Фрида Макленбург достигла с Кэтрин. Именно с таким несовершенством, как вы, мистер Сигел, я обязан работать.