Феликс внезапно вспомнил, как когда-то в лагере Медицинского института, где он пару раз работал на отряде, сам уже давно не будучи студентом, он, приходя с пляжа и переодеваясь в своей маленькой одноместной палатке, мог вдруг выглянуть из-под полога и пристально посмотреть на снующих чуть внизу девушек, собиравшихся на обед. Это всегда были сотрудницы, со студентками он не связывался. И вот одна из них, та, которую выбирал его взгляд, подходила к его палатке и исчезала внутри, нисколько не удивляясь, что он встречает ее полностью раздетым. А он молчал, просто смотрел на нее своими глубокими сверлящими глазами, и девушка начинала медленно раздеваться. Она снимала свой сарафанчик и белье, и молча садилась на низкую панцирную сетку на полу. Их прохладная после только что снятых мокрых купальников и плавок кожа соприкасалась и Феликс с удовольствием предавался яркому южному, ни к чему не обязывающему сексу в нагретой тени своей палатки. Потом девушка убегала, и он спокойно шел на обед, а после обеда спал. Какие это были каникулы! Никого он не неволил, они сами к нему шли, иногда пару дней одна и тоже, а затемдругая. У него не было ни романов, ни ухаживаний, ни расставаний, а был просто секс, умелый и расслабляющий, не осложненный разборками и обидами. Никто не устраивал ему сцен. Феликс не считал, что он кого-то обижал, ноинтересно, а если бы он на девок не смотрел своим пристальным взглядомони бы сами приходили. Нет, конечно не приходили бы. Он же их звал, не голосом, а взглядом, но звал жеХа, ха, и ни одна не возмутилась, что он «так посмотрел» и ждал ее голый на кроватини одна.
Рассказывали они подругам о приключении с доктором Пановым? Черт их знает. Ему не было до этого дела. Просто Феликс не мог припомнить ни одной осечки с женщинами. Он всегда имел ту, которую хотел. Говорят, что это плохо. Надо испытать страдания от неразделенной любви, чтобы научиться глубоко чувствовать. Ну, не было у него неразделенной любви, не было. Сначала сочная молоденькая доярка в колхозе, куда они ездили с классом на картошку. Как раз после восьмого класса, ему было 15 лет, только недавно исполнилось. Даже ту доярку он не уговаривал, она сама его позвала поздним вечером в старую банюи он пошел, зная наверняка, зачем она его зовет.
Он когда Аню в первый раз увидалто тоже понял, что эта очаровательная, такая уверенная в своей силе женщина, точно будет с ним И она была с ним. Не было ни усилий, ни борьбы, ни пресловутых страданийПравда уже тогда, давным-давно, он понял, что Аняэто другое. Так и былопричем быстрее, чем он думал, потому что мать с дачи приехала. Он очень многое мог себе позволить и позволялникогда, впрочем, не увлекаясь, не теряя голову. С Аней потерялв первый и последний раз в жизни.
Впрочем, женщины были для него достаточно второстепенны. Вся его ранняя молодость до встречи с Аней была связана с карьерой. Отец, профессор медицины, знаменитый уролог, разработчик первых лапароскопических операций спал и видел, чтобы сыновья стали врачами. Операции профессора Панова были спектаклями, на которые через стеклянный потолок смотрели студенты. Папа от этого заводился, приходил домой и рассказывал маме о всяких своих нефрэктомиях, андренаэктомиях, гименефрэктомиях и прочем. Мама, бывшая медсестра, давным-давно неработающая, внимательно слушала, задавала правильные вопросы и восхищалась.
Младший брат Володька папу вероломно подвел, да еще как: стал артистом, играл в областном ТЮЗе, родители сначала возмущались, а потом на Вовку плюнули. Что с него возьмешь! Папа говорил о брате уже спокойно: «Урод, из жопы ноги!». Феликс оставался папиной единственной надеждой, продолжателем династии , второго «урода» папа уже бы не перенес. А Феликс таким «уродом» стал. Ну, не полностью «уродом», но почтирешил стать психиатром. Сначала была полная идиллия, он поступил в Медицинский, посещал кружок хирургии, а когда начал ходить на кафедру психиатрии, просто хотел овладеть техникой гипноза, папа не заволновался, но Феликс увлексяКак отец орал, как бесился, как мать умоляла Феликса еще раз подуматьНет, ничего он не стал слушать. Хирургия его вообще не интересовала. Психиатрию Феликс считал наукой элитарной, самые просвещенные, интеллектуальные врачи шли в эту область.
Феликс до сих пор ежился, вспоминая отцовскую бессильную ярость: как он был, оказывается предубежден против психиатрии: все психиатрические диагнозы и классификациивсегда спорные, профессиональные знания зыбки и могут быть по-разному интерпретированы, вся остальная медицина доказательна, а психиатриянет, как только клинический опыт может лежать в основе выбора лечения? Каждый случайзагадка, тайна, а на деле просто борьба различных идей и спорных подходов. А главноеглавноеничего, никогда нельзя вылечить! Зачем губить свой талант? Что это за тупость, что за работа! Одно время отец каждый вечер орал примерно одно и то же:
Мой сын будет шарлатаном! Сам психом станет! Будет людям голову морочить! Какой позор! За каким хреном ты этот гипноз изучал? Колдуном хочешь быть, черной магией заниматься? Как бабка-знахарка? Позор! Одинартист, другойколдун! Ну, почему?
Феликсу даже было стыдно, он не ожидал, что папа будет говорить такие пошлости о целой области медицины. Но, он говорил.
Их отношения с отцом очень обострились, Феликс стал жить один, так как старики как раз умерли и квартира освободилась. Феликс еще успел недолго пожить с бабушкой после смерти деда. Как раз в это время, он начал изучать экстрасенсорику, анализировать поведение личности в экстремальных состояниях. Была сформирована бригада, которая оказывала экстренную помощь в местах стихийных бедствий и массовых катастроф. Феликс возглавлял эту бригаду и его кандидатская диссертация была на эту тему. Он ее писал по материалам своего участия в ликвидации последствий землетрясения в Армении и Иране, аварии на Чернобыльской АЭС. Папа пришел на защиту, но был довольно в своих похвалах сдержан. И хоть больше не говорил, что психиатрияне наука, особых комплиментов ему не делал, да Феликс их и не ждал.
А потом работа в институте Судебной психиатрии, и там началось самое в его жизни интересное, то о чем он до сих пор горько сожалел: работа по разработке психологического и визуального портрета и составлению алгоритма действий преступлений, совершенных маньяками, основываясь на характере преступления. Он уже был женат, родились дети, жизнь была так трудна и интенсивна. С каким увлечением Феликс тогда работал над докторской по «маньякам»! Он оставил в московском прошлом более 150 статей, 5 монографий
Затем эмиграция, тупая работа, выживание, пустота. Разве он не принес жертву своей семье? Принес. А разве они оценили его жертву? Вряд ли. Да, что теперь можно сделать. Как Аня тогда говорила: «мы с тобой свершились профессионально». Это может она свершилась, а он не свершился, он просто уехал и все потерял. Он был психиатр-криминалист, а сталФеликсу всегда было невыносимо думать о своей должности в Комьюнити Центре, а сейчас в свете перемен с Аней еще невыносимее, хотя связи тут вроде никакой не было. Просто состояние подавленности у него усугублялось, и поделать с этим он ничего не мог. Непонятно, кстати, почему: ведь с Аней было все нормально. В своем настоящем Феликс не находил ничего привлекательного. Да, с детьми было все хорошо и он этому радовался, но он-то сам? О нем кто-нибудь думал? И вообще кто в его семье по-настоящему понимал, какая у него была работа, что он потерял в эмиграции? Феликс сомневался, что они понимали.
Не все тогда на работе было радужно, отнюдь не все. Он помнил, что в конце 70-ых ребята из их бывшей компании, от которой они с Аней практически отошли, смотрели на него косо. Тут все было понятно, а как же! Институт Сербского в глазах диссиденствующей молодежи был оплотом карательной психиатрии. Прекрасно он знал об этой стороне деятельности Института, как было не знать! Чем тут было крыть? Феликс помнил, как к ним направили Виктора Никепелова со знаменитым диагнозом «вялотекущей шизофрении», диагноз был поставлен во Владимире. Он обследовался у них и признал психически здоровым. Феликс сам приложил руку к отмене диагноза «вялотекущей», хотя понимал конечно, чтоони, врачи, были несвободны в своих суждениях. А кто был тогда свободен? Легко теперь говорить! Экспертизы курировались специальным отделом КГБ. Но он мог бы привести цифру: только 12% от общего количества лиц, направленных на судебно-психиатрическую экспертизу к ним в Институт проходили по политических статьям. А остальные были преступникиТакую цифру никто знать не хотел! С их точки зрения вся психиатрия была карательная. Плевали они, что не вся.