Тяжелые мысли мучили его.
Алан испытывал отвращение к самому себе и страх перед будущим: как теперь сказать обо всём Рите, когда она вернется? Ведь молчать никак нельзя, в таком случае молчать всё равно что лгать, глядя в глаза А, главное, некого винить в случившемся кроме самого себя, ни злосчастная усадьба, так долго пустовавшая, ни сочные сливы, за которыми он полез через забор, не смогут ведь ответить перед Ритой за измену, да и как призвать их к ответу? В то же время Алан со сладостным содроганием думал о Тати, о её руках, о бесстыдных горячих губах, о том, как всего за несколько часов без единого слова она поведала ему сразу столько, что теперь мир в его глазах никогда уже не будет прежним Алан не способен был раскаиваться искренне, до того пленили его объятия золотоволосой красавицы, и это ещё больше терзало болезненную совесть юноши.
Капитан Казарова придала ночному происшествию в усадьбе значение не большее, чем предают принятию теплой ванны с пеной приятное приключение, не более того. У неё не было серьезных видов на личную жизнь, она не собиралась обзаводиться мужем, по крайней мере в ближайшее время, и образ хорошенького поселянина так же скоро, как и возник, угас в её сознании. Куда сильнее заботило Тати то, что факт разорения деревни Сурразай-Дарбу каким-то образом просочился в прессу.
Капитан Казарова боялась, как бы ей, что называется, не «сели на хвост», она озабоченно хмурила свой нежно-бледный, точно лепесток лилии, лоб; нервно перегибала пополам свежую газету, взятую у Зубовой.
В статье, посвященной сожжению деревни, открыто говорилось о возможной причастности к инциденту вооруженных сил. Автор, известная журналистка и правозащитница, выразилась довольно смело:
«Необоснованная жестокость в отношении мирного населения, к сожалению, имеет место при любой войне, и государственные власти должны прикладывать максимум усилий к тому, чтобы негативные последствия вооруженных конфликтов не затрагивали граждан, не принимающих непосредственное участие в ведении военных действий. Случай в Сурразай-Дарбу беспрецедентный, по своим масштабам он соизмерим с величайшими военными преступлениями в истории человечества, и нужно приложить все усилия к тому, чтобы отыскать виновных в уничтожении поселка и привлечь их к ответственности за содеянное»
Чёрт, сказала Тати и, размахнувшись, бросила газету в мусорную корзину, уронила тонкие руки на колени, нервно крутанулась во вращающемся кресле.
Из туманной мглы будущего на неё прохладно пахнуло трибуналом, тюрьмой, расставанием со всей её беззаботной, красивой и удалой жизнью вся такая цветущая, она окажется в тесной темной камере, и вместо того чтобы целовать хорошеньких юношей будет со скуки кормить с ладони крыс хлебными крошками. Капитан Казарова обладала богатым воображением.
По телефону она вызвала к себе Зубову.
Собери мне несколько верных и смелых девчонок, велела она, пусть отправляются в деревню, откуда привезли роботов, только по-тихому, желательно в штатском, и пусть ищут. Ползают по земле на брюхе. Там не должно остаться ни одной пуговицы от нашей униформы, ни одной гильзы от нашего оружия, ясно? И, главное, ни одного болтика от наших роботов. Ни единого.
Есть, капитан, сказала Зубова и грациозно повернулась кругом.
Успокоенная своим решением, Тати откинулась на спинку кресла. Потом встала и прошлась по кабинету. В прежние времена она, выкроив свободную минуту, непременно отправилась бы вниз, в дисплейный зал, посмотреть как идут бои, но сейчас Её тревога немного притупилась, но не настолько, чтобы она могла начать продуктивно работать.
«Надо отоспаться», решила Тати, и по телефону приказала готовить вертолёт что способно помочь ей вернуться в строй лучше, чем любимое зеленое гнездышко в горах?
ГЛАВА 14
Целую неделю Алан мужественно боролся с желанием снова отправиться в усадьбу на краю деревни. По дороге на озеро он, конечно, бросал беглые взгляды на окна большого дома, и, всякий раз убеждаясь в отсутствии там какого-либо движения, испытывал облегчение.
По вечерам, уложив братьев и справив домашние дела, он оставался наедине с собою. Это было время гнетущих раздумий. Юноша отчаянно пытался выкинуть случившееся из головы, старательно воскрешая в воображении образ Риты; она казалась ему сейчас такой недостижимо благородной, искренней, честной, что он едва не сходил с ума от чувства презрения к самому себе, обманувшему её доверие, и, разумеется, не достойному внимания такой прекрасной девушки. Иногда же, к собственному стыду, Алан мысленно возвращался к ночи, проведенной в усадьбе: подобно ножу вонзался в память тонкий профиль Тати Казаровой, её маленькая головка, утонувшая в подушке, сияющая в лунном свете кожа, разметавшиеся локоны И тогда образ Риты будто бы отступал в тень, потом начинал таять, становясь прозрачным, как привидение, а потом и вовсе исчезал, не появляясь снова до тех пор, пока Алан силой не вызывал его из небытия.
Почему ты больше не приносишь нам те крупные сливы, которые растут возле большого дома? наседали на юношу младшие братья.
Там нет их больше, отвечал он, отводя свои серьезные тёмные глаза, я все оборвал
Да не ври, ныли близнецы, мы сегодня шли купаться и видели: их там ещё полно, ветки вот-вот обломятся! Просто ты боишься, что тебя увидит золотоволосая девушка
Такое неприкрытое обвинение настолько сильно смутило Алана, что он выронил заварочный чайник, из которого наливал в тот момент в чашки пахучий, мутный от крепости настой.
Близнецы были ещё малы, но старик заметил смятение юноши. Он подозвал его к себе после завтрака:
Ты только не думай, сынок, что я хочу что-то запретить тебе, или в чём-то тебя ограничить. Я отношусь к тебе как к родному и лишь хочу предостеречь тебя, уберечь от возможных ошибок и разочарований. Ты очень хорош собою, Алан, и тело твоё уже просит любви, потому прошу, будь пожалуйста, благоразумен
Юноша выслушал это короткое напутствие с сыновьей почтительностью, но едва только старик отпустил его, убежал к себе и горько расплакался от стыда и неизгладимой вины: ведь совершенно не важно, знает об этом кто-нибудь, или нет, главное, что он, Алан, знает это о себе предостерегать его уже слишком поздно, он уже оступился и теперь опозорен навеки
Прошло около двух недель с тех пор, как случилась с Аланом его нечаянная нежная беда. В усадьбе так никто и не появился, он уже смелее стал поднимать глаза на окна, и волнение его почти совсем улеглось. Но сливы Ветви деревьев, свисающие над дорогой, были облеплены крупными тёмными плодами, которые покачивались на ветру, чудом не срываясь вниз, словно капли какой-то тяжелой вязкой жидкости
Братья постоянно просили у Алана фруктов, и идти за ними всё же пришлось. В один из дней, когда стемнело, он опять отправился в усадьбу. Юноша привычно перелез через забор, набрал слив и уже собрался было в обратный путь, но внезапно одно из окон в нижнем этаже дома зажглось ярким оранжевым светом, и в глубине его, за дымкой тюлевой шторы, проскользнул знакомый хрупкий силуэт
Сердце Алана замерло, чтобы мгновение спустя перейти с ровного умеренного ритма на лихорадочный бег. Он понимал, что может ещё спокойно уйти, пока она не увидела его, он бы успел, если бы побежал немедля, он должен был уходить, но зачем-то продолжал стоять как вкопанный, прижав ладонями раздувшиеся карманы, полные слив Алану потребовалось всё его мужество, чтобы сознаться самому себе в том, что он просто хочет, чтобы Тати снова застала его в своем саду.
Дверь дома открылась, и хозяйка появилась на крыльце. В полосе оранжевого света она показалась Алану ещё красивее, чем он её помнил. Подол домашнего платья просвечивал насквозь, он казался облаком нежного тумана, золотистой дымкой вокруг стройных ног. Распущенные волосы, искрясь, сбегали по плечам.
Ну что, опять за сливами пришел, спросила она чуть насмешливо, давай я тебе хоть корзинку дам, не то перемнешь по дороге, потом Тати помолчала, выжидая, наверное, что Алан что-нибудь скажет, но у него, по видимому, отнялся язык, и тогда она добавила растерянно, Я забыла тебе сказать в прошлый раз, можешь собирать их сколько захочешь, я тебе ключи от калитки оставлю, штаны не рви, заходи по человечески