Онки подняла с пола какую-то деталь и принялась с любопытством ее разглядывать.
Вот бы собрать себе мотоцикл. Натырить помаленечку, и свалить отсюда к чертовой матери
Ты бы могла?
Не знаю, Онки выпустила находку из рук, та упала с глухим звуком, отскочив от темной промасленной доски пола, можно попробовать. Двухцилиндровый двигатель внутреннего сгорания не такая уж мудреная штука
Малколм понятия не имел, о чём говорит Онки, но глядел на неё с восхищением.
Оба как будто бы забыли, зачем пришли сюда. Она поднимала с пола мелкие гаечки и целилась ими в нарисованный на стене краской круг.
Юноша следил взглядом за каждым пролетающим снарядом.
Ты меткая
Я знаю, расхрабрившись от похвалы, Онки швыряла разную мелочь в стену опять и опять, но, как назло, стала мазать
Последняя гаечка угодила в стекло одной из машин, отлетев от нее с жалобным звоном.
Здесь прохладно. Не простудишься?
Нет. Я привык. Да и ты, надеюсь, не собираешься рисовать меня с натуры Малколм беспомощно улыбнулся, распахивая куртку.
Напряженный взгляд Онки фиксировал каждое его движение. Ни одна расстегнутая пуговица не осталась незамеченной. Тонкие пальцы юноши с уверенной ловкостью высвобождали их из петель. Дыхание ритмично приподнимало и опускало его узкую грудную клетку. Лампа на потолке, находящаяся прямо над ними, негромко гудела.
Никогда прежде Малколм, уверенный в своей привлекательности, не чувствовал стыда будучи нагим, но теперь, когда на него смотрела Онки Сакайо, эта невинная, вспыльчивая и странная девочка, непрошеное стеснение овладело им: непривычно было ощущать себя на этот раз не объектом вожделения, а чем-то другим выставочным экспонатом, произведением искусства. Она не двигалась с места, замерла, казалось, почти не дыша, как ученик живописца в музее; она разглядывала его все еще по-детски с исследовательским любопытством, но вместе с тем взгляд ее светился гордостью завоевателя впервые в жизни перед нею, для нее, красивый мальчик добровольно снял с себя одежду
В свете молочных ламп он походил на ночную фиалку, тоненький и совершенно белый Онки нестерпимо захотелось прикоснуться к нему она была уверена, что ощутит нечто совершенно неземное, просто протянув руку Сделав шаг вперед, она погладила подушечками пальцев нежную кожу у него на груди.
Смелее, Онки, прошептал Малколм, уже готовый принадлежать ей, здоровый, шестнадцатилетний, по закону естественного отбора всегда готовый принадлежать лучшей, сильнейшей, победительнице не важно какого поединка, но непременно победительнице
Я могу научить тебя, как ты меня учила, продолжал он, накрывая ее руку своей, это, пожалуй, единственное, о чем я знаю немного больше
Малколм! Мааалк! звонкий голосок раздался позади одной из машин.
Он целиком заполнил огромное мрачное помещение, этот чистый звук, он испугал их своей неотвратимостью и ясностью, словно яркий свет.
Только не это -в отчаянии прошептал юноша, только не он
Онки резко обернулась, интуитивно, как когда-то Белка, заслонив его собою, грозная и воинственная, готовая к встрече с чем-угодно Но
Он вышел из-за кузова продовольственного фургончика без колес с тряпичным свертком в руках какая-то игрушка была спелената словно младенец.
Он вырос перед Онки и Малколмом как огромная гора из-под земли, это так воспринималось, несмотря на его детский рост и хрупкость. Обезоруживающе трогательный и страшный в своей ослепляющей непорочности
Саймон Сайгон.
Ясное личико его выражало беспокойство, поначалу, пока он еще не успел окончательно разобраться, что к чему, но, когда он встретился взглядом с Онки, мужественно растопырившей руки, чтобы загородить торопливо натягивающего джинсы Малколма, что-то переменилось; по лицу мальчика неуловимо, точно отсвет экрана в кинотеатре, проскользнуло нечто совершенно новое, жесткое, недетское.
Вы здесь вдвоем? он стоял, трогательно прижимая к груди свой тряпочный сверток; глаза его, устремленные прямо на Онки выражали гневное непонимание; Саймон не отводил взора, он как будто заглядывал ей в душу, ища ответа на вопрос, сформулированный иначе, куда более конкретно и грубо, но не заданный. В его глазах вспыхнули два злых огонька.
Вот ты какая, оказывается! выкрикнул он отчаянно и звонко, никогда больше не подходи ко мне, слышишь!? Извращенка!
Он развернулся и побежал прочь, не оборачиваясь, громко и часто стуча по деревянному полу школьными ботинками, крепко обнимая свою завернутую в обрывок старой футболки игрушку, и в том, как он побежал, во всей его маленькой стремительно удаляющейся фигурке содержалось нечто такое, что просто невозможно было не броситься следом за ним, забыв обо всем
И Онки поступила именно так:
Саймон! воскликнула она, и в два прыжка нагнав его, удержала за рукав спортивной курточки, послушай меня, ты не так все понял
Оставь эти банальные фразы телесериалам, жестко ответил он, я не слепой. И не такой уж маленький. Вы с Малколмом парочка И встречаетесь в этом грязном гараже, чтобы он запнулся, поднял на нее свои огромные, зеленущие, как дикая роща, глазищи, не смей меня трогать!
Рывком высвободив руку, он снова бросился прочь.
И Онки ощутила мучительную пустоту в груди, словно он что-то сейчас у нее забрал, этот маленький мальчик, своей такой неожиданной и взрослой обидой. Подавленная, она вернулась к Малколму.
Извини, сказала она, я не смогла нас оправдать
Себя, поправил Малколм с грустной усмешкой, тут, мне кажется, ревности больше, чем осуждения
Ревности? удивленно пробормотала Онки себе под нос, но ведь вроде никогда не было никаких разговоров, даже намеков С какой стати? и тогда с поразительной ясностью всплыло в онкиной памяти замечание Коры Маггвайер о том, что есть вещи, которые могут значить гораздо больше, чем любые слова Ведь что-то же заставило ее, Онки, броситься минуту назад вслед Саймону и вопреки очевидному униженно пытаться реабилитироваться в его глазах?
Холодная капелька, стертая со щеки кончиком пальца. Неужели для них обоих она значила так много?
Молчание тяготило, но ни одна, ни другой не знали, о чем говорить. Онки делала вид, что смотрит на закат, хотя его почти не было видно облачный день, запад точно грязная вода из-под акварели, куда ребенок макал кисточку, испачканную и в черной, и в желтой, и в алой краске, а Малколм шел рядом, время от времени взглядывая на экран мобильного, будто ждал от кого-то сообщения при беззвучном режиме.
Я, кажется, понял, кто прислал мне те цветы и приглашение произнес он задумчиво.
Ну нехотя отозвалась Онки.
Помнишь, месяца три тому назад в Норд приезжали какие-то высокопоставленные лица. Из Сената, кажется. И с ними была дама, высокая такая, с глазами как у тебя. Вот, мне думается, она. В тот день я опаздывал на занятие и бежал через двор. А дама та меня остановила и взяла за подбородок. Как она на меня смотрела! Мне аж стыдно стало
Онки, сперва безучастная, прислушивалась к его словам с возрастающим интересом и озабоченно хмурилась.
Так это же Афина Тьюри пробормотала она себе под нос.
Кто?
Да ты как с луны упал. «Дама с глазами!» Ее же вся страна знает в лицо. Да, думаю, и большая часть остального цивилизованного мира тоже. Это же сама изобретательница «эликсира женской молодости», а заодно наша общая всехняя матушка, Афина Тьюри, руководительница проекта «искусственный эндометрий». Именно с ее легкой руки мы тут существуем, дышим, солнышком любуемся в словах Онки была пронзительно-грустная ирония, она махнула рукой в сторону пасмурного заката над над гаражами, насмешливо убогого, обрезанного грязными облаками, будто специально подобранного в тон ее словам
Но Малколм не проникся особенным отношением собеседницы к Афине Тьюри, не понял ее затаенной грусти, он думал в эту минуту о чем-то своем, и по лицу его бродила загадочная мечтательная улыбка.
Происшествие в гараже вне всякого сомнения задело достоинство Малколма, но он не отдавал себе в этом отчет; так, наверное, и должно было быть, чтобы Онки Сакайо, оставив его полуголого, забыв о нём, как о неодушевленном предмете, не оборачиваясь кинулась догонять Саймона Сайгона, еще совсем ребенка, чтобы униженно объясняться перед ним Однако, подспудное ощущение несправедливости не покидало его. Обида на Онки не формулировалась в его сознании явно, в виде конкретной мысли, но, несомненно, она существовала, масла в огонь подливал и Саймон: он вел себя с Малколмом гораздо сдержаннее, чем прежде, реже к нему ласкался; не стремясь открыто выражать свое осуждение, он всячески его демонстрировал. Этот умный мрачноватый ребенок, скорее всего, и раньше догадывался о том, куда уходит по вечерам старший товарищ, но никогда еще его догадки не обретали плоти, не вторгались столь грубо в изящный мир его подростковых идеалистических представлений о жизни поэтому теперь, когда это случилось, некоторое отчуждение между друзьями оказалось неизбежным.