Я поднял ставку. Харкер тоже.
Шесть тысяч долларов на кону! пробормотал кто-то.
Я раскрылся. Харкер тоже, очень осторожно. Я торжествующе опустил руку.
Фулл хаус. Четыре королевы. Я начал загребать банк. Обезьянье лицо старика Харкера сморщилось в усмешке.
Не так быстро, друг мой. У меня, он нетерпеливо облизнул тонкие губы, четыре туза.
Все ахнули. Я закашлялся.
Простите, мистер Харкер. Но обратили ли вы внимание на то, что у вас на руках восемь карт?
Тишина.
Недосмотр, без сомнения. Но если вы будете настолько любезны, что поднимете левую руку со столатам, под рукавом.
Молчание становилось все оглушительнее. И вдруг взорвалось шумом. Но не раздалось ни единого звука слов. Только шум мыслей. Они больше не думали о картах. Но я все еще мог читать их мысли!
«Этот мерзавец шавка обвиняющий Харкера вероятно, сам подбросил туда карту мошенник мерзкий маленький толстолицый дурачок никогда не должен был быть изгнан из приличного общества вульгарный скупердяй свел ее в могилу»
У меня заболела голова. Я думал, что если смогу говорить, боль пройдет. Поэтому я заговорил и рассказывал им все, что знал, и что я о них думаю, а они только смотрели. Поэтому я подумал, что если бы я мог кричать, это могло бы снять напряжение, и я закричал и приказал им уйти из моего дома и назвал их по именам, но они смотрели на меня, как на сумасшедшего. А Харкер думал обо мне такое, чего ни один мужчина не мог вынести. Ни один человек не мог вынести таких мыслей, даже если бы его голова не раскалывалась, и не знал, что все пропало, все они ненавидели меня, смеялись и глумились.
Так что я опрокинул стол и схватил его за сморщенное горло, а потом они все разом набросились на меня, и я не отпускал их, пока не выжал всю боль, все это, и мои очки упали, и все, казалось, потускнело. Я поднял голову как раз вовремя, чтобы увидеть Торгесена, который через мое плечо целился мне в голову графином с водой. Я попытался отодвинуться в сторону, но было уже поздно. Графин опустился, и всё исчезло.
Навсегда.
4. Себастьян Гримм
Все произошло быстро. Очень быстро. Когда я поднял с пола эти странные очки с желтыми линзами в старинной оправе и незаметно сунул их в карман, в смятении, возникшем при вызове врача и полиции, мною двигало простое любопытство.
Это любопытство возросло, когда во время дознания я случайно услышал замечание по поводу исчезновения очков. Вдова, Олив Дин, рассказала о своей матери и о том, как она привезла очки домой перед ночью ее трагической гибели. Определённые аспекты той игры в покер и поведение Дина возбудили моё воображение. Утверждения во время расследования теперь ещё больше интриговали меня.
Мой интерес также вызвало начертанное на передней дужке очков слово «Veritas». Я не буду утомлять вас своими изысканиями. Любительское исследованиеоднообразная, хотя иногда и полезная процедура. Достаточно сказать, что я предпринял частное расследование, которое привело меня в магазин подержанных вещей и, в конце концов, в частично разрушенный дом на Эдисон-стрит. Исследования в местном историческом обществе позволили мне установить, что очки первоначально принадлежали Дирку Ван Принну, имевшему сомнительную репутацию. Легенды о его интересе к магии являются общим достоянием и могут быть легко подтверждены в любом томе, посвященном ранней истории этого города. Мне нет нужды подчеркивать очевидное.
Во всяком случае, мое довольно тщательное расследование принесло свои плоды. Я мог, пользуясь некоторыми вольностями, основанными на косвенных уликах, «реконструировать» мысли и поступки различных лиц, случайно надевших очки со времени их обнаружения в потайном ящике секретера старого Дирка Ван Принна.
Эти мысли и поступки легли в основу нашего повествования, в котором я взял на себя смелость предположить, что персонажи мистера Джозефа Хеншоу, миссис Мириам Спенсер Олкотт и мистера Перси Динавсе умерли. К сожалению, последняя глава еще не написана. Когда я начал свое расследование, я понятия не имел, что это будет необходимо. Если бы я что-то заподозрил, я бы немедленно отказался. Ибо я знал, что когда Дирк Ван Принн убрал очки в ящик, он понял, что этопроклятый предмет, что наследие мудрости от его предка, печально известного Людвига Принна, было злой мудростью, что линзы происходили, почти буквально, из ада. Да, я знал, что истина не предназначена для того, чтобы ее видели люди; что знание чужих мыслей ведет только к безумию и разрушению.
Я размышлял над банальностью и очевидностью этой морали, и ни за что на свете не стал бы подражать бедному Джо Хеншоу, или миссис Олкотт, или Перси Дину и надевать очки, чтобы смотреть на других людей и другие умы. Но падению предшествует гордыня. И когда я писал о трагической судьбе этих несчастных глупцов, чьи поиски мудрости закончились катастрофой, я не мог не задуматься о том, для чего были созданы эти странные очки.
«Veritas».
Истина. Правда о других приносила дурные последствия. Ноправда о самом себе?
Познать себяможет ли быть, что в этом заключалась тайная цель очков? Чтобы позволить владельцу обраться внутрь? Конечно, в этом не может быть никакого вреда. Не в руках умного человека. Мне казалось, что я «познал» себя в обычном смысле этого слова; возможно, благодаря естественному предрасположению и самоанализу я был более осведомлён, чем большинство людей, о своей врожденной природе.
Я воображал, размышлял, верил. Но я должен был узнать. Да, я должен был знать. И именно поэтому я надел их, прямо сейчас. Надел их и уставился на себя в зеркало прихожей. Я уставился на себя. И увидел себя. И узнал себя. Целиком и полностью.
Есть вещи о подсознательном разуме, о так называемом «подсознании», которые психиатрия и психология жаждут открыть. Теперь я всё это знаю, но никогда не заговорю. И я знаю гораздо больше.
Я знаю, что Хеншоу и миссис Олкотт претерпели настоящую агонию, а также Перси Дин при чтении мыслей. Другиеничто по сравнению с тем, что рождается от чтения собственного ума. Я стоял перед зеркалом и смотрел в свое сознание, видя там атавистические воспоминания, желания, страхи, самообман, порождающее безумие, скрытую грязь и жестокость, скользкие ползучие тайные формы, которые не осмеливаются подняться даже во сне; видя невыразимую мерзость под всей оболочкой сознания и интеллекта, которая является моей истинной природой. Природой каждого человека. Возможно, её можно подавить и контролировать. Но просто осознать, что она есть, это высший ужас. Это не должно быть разрешено. Я закончу этот отчёт, прямо сейчас. Затем я возьму «обманщиков», как подходяще называл их Джо Хеншоу, и уничтожу навсегда.
Обманщики!
Я использую для этой цели револьвер; целясь в эти проклятые инструменты, уверенно и твердо, я уничтожу их одним выстрелом.
И в этот миг, в миг выстрела они будут на мне.
ПРЯМИКОМ С МАРСА(Strictly from Mars, 1948)Перевод К. Луковкина
Глава I
В комнате нас было троея, Банни Хартвик и розовый слон.
Мы с Хартвиком все время разговаривали. Розовый слон не издавал ни звука. Просто сидел и смотрел на нас. Я знал этот взгляд, потому что уже выпивал с Хартвиком.
У нас никогда не возникало обычной договоренности, какие бывают между редактором и автором. Банни не стал бы покупать мои истории, если бы не считал, что они хороши, а я не стал бы посылать их ему, если бы не верил, что в его журнале что-то есть. Но, не считая профессиональных отношений, мы с Хартвиком всегда были хорошими друзьями, и я с нетерпением ждал новых поездок в город.
Сегодня вечером, сидя в его квартире и проводя наш маленький сеанс за виски, мы достигли стадии шуток над нашими собственными вещами. Розовый слон, не привлекая внимания, ушел.
Все вы, писаки-фантасты, сумасшедшие, фыркнул Хартвик. Как ты докатился до жизни такой?
Общаюсь с редакторами, ответил я ему. Это заразно.
Я достаточно вменяем, и зарабатываю себе на жизнь. Получаю зарплату и все такое, ответил Хартвик. Но вы, писатели о боги! Надо бы вывесить табличку «Миры покорятся, пока ты ждешьцент за слово и вперед». Он усмехнулся. Иногда полцента за слово, если под псевдонимом.