Юлия Владимировнакудрявая, румяная, тоненькая, фигуристая, собирающаяся на пэ-эм-жэ в Америку и потому усердно штудирующая тамошнюю мовувпорхнула в предоперационную, напевая заглавную арию из недавно вышедшего ллойд-веберовского «Призрака оперы».
In sleep he sang to me,
In dreams he came
That voice which calls to me
And speaks my name
And do I dream again?
For now Ifind
The Phantom of the Opera
Is thereinside my mind
Чего, мальчики?
Джуль, тут у нас букет, обернулся к ней от раковины Сэмэн. Под местной не пойдем. Давай ма-сочную.
Хорошо, что букет, а не венок. Да ну вас, мальчишки! надула губки Джульетта. Какая маска? Чай, не в Венеции, не на карнавале. Как заглубитесь потом, увлечетесь, а мне что, расхлебывать? Не, ребята, не пойдет. Ладно, этот, она посмотрела на Дока, этот молодой, но ты, Сэмэн?
Джуль, ну тогда давай интубационный, по полной.
Вот и я про то! перед тем как скрыться в операционной, Джульетта подкралась сзади к безоружному Докуего руки уже были чистымии коленкой засадила ему шутливый, но вполне себе неслабый пинок под задницу.
Джульетта вообще была женщиной красивой, порывистой и естественной. Замуж она ни за кого не выходила принципиально. Однажды, когда запыхавшийся, измотанный ею, лежащий на спине Док спросил: Джуль, а чего так? Джульетта, взобравшись на него сверху, потупила глаза и энергично, в такт движениям выдыхала:
Мне мне нужен особый мужчина, особый муж, очень очень очень особый!
Какой, Джуль?
Слепо глухо немой капитан дальнего пл-л-лавания! Т-ты не подходишь!.. А-а-а!..
Перепончатокрылый мылся в соседней раковине. Сэмэн, чтобы не терять времени, заглянул в операционную, подошел к сестре:
Наташ, дай нам два «микулича» и прикури, пожалуйста!
Док и Сэмэн по-быстрому дернули в предбаннике по полсигареты. Вернулись. Намытый Мухин уже облачался в операционный халат. Слава с торчащей изо рта трубой, очевидно, уже был близок к нирване. Вдруг Сэмэн, сверкая глазами над марлевой маской, пробасил:
Вспомню молодость, обработаю-ка сегодня операционное поле сам! Подвинься, тимуровец! бедром отодвинул Перепончатокрылого и, нависая всей тушей над больным, стал широко мазать йодо-натом переднюю брюшную стенку, заглядывая при этом за занавеску, где колдовала над больным Джульетта. Причем взгляд Сэмэна, минуя все преграды, настойчиво пробирался прямо в глубокий вырез ее операционной рубашки.
Джульетта заметила, рассмеялась.
Ну и скотина же ты, Сэмэн!
Ладно, Джульетта, кончай обзываться! Что же, выходит, этому можно? он зыркнул на Дока. А мне нет?!
А этот так себя не ведет! парировала Джульетта.
Ка-а-а-к?! Не может такого быть! прогрохотал Сэмэн.
Может, невинно прожурчала Джульетта. Я при нем без рубашки хожу. Всё, клиент в кондиции. Можно, мальчики.
Док прошептал про себя «Отче наш», нажал на педаль электроножа и начал кожный разрез.
Глава 03
У Дока была давняя привычка обегать своих послеоперационных больных за двадцать минут до начала общего утреннего отделенческого обхода. Связана она была не столько с повышенной добросовестностью, сколько с желанием всегда иметь свежую и достоверную информацию о происходящем. Док больше доверял своим глазам, рукам и ушам, нежели коротким и часто формальным записям дежурных врачей в историях болезни. И если ночная дежурная бригада упускала что-то из видупо причине отсутствия времени или просто по лени, оперировавшему хирургу следовало быть во всеоружии, чтобы не огрести от старших товарищей за то, за что по справедливости должны были огребать другие.
Слава лежал в четырехместной палате на койке возле окна. Бледное его лицокожа у рыжих всегда кажется прозрачнойбыло искривлено страдальческим выражением.
Какие дела? Как спали? Чего хорошего расскажете? Док остановился в проходе, облокотившись на изножье кровати, расплывшись в широкой улыбке.
Да спал, доктор, спасибо. Но
Что такое?
Болит сильно. Весь шов болит.
Вчера после операции Сэмэн, вытерев испарину со лба, похлопал Дока по спине, приобнял:
Ну ты и молоток, ей-богу! Думал, порвешь флегмонозное исчадье! Вот бы налетелимама не горюй! Как ты его так ловко достал, а?!
Как-как?! Да сам чуть не обосрался, когда последние спайки рассекал! Думалчто раньше: спайки разделим или стенка сгнившая поедет.
Ладно! хохотнул Семен Израильевич. Обошлось, шлемазл, ты в дамках. Победителей не судят!
Док присел на кровать, откинул простыню, задрал рубашку. Шов аккуратно заклеен повязкой. Промокания не наблюдается. По дренажам отделяемого тоже практически нет. Чистяк. И правда, обошлось. Везучий же он, этот рыжий. Мог бы налететь по полной.
Ой, батенька, сплюньте-ка лучше три раза через левое плечо!
Зачем? вскинулся Слава.
Затем, что все у вас прекрасно! Всем бы такой красивый шов и такой сухой дренаж!
Слава помолчал. Потом вздохнул:
Так все равно болит. При каждом вдохе болит.
Поболитперестанет. Садитесь, послушаю вас.
А можно?
Чтоможно?
Садиться уже можно?
Не просто можнонужно!
В нижних сегментах дыхание с обеих сторон показалось Доку ослабленным.
А ну, давайте, покашляем!
Ну да, так и есть. Мокрота вязкая. Дренаж легких плохой. Шов болит, дышать он боится. Так и до пневмонии недалеко.
Ложитесь. Сейчас вернусь.
Док пошел на пост. Ночью дежурила Лидия Игнатьевна, старая проверенная постовая сестра, годившаяся Доку в мамы.
Лидуля-свет-Игнатьевна, слушай, там у меня вчерашний аппендицит атипичной локализации плюс эмпиема киснет возле окна.
Это рыжий, что ли, занудный, с веснушками?
Ну, прям сфотографировала!
И чего?
Лечебная физкультура когда сегодня придет?
Да не знаю я. Их там всего трое на всю больницу. А Мишка-то вчера, похоже, запил опять. Так что две девки остались, обе бестолковые.
Мишка был массажистом, что называется, от бога. Врачи на него молилисьподнимал на ноги таких больных, каким без него точно бы ничего не светило. Мишка был массажистом, готовым работать двадцать четыре часа в суткив любые сутки, кроме тех, когда был в запое.
Хреново почесал затылок Док. Посмотри там, мячик после выписки где-нибудь не завалялся?
Сейчас. Лидуля пошла в сестринскую. Вышла из сестринской, зашла в процедурную. Из процедурной в хозблок. Из хозблока появилась со сдутым пляжным детским кругом-утенком. Держи. Последний остался.
Спасибо, Лидуль! пропел Док, ухватив игрушку, и потопал обратно в палату.
Значит, смотрите. Слава лежал, натянув простыню по подбородок, настороженно глядя на Дока. Нужно дышать. Сейчас я вас отстучу. Вы откашляетесь. А потом будете надувать этого утенка. Каждые полчаса по пять минут.
После щедрого вибрационного массажа, устроенного Доком, Слава прокашлялся. Из его глаз текли слезы.
Чего плачем?
Так больно!
Не больноне интересно! Начинаем дуть резинку!
Дул Слава плохо. Док посмотрел на это безобразие с минуту. Остановил жестом. Слава замер. Док наклонился к его мясистому правому уху, заросшему рыжей шерстью, и еле слышным шепотом сказал:
Мы не для того два часа вчера из кожи лезли в операционной, чтобы вы через три дня умерли от пневмонии, сделал паузу и закончил, словно костыли в шпалу забил: Не будешь дышатьумрешь. Не будешь надувать эту хуйнюсдохнешь.
Вечером, перед тем как уйти домой, Док в ординаторской заканчивал заполнять истории, когда из коридора раздался приглушенный хлопок. Потом недолгая паузаи хохот постовой сестры.
Чего ржем? походя спросил сестру Док, направляясь к выходу.
Да ваш там, рыжий
Что рыжий?
Так игрушку надувал, что она лопнула!
Док тихо улыбнулся.
На шестой день после операции, снимая Славе швы, Док спросил:
А чего не кряхтим?
Так ведь не больно, доктор.
Не больноне интересно! отшутился Док.
Док уже и думать забыл про этого странного веснушчатого рыжего, как месяца через три тот прорезался сам.
Доктор, мне бы с вами посоветоваться.
Что такое? Опять болит где?
Нет, не болит. Просто хочу вас пригласить в ресторан. Вопросы есть.
Это было как раз после того, как Док провернул с кооператорами Веней и Рустиком сделку по тюремному лесу и финским компьютерам.