Я опасался, что за время моего отсутствия дичь вполне могла уйти на другое место. Но во время обхода складов я убедился, что это не так: об этом красноречиво говорил очередной испорченный склад. Как всегдаразбитое окно. Мешки с крупой были безжалостно порваны. Остатки недавнего пиршества пробудили во мне гнев. Это были мои земли, и ни одно существо не имело права так терроризировать постройки, которые принадлежали мне. Я покинул склад в раздражении и начал поиски следов, которые могли навести меня на потерявшую стыд тварь.
Надо сказать, задача была непростой: видимо, своим особым чутьём дичь догадалась, что за ней идёт охота. Она, без сомнений, была весьма умна. Недавно в лесу выпал первый снег, поэтому мне не составило труда обнаружить оставленные ей отпечатки на белом хрустком покрывале. Но следы были крайне запутанными. Они то и дело кружили вокруг одного и того же места; бессчётное число раз вели в небольшую речку, которая текла между деревьями, и там обрывались; а иногда и вовсе пропадали на ровном местевидимо, это существо умело лезть на раскидистые нижние ветви деревьев. Впрочем, вряд ли этот трюк удавался ему очень хорошо: большей частью следы всё же были хорошо различимы на земле.
Через пару дней блужданий по чащобам я стал лучше понимать устройство разума дичи, которую преследовал: я понемногу проникал в сложности тех пружин, что управляли её поведением. Больше я уже не вёлся на уловки с кругами на одном месте и намеренно крутыми углами поворотов, которые были призваны сбить меня с толку. Я начал определять места, где она спитв основном под сенью высокорослых деревьев, и где она особенно любит бывать. Круг охоты сужался. На четвёртый день я впервые увидел тварьправда, с далёкого расстояния, и ей удалось достичь речки. Без сомнения, теперь она стала во сто крат осторожнее, чем раньше.
Охота закончилась на шестой день, и довольно неожиданно: устав от полудневных бесплодных поисков в лесу, я решил зайти в ближайший нетронутый склад, чтобы подкрепиться. Каков же был мой гнев, когда я обнаружил, что дичь побывала и тут, причём совсем недавноза какие-то полчаса до моего прибытия!.. Следы на снегу были чёткие, не покрытые коростой, которая при зимних температурах образуется очень быстро. Так или иначе, у меня появился реальный шанс догнать тварь. Вскинув ружьё, я быстро шёл по следу, вглядываясь в серо-чёрные заросли.
Несмотря на всю свою хитрость, на сей раз дичь не почувствовала опасности: чутьё подвело её. Я нагнал её на глухой лесной прогалине, где деревья росли такими тесными рядами, что приходилось буквально протискиваться через их стволы. Издали я заприметил белое пятно, отчётливо выделяющееся на сером фоне веток, и стал осторожно сокращать расстояние. Поначалу это мне удавалосьсущество ничего не подозревало, но затем я нечаянно наступил на тонкую мёрзлую ветку, которая с треском переломилась под моим весом. Дичь вскинулась, мгновенно обернувшись в мою сторону, потом ринулась прочь. Я тоже побежал вперёд изо всех сил. После всех растраченных на охоту дней упустить такой славный шанс было бы преступлением. К счастью, деревья мешали преследуемому так же, как и мне, поэтому тварь не смогла развить большую скорость. Вскоре деревья стали реже, и я понял, что уже можно пускать в ход оружие. Я снял винтовку со спины и прицелился. Сбивчивое дыхание мешало сосредоточиться и взять цель. Тем не менее, я выстрелил, и лес сотряс душераздирающий визг: я ранил дичь.
Смертельной рана не была, но игра была окончена. Дичь рухнула на месте, визг утих так же внезапно, как начался. Держа ружьё наперевес, я приблизился к ней с некоторой опаской. Она упала навзничь, кровь хлестала из раны на бедре. До этого я мало где видел ручьи крови, и меня немного замутило. Я прислонился к дереву и закрыл глаза. Она что-то залопотала на своём тарабарскомв её голосе мне отчётливо почудились умоляющие интонации. Друзья, увлекающиеся регулярной охотой, говорили об этом, но здесь и сейчас такое явное сходство с нами застало меня врасплох. Ружьё задрожало в руке, и мне отчаянно захотелось поднять раненое перепуганное существо и унести к себе, перевязать рану, оставить её жить. Но потом я вспомнил о разграбленных складах, о том, что дичь творила на моих земляхи наваждение отхлынуло. Я поднял руку с ружьём, направив ствол на голову твари. Её лопотание прервалось; она мелко дрожала всем телом и смотрела на меня такими разумными блестящими глазами. Грудь под грязной одеждой тяжело вздымалась и опадала. На малую долю секунды я опять ужаснулся собственной жестокости, но
«Всего лишь дичь, сказал я себе твёрдо. Всего лишь человек».
И я спустил курок. Выстрел громом расколотил чистый воздух, но, в отличие от первого выстрела, за ним не последовало ни единого звука.
2010 г.
Тени
Иногда я просыпался посреди ночи в холодном поту, со стучащими от ужаса зубами, не понимая, что случилось. Или так: я спал и видел сон. Во сне я лежал в постели, изучая блики на стекле, потом вставал и подкрадывался к окну. Свет уличного фонаря отражался от зеркала и падал мне на лицо. Я прижимался лбом к стеклу и смотрел вниз с высоты четвёртого этажа. И неизменно, всегда, видел у подъезда чёрную машинустаромодный седан, освещающий фарами улицу, объятую плотным туманом. Как раз в то мгновение, когда я смотрел на неё, машина мигала фарами, и я со страхом понимал, что она зовёт меня к себе. И тут наступало пробуждениевнезапное и болезненное, сопровождающееся покалыванием в сердце.
Если вы спросите меня, когда это началось, я скажу: давно. Может, год назад, может, два. Каждый месяцлибо паническое пробуждение, либо тревожный сон. Детали сна повторялись до мельчайших деталей, вплоть до кондиции тумана, который клубился над асфальтом. И даже оттенок фар седана, чарующий зеленоватый отсвет, из раза в раз оставался неизменным. Я пугался, пугался по-настоящему, но утром успокаивал себя: это вздор, ночные страхи без телесного обличья.
Так оно и былодо поры. Пока я не купил плакат Цоя.
Я любил Цоя. Хоть он и умер через два года после моего рождения, я считал его своим кумиром, слушал его песни каждый день. И решил обзавестись плакатом с певцом. Хороший такой плакатВиктор во весь рост, в чёрной кожаной куртке по моде тех лет, хмуро смотрит в объектив. Вешая плакат на стену спальни, я чувствовал себя счастливым. Но счастье длилось недолго.
Я проснулся где-то в два часа ночи весь мокрый. Спина прилипла к простыне и горела огнём. Глаза слезились. Стояла глубокая ночь, луны не было, и если бы не фонарь на улице, я был бы в полной мгле. Свет фонаря, как всегда, отскакивал от зеркала. Блеклый зайчик отражения падал на стену. На этом месте раньше были только обои, но сегодня утром я повесил туда плакат с Цоем. Он смотрел прямо на меня, буравя пронзительным взглядом под космами чёрных волос. Ночной свет придавал лицу мертвенную синюшность, как у утопленника. Губы, плотно сжатые, казалось, вот-вот растянутся в холодной усмешке. Цой смотрел на меня, яна него, и до какого-то момента это искажение меня даже забавляло. Потом глаза певца, отпечатанные на высококачественной бумаге, ожили и приковали меня к подушке синим огнём. Я мельком заметил, как они вспыхнули и погаслияркие звёздочки во мраке спальни. Всё выражение лица Цоя в этот миг преобразилось, перестало быть картиной. Не стало живее, нет: совершенно напротив, я увидел, что на стене комнаты приютился мертвец. Я различил на синей коже нарывы и язвы, и чёрная линия губ была таковой не из-за скупого освещения, а из-за того, что оно и вправду сгнило до черноты. Жёсткие чёрные волосы стали париком, напяленным на лысую приплюснутую голову. Я догадался, что это существо срезало волосы для парика у своих жертв в тёмной подворотне. Может, оно намеревалось сейчас снять волосы у меня вместе со скальпом, чтобы сменить старый трофей. Цой не был Цоем, и я не был мной, потому что вопль животного ужаса, который я испустил, не мог вырваться из моего горла. Крик проткнул раздувшийся пузырь кошмара, и синие глаза на стене тут же померкли. Плакат опять стал куском бумаги с рисунком. На мой крик прибежали родители в ночных рубашках. Я не мог им ничего объяснить и вообще целый час не был в силах говорить что-то членораздельное. Утром я попросил отца сорвать плакат со стены и выбросить.