Так как ходить Катя сейчас вряд ли могла, я просто взял её в охапку и отнёс к камню. Она слабо брыкалась, но особых проблем это не вызвало.
Я положил поникшее тело на камень. Катя была в сознании, она смотрела на меня своими глазами цвета спелой черники, но не двигалась. Наверное, шок от столь неожиданного поворота событий. А может, действие камня уже давало о себе знать.
Я нагнулся и поцеловал её в лоб. Слова были лишними, но я в очередной раз позволил себе слабость:
Не бойся.
Я отошёл от центра поляны и присел на красноватый могильный камень. Целую минуту пытался вытащить из кармана пачку сигарет. Пальцы дрожали. Я уверял себя, что это из-за здешнего собачьего холода.
Наконец, я ощутил во рту аромат табачного дыма. Вдохнув полной грудью отраву, я бросил последний взгляд на камень. Катя по-прежнему лежала и смотрела на низкое хмурое небо. Грудь вздымалась и опадала, в дыхании появились хриплые нотки. Процесс пошёл; теперь его не обратить.
Я отвернулся. Видеть то, что будет дальше, мне не хотелось. Однажды я уже прошёл через это. Мне не понравилось.
Я вспомнил о тёплом летнем вечере, когда стоял у чёрного камня, приложив ладонь к нему с такой силой, что кисть потом ныла ещё неделю. Деревья тогда были облачены в летние одеяния, но оставались глухими и немыми к мольбам, как и сейчас.
На помощь прохрипела Катя сзади.
Свитер на моей спине пропитался потом. Волнение? Или камень начинает нагреваться, подпитываясь неведомой энергией?
На помощь
Сгоревшая дотла сигарета обожгла мне палец. Я отдёрнул руку, выпустив окурок из рук. Особой пользы эта сигарета мне не дала. Затянулся-то всего пару раз.
Катя попыталась закричать, но из груди вырвался лишь тихий мучительный стон. Кажется, она начала что-то понимать. Я хорошо представлял себе, каково ей. Нет ничего страшнее, чем заглянуть внутрь себя и найти там чудовище.
Ровно год назад, в прекрасное воскресное утро, я проснулся с ощущением: что-то не так. Я заподозрил, что болен, и с утра напичкал себя таблетками, но мерзкое чувство не уходило. Оно становилось всё сильнее, накатывало волнами, призывало куда-то идти.
Это был первый день. Дальше было хуже. Я потерял аппетит, спал плохо, и весь день, от зари до зари, меня преследовал настойчивый голос в головеиди, иди, ты должен идти, ты должен.
Вечером в четверг мучение достигло апогея. Я сел в свою «Волгу» и выехал за город. Лицо было красным и разгорячённым. Я со всей силы давил на педаль газа, выжимая из тачанки всё мыслимое и немыслимое. Увидь меня какой-нибудь гаишник, у него появился бы повод хорошенько на мне нажиться.
Мне показалось, или действительно задрожала земля? Я огляделся. Леса остались пустыми, но меж деревьев я уловил нарастающий тревожный хор, в котором сплелись десятки голосов. Мужских, женских и детских. Они шли сюда.
Я опустил голову и обхватил её руками. Действо предназначалось для Кати, я своё уже получил. Но даже быть рядовым свидетелемудовольствие ниже среднего
Тогда я тоже слышал хор, гудящий над лесом, как огромный рой пчёл. Хор становился громче. Я стоял, обливаясь потом, не в силах отлепиться от проклятого камня, и видел, как вздыбилась земля на поляне. Могильные камни зашевелились. Мертвецы, покоившиеся под ними, проснулись и рвались наружу. Они пробивали путь наверх, чтобы приветствовать потомка.
Катя, наконец, закричала, но только потому, что ОНИ дали ей возможность это сделать. Кричала она совершенно бессмысленно:
Ааааааа
Кричал ли тогда я? Или мне не подарили даже эту отдушину? Я не помнил. Помнил только, что в какой-то момент поляна, камень, ночной ветер, ласкающий щёкувсё это исчезло. Я остался один. Запертый в своём собственном разуме.
Мой род был проклят. Проклятие было наложено в те давно стёршиеся в пыль времена, когда балом на Руси правили мрачные божества, имена которых ныне забыты навечно. Осознавать это было мучительно больно, особенно когда воспоминание пихали в мозг вопреки моей воле. Я видел, как красные искры костра взметаются вверх и исчезают во мгле. Рядом с костром стоял человек. Он смотрел на меня и улыбался. Улыбка была не улыбкой, а дьявольским торжествующим оскалом. Я не мог отвести взгляд от лица, которое так напоминало моё собственное. В какой-то момент мне показалось, что это и есть я, но я ошибся. Человек у костра был не мнойно он имел со мной родственную связь. Прапрапрапрапрапрадед? Сотый прадед? Неважно. Важно было то, что он содеял.
Человек смотрел на меня любящими глазами, в которых отражалось пламя огня. Когда-то таким же любящим взглядом он одаривал свою сестру. Но его любовь была запретна, она перечила самой природе человека, всем писаным и неписаным законам. Ему оставалось только одно: утопить тёмную страсть в пучинах своей души, забыть о нём.
Но он выбрал иной путь. Путь, обагренный кровью.
Я решился снова поднять голову. Крики Кати утихли, они сменились странным клокотом. Хорошо.
Со всех сторон на поляну надвинулись длинные чёрные тени. Их не могло быть, потому что солнца на небе не было но они были. Там, где на траву падала тень, трава становилась совершенно чёрной и вмиг сворачивалась в обугленную трубочку. Тени стояли и наблюдали за тем, как причащается очередной потомок проклятого рода.
Этот человек Он это сделал. Он получил то, что хотел, невзирая на то, что для этого ему пришлось убить сестру. И напоследоксебя.
Это было здесь, на этой поляне.
Наказание было сурово. За тягчайший грех присудили расплачиваться всему роду. Жестокие старцы положили начало вечному проклятию, простирающемуся через века. Каждый ребёнок, в жилах которого текла кровь безумца, переходил во власть тьмы. И эту участь нельзя было изменить.
Я понял это в тот момент, когда моё тело содрогалось в спазмах, стоя у чёрного камня, на котором безумец совершил свой грех. Камень стал алтарём нашего рода. Веками он притягивал к себе очередного потомка. Здесь происходило моё причащение. Здесь происходило причащение Кати. Кати, моей сестры.
Нас разлучили, когда мне было пять лет, а ейтри. Эти пять лет остались в моей памяти одним коротким солнечным днём. Но потом небо прорезала красная молнияоднажды, в серый промозглый осенний день, похожий на сегодняшний, всё кончилось. Мне сказали, что родители попали в катастрофу, и я безоговорочно поверил, что так и есть но в тот летний вечер мне раскрылась истинная сущность того, что произошло. Мне соврали. Папа убил маму и покончил с собой.
Я попал в детский дом. Кате повезло большееё удочерил состоятельный человек. Годы, большинство из которых не было пропитано сахаром, стёрли с памяти черноволосую сестрёнку, которая так любила рисовать розы и радовалась, когда ей давали ириски. Я забыл.
Но меня заставили вспомнить. Причащение должно было быть проведено для каждого потомка. Я должен был найти Катю и привести её сюда.
И я нашёл её. Нашёл и влюбился с первого же взгляда, как только увидел её глаза и услышал заливистый голосок. Она меня не узнала, да и откуда могла узнать? Мне ведь было пять, ейвсего три Не исключено, что она вообще начисто забыла о непутёвом братце.
Я запрещал себе думать о ней. Запрещал подходить к ней близко. Уходил в трехнедельные запои, стараясь обмануть древний механизм, который протягивал когтистые лапы из глубин веков. Вилял из стороны в сторону, как песчинка, надеющаяся полететь против ветра. Но это было бесполезно. Меня всё равно неотвратимо сдувало к Кате.
И она она ответила мне взаимностью. Сдавалось мне, это тоже было далеко не случайно. Однажды ночью, глядя на потолок с трещинами, я задал себе вопрос: может ли бытьчисто гипотетическиможет ли так быть, что мой отец и моя мать они были
Я знал ответ. Противоестественное действо, которое совершил подонок, чьего имени я даже не знал, переходило из поколения в поколение.
Сейчас, сидя на могиле давно усопшего предка, я до боли сжал виски. За моей спиной в трёх шагах корчилась в невыносимых страданиях моя сестра, а я ничего не мог поделать. Ничего. Я не мог подойти к ней, вырвать из жестоких объятий алтаря и убраться восвояси, я не мог задушить свою запретную любовь. Всё определяло то, что было сотворено многие сотни лет назад.
Тени неодобрительно покачнулись, когда с моих глаз сорвалась первая слезинка, оросив мёрзлую землю.