Оканаган, читает Марина надпись на этикетке. Я и не знала, что так далеко на севере выращивают виноград.
Она смакует первый глоток, растягивает удовольствие, словно разматывая рулон превосходного шелка.
Еще одна вещь, которой нет у нас, на Луне.
А что у вас есть? спрашивает Кесси. Долину заполняют тени. Последние лучи солнца озаряют горные вершины на западе.
Твоя дочь об этом спросила. Мы пьем коктейли. Маме ведь не станет лучше, верно? говорит Марина.
Верно. Но хуже ей тоже не станет, пока мы в силах придерживаться протокола лечения. Цены на лекарства все время растут. Реагируют на состояние рынка.
Мне следовало остаться на Луне.
Нет, что ты
Мусор на полу скрипит под чьими-то ногами. Оушен высовывается наружу, повиснув на дверном косяке.
Марина, а можно расспросить тебя о Луне?
Можешь расспрашивать о чем угодно. Не факт, что я отвечу на все вопросы.
Оушен ставит рядом с Мариной складной стул.
Тебе больно? Ну, оттого, что ты снова здесь.
Охре Марина резко умолкает. Оушен четырнадцать лет, она сама не чурается ругательств, но рядом ее мать. Очень больно. Все болит, постоянно. Представь себе, что носишь на спине еще шесть девочек твоего веса, без передышки. Куда бы ни пошла. И сбросить этот груз не получится. Вот на что это похоже. Но потом мне станет лучше. Мои старые земные кости еще сильны. Мышцы привыкнут. У меня есть программа со всяким дерь ну, с упражнениями. Физиотерапия. Наверное, с этим делом мне понадобится помощь.
Я помогу. Марина, ты знаешь, что у тебя очень странный акцент?
Серьезно?
Ты говоришь похоже на нас, но через нос и со странными интонациями.
Марина колеблется.
У нас есть общий язык: он называется глобо. Это упрощенная версия английского, но на нем говорят особым образом, чтобы машины не путались из-за акцентов. На Луне очень много акцентов и языков. Я говорю на английском, глобо и немного на португальском.
Скажи что-нибудь по-португальски.
Você cresceu desde a última vez que vi você,говорит Марина.
Что это значит?
Погугли.
Оушен надувает губы, но ее любопытство слишком сильно, чтобы из-за этого утихнуть.
А там правда можно летать?
Можно, если очень хочется. Крылья сожрут здоровенный кусок углеродного бюджета, но тем, кто их печатает, на самом деле больше ничего и не нужно.
Если бы я умела летать, наверное, не стала бы делать ничего другого. Я бы в любую погоду парила над горами.
В том-то и загвоздка, говорит Марина. У тебя есть куда лететь, но ты не можешь летать. На Луне можно летать, но лететь некуда. От одного конца города к другому, вверх и вниз. Меридиан большой, но все равно, по сути, онклетка. Небо там похоже на настоящее, но, если с ним столкнуться, сломаешь крылья.
Сумерки достигли горных вершин, и Марина внезапно понимает, что на крыльце ей холодно.
Луна восходит, говорит Кесси. Если я достану телескоп, ты сможешь показать нам все места, где побывала.
Оставь. Мне сейчас надо внутрь. Я замерзла, и день выдался долгий.
Она не может смотреть на Луну. Она не может видеть огни наверху и не думать об оставшихся там людях, ею брошенных. Лунаэто глаз, который высматривает Марину и глядит укоризненно, с обидой, как бы она ни старалась спрятаться в самой глубокой долине национального парка «Олимпик». Ты сбежала, Марина Кальцаге.
Я тебе помогу, обещает Оушен.
Племянница катит Марину по скрипучим деревянным половицам в комнату. Она снова в своей старой комнате: глянцевый блеск медицинского вспомогательного аппарата плохо сочетается с выцветшими постерами, пыльным плюшем, рядами книг и комиксов. Ей снова пятнадцать. В каком бы возрасте ты ни вернулся в семейный дом, тебе всегда будет пятнадцать. Стеганое одеяло с изображением дугласии, покрывало в виде искусственной волчьей шкуры. Оушен наливает воду, чтобы запить горсть таблеток и фагов.
На раз-два-три, говорит Марина, и они вместе укладывают ее в постель.
Она лежит без сна среди машин. Она устала душой, устала до мозга костей, слишком истощена для сна. Она чувствует Луну там, наверху, чувствует ее жар и силу притяжения, будто прилив в крови. Она наконец дома. И до чего же это ужасно.
Глава пятая
Пацан опять вернулся. Третий день подряд. Робсон замечает его краем глаза и в этот миг отвлекается. Неуклюже обрывает тик-таки приземляется жестко.
Это не похоже на трехкилометровое падение с крыши Царицы Южной. В Теофиле невозможно упасть с высоты больше ста метров, и пространство здесь забито машинами и кабелями. Робсон крепко хватается за какой-то поручень.
Бросает взгляд в сторону, чтобы убедиться, что пацан еще наблюдает. Дасидит на перилах, раздвинув ноги, с видом «просто ничо интересного больше нету», и посасывает тюбик какой-то жижи. Странный малый.
Сегодня на Робсоне шорты цвета хаки с отворотами и сандалии. Рубашки нет, потому что здесь, среди машин, жарко, а модные рубашки мешают двигаться. На пацане типовая лунная одежда: леггинсы, толстовка, и то и другоебелое. Капюшон поднят, черные волосы прикрывают один глаз. Оболочка фамильярався из блестящих черных крыльев.
Третий день подряд незнакомец то ли наблюдает, то ли не наблюдает. Значит, трюк надо выполнить правильно. И все должно выглядеть непринужденно. Робсон размеренно дышит, унимая беспокойное сердцебиение, черпает энергию, собирает ее и вкладывает в движение. На этот раз тик-так получается правильно, и он в прыжке пересекает вентиляционную шахту, достигает перил служебной платформы, делает сальто назад и снова летит через шахту, огибая трубопровод, ударяется о стену точно там, где расположены опоры для рук и ног, а затем рывком кидается в путаницу труб. Сверхуснизувокругвнутрь.
Безупречно.
Он сидит на водопроводной трубе на высоте двадцати метров. Паркур-король Теофила. Смотрит вниз сквозь переплетение желобов и труб и ловит взгляд: тот глаз, что не прикрыт челкой, глядит на него. Робсон кивает. Пацан отворачивается.
Робсон эффектнонапоказ, как супергеройспрыгивает и приземляется.
Привет, говорит пацан.
Робсон останавливается, проводит пальцами по волосам.
Чего тебе?
Да так. Че делаешь?
Иду в баню. Мне, типа, помыться надо.
А-а, говорит пацан. Я, это, хотел выпить чаю и подумал, вдруг ты знаешь какое-нибудь хорошее место.
Недавно в Теофиле?
Пару дней.
В бане есть чайная, говорит Робсон. Если хочешь, идем. Мне надо привести себя в порядок.
Пацан соскальзывает с перил. Робсон приглядывается к новому знакомому. Кожа у него очень светлая, почти прозрачная. Глаза большие, темные. Волосы хорошиес такими можно делать всякие вещи.
Хайдер, говорит пацан. Наклоняет голову к своему фамильяру. Это Сольвейг.
Робсон, говорит Робсон. Моргает, указывая на собственного фамильяра. А это Джокер. Ну что, пошли?
Алексия слышит голоса за каменными дверями. Уполномоченная лунная администрация заседает в полном составе. Лукас крепче сжимает ручку трости. Алексия легонько берет его за локоть.
Я войду один, говорит он.
Она отпускает руку босса.
Но мое появление надо обставить должным образом. На его лице мелькает улыбка. Лукас Корта торгует улыбками, как ценным ресурсом, и когда он это делает, преображается. Он излучает радость, как солнце излучает свет.
Разумеется, сеньор Корта.
Алексия распахивает двойные двери Павильона Новой Луны и входит в амфитеатр. Ее походкауверенная, эффектная и хорошо отрепетированная. Один непродуманный шаг может подкинуть Джо Лунницу в воздух, и приземлится она, униженная, в полутора метрах от того места, где была. Землян на улицах Меридиана можно опознать по таким прыжкам и лицам, напряженным от стыда. Но с этой землянкой все иначе: двигаться правильно, двигаться по-лунномудля Алексии предмет гордости. Она окидывает взглядом лица на трибунах. Ей нравится запоминать каждое из них.
Почтеннейшие, объявляет Железная Рука. Орел прилунился.
Он выходит из двойных дверей, излучая силу, с высоко поднятой головой и прямой спинойчеловек-гора в доспехах из мышечной массы, которую нарастил, чтобы выжить на Земле, но Алексия знает: каждый его сустав, каждое сухожилие терзает боль. Земля слишком сильно его повредила. Его сердце остановилось во время старта с выходом на орбиту. Он был мертв восемь минут. Земля жестока. «Лунаеще более жестока», думает Алексия Корта.