Хорошо зарабатываете? уже с уважением спросил милиционер, бисерным и четким почерком записывая его показания.
Бывает, утомленно сказал Минин. Это же искусство, в нем живут по принципу: когда густо, а когда пусто. Вот купите картину, у меня прибавится. И много продаете? Я же говорю: когда как, заставил себя улыбнуться Минин. А гражданке Котовой вы кем доводитесь? Вика носила фамилию Котова. Носила Гражданский муж, сказал Гоша. Какой-то вы утомленный, оценил его состояние милиционер. Работал всю ночь, сказал Минин.
Оставшись один, он бросился к картине. Маки уже распрямились, и никаких следов от бандитов и Вики не оставалось. В мастерской следов пребывания Вики было больше, чем на маковом поле. Минин нарисовал несколько бутылок, дал краске подсохнуть, с опаской протянул руку. Пальцы ощутили холодную гладкость бутылок. Уже с облегчением Гоша уложил бутылки в кулек, выгрузил из холодильника все запасы продуктов, огляделся, взгляд зацепился за Викин рюкзачок, и сердце снова резанула боль.
Вот так.
У комбайна по-прежнему гудели.
Гошка, радостно замахал рукой Иван Иванович. Вовремя ты. Подгребай!
Пили они радостно, привычно, словно не делали этого каждый день.
Комбайнер внимательно рассматривал извлеченную из кулька бутылку. Бутылка была немного кривобокой, все-таки Минин ее наспех рисовал, но этикетка на бутылке имеласьне отличишь от настоящей.
Где только такие бутылки делают? сказал Иван Иванович. Руки бы этим мастерам пообрывать!
Главное, чтобы водка в ней была нормальная, хмуро сказал Минин. Наливай, Иваныч, наливай. Ты что думаешь, из кособокой бутылки не польется?
Еще как полилось.
А водка замечательная, признал комбайнер. И ледяная, аж зубы ломит! Слышь, Гошка, а чего ты такой хмурый?
Девушку у меня убили, сказал Гоша, и снова обожгло мгновенной режущей болью сердце.
Это плохо, сказал Иван Иванович. Я со своей тридцать пять лет прожил. Всякое было, но как подумаю, что с ней что-то случится, жить не хочется. Нашли?
Кого? не понял Гоша.
Ну, тех, кто убил. Повязали их?
Минин отрицательно покачал головой.
И не найдут, авторитетно сказал штурвальный Веня, накладывая на ломоть хлеба ломтики нежнейшей форели. Пальцы у него были черными. У моей соседки Николаевны на прошлой неделе две тонны угля за ночь вынесли. Думаешь, искали? Как же! Участковый справки собрал, что уголь с примесями был, что дожди лили, актик составил, что у Николаевны крыша на сарае дырявая да давно не перестилалась, а потом и дело похерил. По его заключению получается, что никто у нее уголь не крал, а просто дожди земляные примеси вымыли, и остался у бабки самый что ни на есть чистый уголек.
Тебе язык почесать, а у человекагоре, укоризненно сказал Иван Иванович и, повернувшись к мотоциклисту, строго заметил: Свезло тебе, Коська, ехать никуда не надо.
Вроде и мужики были участливые, а вот не лезла Минину водка в рот, плохо ему было, словно сидела напротив Вика и грозила пальчиком: «Минин, ты что? Да разве можно такими дозами водку лакать?»
Он даже отошел за комбайн и всплакнул немного, но это тоже не помогло.
Вернулся к компании и застал окончание разговора.
Странный мужик, сказал Веня. Непонятный. Не люблю таких. Вот ты скажи, Иваныч, откуда он приходит? До Березовки тридцать километров, до второго отделенияпятнадцать. Может, он инопланетянин? Вот и водка у него странная, бутылка-то не заводская. Иваныч, ты на закуску посмотри, разве такую в районе достанешь?
Да хватит вам, благодушно сказал комбайнер. Такое несете, что уши в трубочку сворачиваются. Знаю я его, художник он, в восемьдесят пятом году меня здесь же рисовал. И в прошлом году был. Мужику и без того плохо, слышали же, девчонку у него какие-то козлы убили. Эх, государство у нас гуманное, я бы таких идиотов на площади расстреливал, чтобы другим неповадно было.
И словно пелена с глаз Минина спала. Теперь он знал, что будет делать, он даже удивлялся, что раньше не догадывался, как поступить.
Он вернулся в мастерскую и не видел, как штурвальный Веня осторожно обошел комбайн, вернулся к компании, сел, молча налил себе, выпил и только потом растерянно сказал:
А только нет его нигде. Как в воздухе растворился. Я же говорил, он инопланетянин, а вы надо мной ржали!
Глава девятая
Минин писал картину весь день и еще ночь, и еще один день, отрываясь только на то, чтобы попить воды и сходить в туалет. У него не было ни одной фотографии Вики. Да он в них и не нуждался. Он и так помнил мельчайшие детали ее внешности, особенности фигуры, все ее веснушки и родинки, и работал исступленно, боясь забыть что-то. К вечеру следующего дня он закончил рисовать, бросил палитру и кисти в угол, достал из холодильника бутылку пива и жадно выпил ее. А потом лег спать.
Проснулся он ближе к полуночи, долго сидел на диване и собирался с духом, потом решительно прошел в угол и стал разглядывать собственные картины, пытаясь определить, которая из них подойдет для его целей лучше. Больше подходила картина, на которой изображено было поле после пехотной атаки. Там среди полыни и трав лежали убитые. Много убитыхвесь взвод, поднятый в штыковую атаку командиром. Картину, где был изображен солдат, пьющий из родника, он отверг, там можно было столкнуться с немцами. Постоял немного, собираясь с силами, и нырнул в картину.
Поле было изрыто воронками, холодный осенний воздух пах паленой пластмассой и свежей землей. Он сделал несколько шагов. Было не по себе.
В противогазной сумке первого же убитого лежало несколько гранат, и Гоша переложил их в пакет. Пошарил глазами, нашел винтовку убитого, но брать ее не стал. Ему нужен был автомат, желательно ППШ с диском на семьдесят два патрона. Еще у одного убитого он нашел две гранаты и полностью снаряженный диск, а с автоматом опять не повезлоосколками мины у него расщепило приклад и покорежило затвор.
Браток! простонали за спиной. Браток!
Минин обернулся.
С земли на него смотрел раненый. На землистом, уже начинающем желтеть лице выделялись серые глаза, и в глазах раненого была такая боль, что Гоша почувствовал себя негодяем и мародером.
Пить есть? спросил раненый.
Тебе перевязка нужна, сказал Гоша. Ты уж потерпи, сейчас санитары подойдут.
Наверное, он дико смотрелся на поле, где лежали мертвыев джинсовом костюме и ковбойке, но раненому было не до оценок и рассужденийон закрыл глаза и снова уткнулся лицом в разворошенную землю.
Все остальное время, которое Гоша провел на поле, склоняясь над мертвыми, его не оставляло чувство, что он обирает мертвых.
Простите, ребята, шептал он, чувствуя, как по щекам его бегут слезы. Простите меня. Мне нужно. Мне, правда, очень нужно. Простите меня!
Вернуться оказалось сложнее. Пришлось перелезать вместе с тяжеленным пакетом в одной руке и автоматом в другой. Оказавшись в родной мастерской, Минин плюхнулся на диван и некоторое время приходил в себя.
Неожиданная мысль заставила его засмеяться: приди сейчас милиция, вовек бы ему не отмазаться от собранного арсенала, тогда бы и украшения Нефертити смотрелись совсем по-иному. Криминально они бы выглядели. Преступно. Он смеялся долго, почти истерично, потом снова плакал, а потом уснул, уткнувшись лицом в подушку, и спал до рассвета.
На рассвете он проснулся, сел к столу, разобрал и собрал автомат. Устройство его было несложным для человека, который отслужил два года в армии и интересовался оружием. Автомат был исправен. Минин передернул затвор и выстрелил в двуглавого орла, прибитого над входом в мастерскую. Оружие оказалось в полном порядке. О том, что выстрел кто-нибудь услышит, Минин не волновался. Толстые стены подвала и метровый слой бетона над головой надежно гасили все звуки. Проверено было, и не раз!
Гранат оказалось девять. Уже с ввинченными запалами. Вполне достаточно для задуманной им операции. Он положил их в рюкзачок Вики, высыпав косметику, разные мелочи, ключи от их квартиры, зачетку и студенческий билет прямо на стол. Запоздало подумалвот и фотографии. Но заглядывать в документы было свыше его сил.