И утром они ехали в заволжский лес, бродили среди дубов, кидали камни в ерик, купались, занимались любовью в нежном осиннике, смотрели в небеса. Времени на прежние выпивки как-то уже не хватало. Компания потихонечку рассосалась, но Гоша Минин об этом не особенно жалел.
Иногда, когда Вики не было, он отправлялся в картину «В ожидании запчастей», где все было по-прежнему. Это он, Гоша, думал, что механизаторы ждут запчастей, на самом деле они своего человека в сельпо за водкой гоняли.
Слышь, Гошка, строго сказал комбайнер Иван Иванович. Пора бы и честь знать. Раз посидел на халяву, другой Проставляться не думаешь?
А как же! пообещал Минин.
Смотри, предупредил мотоциклист Коська, который ездил за водкой. Другой раз с пустыми руками и не появляйся!
От поля подошел штурвальный Веня, размял пальцами колос, озабоченно сказал:
Осыпается уже, Иван Иванович! Боюсь, без зерна останемся.
Ты мне зубы не заговаривай, сказал Иван Иванович. Допил, гад, водку?
Так ее там всего стопочка и оставалась, сказал штурвальный Веня. И теплая она уже была. Я уж потом и сам жалел, что глотнул.
Да откуда же ей холодной взяться? рассудительно прикинул Иван Иванович. Чай, в магазине холодильников для нее нет.
Я принесу, пообещал Минин.
А потом они сидели у края поля, курили сигареты Минина и разговаривали о разных житейских делах. Деревня, в которой жили Иван Иванович и его подручные, называлась Касимово, с каждым годом людей в ней оставалось все меньше, но не потому, что народ мер, многие просто уезжали, не видя никаких перспектив в сельской жизни. «Это не мы пьем, втолковывал Иван Иванович. Это душа требует! В шестидесятые годы у нас, почитай, почти пятьсот дворов было, а сейчас хорошо, если сотня осталась. А сколько домов без людей стоит! Скоро вообще деревня помрет. Врачи к нам не едут, ежели хворь какая, то приходится в райцентр добираться. А школа у нас восьмилетняя, потом дети в интернате учатся. Такие дела. У вас там, в городе, и не знают ничего про наши дела».
И купальщицы говорили о том же.
Скучно у нас, сказала старшеклассница Нина.
Минин старался не смотреть на ее ноги и грудки, тугими мячиками выпирающие из бюстгальтера бикини.
Я как школу закончила, сказала Нина, сразу в библиотеку работать пошла. Не в доярки же! А здесь зарплата такая, что удавиться хочется. И мужиков у нас в деревне нет, одни пьяницы. Мать талдычит: замуж пора, замуж пора! А за кого выходить? За Петю Сорокина, который двадцать четыре часа в сутки не просыхает? За Лешу Косоротова? Так он дебил настоящий, на его улыбку достаточно поглядеть, чтобы понять, как ты с ним жить будешь. Тошно, Гоша!
Так уезжай, посоветовал Минин.
А куда? Мать болеет, отец, как ему ногу на пилораме отрезало, пьет постоянно. Легко сказать, уезжай. Для того чтобы устроиться, деньги нужны. А где их взять?
Работать пойдешь.
Кем? вздохнула Нина. Специальности у меня нет никакой, а в городе, говорят, только за квартиру почти три тысячи, а может, и по-более платить надо. Тогда уж точно на панель придется идти, как Зойка Михайлова.
Минину Нину жалко было, но вот как ей помочь, он даже не представлял, а потому к купальщицам заглядывал редко.
Мастерская его заполнилась незаконченными натюрмортами. И только Минин знал, что они были вполне законченнымииначе где бы он брал хорошее вино и отменные фрукты, которыми угощал Вику? Больше всего она любила большие желтые в коричневую крапинку груши, которые таяли во рту, оставляя после себя сладость и привкус ситро «Дюшес».
У нас во дворе такие росли, смеялась она. А груша была высокая, я раз полезла на дерево и навернулась с самой верхотуры. Даже шрам остался, посмотри!
И Минин смотрел, а потом принимался целовать маленькую белую полоску шрама на твердом стройном бедре, а сами знаете, куда в конце концов такие поцелуи заводят. Не вам мне это объяснять, взрослые ведь люди.
Отдышавшись и постепенно приходя в себя, Вика вытирала благодарные слезы, шептала:
Минин, я сегодня водолазочку в «Минимаксе» видела обалденную. Знаешь, как ты бы в ней смотрелся! А потом тебе еще надо трубку купить. Я читала, все художники трубки курили. И Симонов тоже.
Так он поэт, возражал Гоша.
Да я знаю, я его книжку читала. «Жди меня» называется. Знаешь, какие у него ловкие стихи? Блин, слезу выдавливают. А в самом конце книги фотографии. Он молодой, ну такой лапочка. И с трубкой, блин, во рту.
Слушай, Вика, удивлялся Минин. Ну какой из тебя тренер? Ты сама еще девчонка.
Девочка забрасывала ему на живот белую ногу, заглядывала в глаза, возражала:
Ты меня, Минин, совсем не знаешь. Я ведь и строгой могу быть! и командно звонким голосом приказала: Минин, к снаряду! Приготовиться Мирзозюкину!
А кто это такой, Мирзозюкин? наваливаясь и ревниво ища губы, спрашивал Гоша.
Вика со счастливым смехом уворачивалась, потом смирялась, сама подставляла губы и после затяжного поцелуя с легкой одышкой шептала:
Откуда я знаю? Это я сама придумала. Правда, ведь гадкая фамилия? Мирзозюкин!
Замирала, глядя Минину в глаза.
Минин, что ты делаешь? Перестань! Я знаешь, как устала! На мне словно весь день воду возили, и тянулась к нему губами, закрыв глаза. Ну хорошо, хорошо, только в последний раз, мне завтра четыреста метров в зачет бежать!
Глава пятая
В квартиру Минина Вика вошла тоже буднично и обыкновенно.
Вошла, огляделась по сторонам, укоризненно посмотрела на Гошу.
Слушай, Минин, ты когда здесь последний раз убирал? У тебя даже на полу слой пыли!
Переоделась в его старую рубаху и принялась за уборку.
Рубаха ей была как платье.
Минин сидел на тахте и с удовольствием смотрел на подругу, боясь себе признаться, что он привык уже к ней, так привык, что просто не может без нее. А она кружилась по комнатам, что-то задорно напевая, сдувая со лба постоянно падающую вниз челку, и прямо на глазах происходило чудовпервые после смерти матери в дом входили порядок и чистота.
Минин, у тебя «Абсолют» есть? крикнула она с кухни.
Какой еще абсолют? удивился Гоша.
Ну, которым посуду моют. Ты же, блин, их года три только споласкивал, их даже в руки противно взять!
Пришла усталая, раскинулась на диване, забрасывая голые ноги Минину на колени.
Ну ты, Минин, унавозился! Аж взопрела! дрыгнула ногой, отгоняя назойливую, как муха, руку Гоши. Отстань! Мне сейчас ванную принять надо. У тебя там шампунь какой-нибудь есть? Я что-то не видела. Мне вообще-то итальянский ужасно нравится, «Леди Яблоко» называется.
«Надо нарисовать, подумал Минин. Только перед этим зайти в магазин и посмотреть, как он выглядит».
Я вчера курсовую работу написала, сказала Вика, глядя в потолок. Музыкальная ритмика как элемент тренировки.
И как? осуществляя легкую разведку пальцами, спросил Гоша.
Еще не проверили, Вика села, сбрасывая ноги на пол. Все. Не лезь. Я в ванную пошла. А ты подумай, что есть будем. Я ведь проголодалась, когда всю эту грязь выносила!
И унеслась в ванную, дробно стуча босыми пятками спортивных ножек по паркету полов. В ванной зажурчала вода, потом зашумел душ, слышно было, как Вика напевает что-то из репертуара Аллы Пугачевой. Минин с улыбкой посидел на диване, потом встал и пошел на кухню. Там все сияло чистотой, даже тарелки были вымыты до хруста. Он полез за холодильник, достал бутылку «Божоле» урожая тысяча семьсот двадцать третьего года, которую он подсмотрел в музее вин и нарисовал в два вечера. А в холодильнике давно уже томились фрукты, розоватая семга и форель, сыр, коробка конфет «Ассорти», огромные и зеленые польские яблоки и крапчатые бананы из Гвинеи-Биссау. Все это заняло свое место на столе и выглядело так празднично, так красиво, что Минин пожалел об отсутствии у него бокалов, в которые всегда полагалось наливать вина.
Минин! позвали из ванной. Будь другом, притарань мне рюкзачок!
С рюкзачком подруги в руке Гоша подошел к дверям ванной.
А зачем он тебе?
Дверь открылась, и его встретили сияющая улыбка, гордо вздернутый нос и темные от воды волосы.