Пшеница и ячмень две пятых с естественным поливом и три десятых с водочерпательным колесом.
Неплохо. Потом финики, виноградники, кормовые культуры и сады, одна треть.
А как же четверть с яровых?
В конце концов, чтобы облегчить процесс, заминдар назначил Сардула на должность канунго, налогового инспектора деревни, а ведь он и без того был ужасным человеком. И по-прежнему заглядывался на Бихари. В ночь праздника колесницы он увёл её в лес. Впоследствии Кокила поняла из её рассказа, что Бихари не слишком возражала против этого и теперь с удовольствием делилась подробностями:
Я лежала в грязи на спине, дождь хлестал меня по лицу, и он слизывал с моих щёк капли дождя, приговаривая: «Я люблю тебя, я люблю тебя».
Но он не женится на тебе, заметила обеспокоенная Кокила. И его братьям не понравится, если они узнают обо всём этом.
Они не узнают. У нас была такая страсть, Кокила, ты даже не представляешь.
Она знала, что Гопал не произвёл на Кокилу впечатления.
Да, да. Но у тебя могут быть проблемы. Стоит ли это нескольких минут страсти?
Ещё как, ещё как. Поверь мне.
Какое-то время она была счастлива и напевала старые песни о любви, особенно ту, которую они когда-то пели вместе, совсем старинную.
Мне нравится спать с разными людьми,
Часто.
Лучше всего, когда мой муж уезжает в дальние страны,
Далеко отсюда.
А ночью на улице ветер, и дождь идёт,
И никого.
Но Бихари забеременела, несмотря на снадобья Инсеф. Девушка старалась скрывать это ото всех, но из-за здоровья даи ей пришлось принимать роды, и она пошла, и её положение заметили, и люди вспомнили всё, что видели и слышали, и объявили, что Сардул её обрюхатил. Потом рожала жена Притви, и Бихари пришла принимать роды, а ребёнок, мальчик, умер через несколько минут после появления на свет, и Шастри отвел Бихари в сторону и ударил по лицу, назвав ведьмой и шлюхой.
Об этом Кокила услышала от жены Притви, когда пришла к ней домой. Она сказала, что роды прошли быстрее, чем можно было ожидать, и выразила сомнение, что Бихари сделала что-то плохое. Кокила побежала к хижине даи и обнаружила, что старуха, скрючившись между ног Бихари, усердно пыхтит, пытаясь вытащить ребёнка.
Выкидыш, бросила она Кокиле.
И Кокила заняла её место и делала всё, что велела ей даи, позабыв о собственной семье. Только когда наступила ночь, она опомнилась и воскликнула:
Мне пора идти!
И Бихари прошептала:
Иди. Всё будет хорошо.
Кокила помчалась через лес домой, в Дхарвар, где свекровь влепила ей пощёчину, возможно только для того, чтобы опередить Гопала, который ударил её по руке и запретил возвращаться в лес и в Сивапур. Смешно, учитывая реалии их жизни. Она почти спросила: «Откуда же мне носить тебе воду?» но прикусила губу и потёрла руку, метая взглядом молнии, пока не решила, что они и так достаточно напуганы, и если напугать их сильнее, они только изобьют её. Тогда она уставилась в пол, как Кали, и прибралась после их импровизированного ужина, убогого в её отсутствие. Они даже поесть без неё оказались неспособны. Эту ярость она запомнит навсегда.
На следующее утро перед рассветом она вышла на улицу с кувшинами для воды и помчалась по мокрому серому лесу, разметавшему свою листву повсюду, от земли до высоких крон над головой. Она прибежала к хижине даи, перепуганная и запыхавшаяся.
Бихари была мертва, ребёнок был мёртв, даже старуха распласталась на своём тюфяке, задыхаясь от изнеможения, с таким видом, словно тоже могла в любую минуту умереть и покинуть этот мир.
Они ушли час назад, сказала она. Ребёнок должен был выжить, я не знаю, что случилось. Бихари потеряла слишком много крови. Я пыталась остановить кровотечение, но не смогла дотянуться.
Научи меня делать яд.
Что?
Научи меня, как приготовить действенный яд. Ты ведь знаешь, как. Научи меня самому сильному из известных тебе ядов, прямо сейчас.
Старуха отвернулась к стене и зарыдала. Кокила грубо развернула её к себе лицом и крикнула:
Научи!
Старуха оглянулась на два тела, накрытые расстеленным сари, но больше бояться было некого. Кокила угрожающе занесла над ней руку, но остановилась.
Пожалуйста, взмолилась она. Мне нужно.
Это опасно.
Не так опасно, как пырнуть Шастри ножом.
Нет.
Я заколю его, если ты меня не научишь, и меня сожгут на костре.
Тебя и так сожгут на костре, если ты его отравишь.
Никто не узнает.
Нет, они подумают на меня.
Всем известно, что ты не можешь ходить.
Это ничего не меняет. Значит, они подумают на тебя.
Я всё сделаю по-умному, поверь мне. Я буду у родителей.
Это тебя не спасёт. В любом случае обвинят нас. Сардул не лучше Шастри, если не хуже.
Научи.
Старуха долгое время смотрела ей в лицо. Затем перевернулась на другой бок и открыла корзинку для шитья. Она показала Кокиле маленькую сушёную травку и какие-то ягоды.
Это водяной болиголов. Это семена клещевины. Измельчи листья болиголова в кашицу, а семена добавь непосредственно перед употреблением. У травы горький вкус, но понадобится немного. Одна щепотка на тарелку острого блюда убьёт и не почувствуется на вкус. Но предупреждаю заранее: симптомы отравления не похожи на обычное несварение.
И Кокила наблюдала и вынашивала свой план. Шастри и Сардул продолжали работать на заминдара, каждый месяц наживая себе новых врагов. Ходили слухи, что Сардул изнасиловал в лесу ещё одну девушку, в ночь Гаури, женского праздника, когда поклоняются глиняным изображениям Шивы и Парвати.
За это время Кокила успела изучить их распорядок в мельчайших деталях. Шастри и Сардул неспешно завтракали, затем Шастри выслушивал просителей в павильоне между своим домом и колодцем, в то время как Сардул рядом с домом решал финансовые вопросы. В полдень, когда солнце стояло высоко, они ложились отдыхать или принимали гостей на веранде, выходящей окнами на север, в лес. А пополудни обыкновенно полдничали, развалившись на кушетках, как маленькие заминдары, и уходили с Гопалом или парой помощников на рынок, где «занимались делами», пока не садилось солнце. В деревню возвращались в сумерках, пьяными или пьющими, нетвёрдой походкой направляясь к дому, где их ждал ужин. Заведённый порядок не менялся никогда, как и всё в деревне.
Так Кокила обдумывала свои действия и, уходя в лес по дрова, высматривала водяной болиголов и клещевину. Они росли в самых влажных уголках леса, почти превратившихся в болото, где в дебрях скрывались всевозможные опасные существа, от комаров до тигров. Но в полдень все вредители отдыхали; в жаркие месяцы всё живое, казалось, дремало в полуденные часы, даже растения свешивали головки. В вялой тишине сонно жужжали насекомые, и два ядовитых растения светились в тусклом свете, как маленькие зелёные фонарики. Помолившись Кали, она сорвала их, уколовшись до крови, раскрыла стручок клещевины, чтобы извлечь семена, сложила их в пояс своего сари и спрятала на ночь в лесу возле отхожего места. Это было за день до Дурга-пуджи. В ту ночь она почти не спала, лишь ненадолго проваливаясь в дрёму. Во сне к ней приходила Бихари и просила не грустить.
Дурное случается в каждой жизни, сказала Бихари. Не нужно злиться.
Она говорила что-то ещё, но Кокила, проснувшись, не смогла ничего вспомнить, пошла к своему тайнику, достала оттуда травы и камнем яростно растёрла в тыкве листья болиголова, а затем отбросила камень и тыкву в заросли папоротника. Держа кашицу в листке на ладони, она отправилась в дом Шастри и дождалась, когда мужчины лягут спать после обеда казалось, этот день никогда не закончится, потом положила в кашицу маленькие зёрнышки и намазала небольшим её количеством булки, испечённые к полднику Шастри и Сардула. Затем она ушла из дома и бросилась бежать через лес. Сердце её колотилось быстрее, чем у оленя, она вся напоминала оленя в эту минуту, когда бежала, охваченная трепетом от содеянного, и угодила в незаметный олений силок, поставленный здесь каким-то бхадрапурцем. К тому времени, как он нашел её, она едва успела прийти в себя и забилась в верёвках. На её пальцах остались следы отравы. Когда он доставил её в Дхарвар, Шастри и Сардул были мертвы, новым старостой деревни стал Притви, Кокилу провозгласили ведьмой и отравительницей и убили на месте.