От больших лагерных костров, где готовилась еда, восходил дым, будто здесь совершались жертвоприношения. Стоял привычный, но подзабытый запах пахло домом, покинутым навсегда. Псин окинул взглядом собравшихся.
Привал, скомандовал он, чтобы всё обдумать. Болд.
Болда пронзил страх.
Подойди.
Болд сглотнул и кивнул. Он не был храбрецом, зато его отличала стойкость, присущая каучинам, старейшим воинам Тимура. Псин и Болд оба понимали, что вторглись на непознанную территорию и впереди ждёт страшное, чему предначертано неумолимо сбыться, кармическая петля, из которой не выпутаться.
Как и Болду, Псину наверняка припомнился случай из их юности, когда они попали в плен к таёжным охотникам на севере от реки Камы. Сговорившись, они вдвоём спланировали фантастически удачный побег, зарезали главаря охотников и, перескочив через костёр, скрылись в ночи.
Проехав караульные посты, они поскакали через весь лагерь к шатру хана. На северо-западе вспышки молнии бередили чёрное небо. Ни один, ни другой не видели такой грозы за свою долгую жизнь. У Болда на руках вздыбились редкие волоски, как щетинки на свиной шкуре, и воздух наполнился треском: преты, голодные духи, слетелись поглядеть на выход Тимура. Сколько же душ он погубил!
Всадники спешились и встали. Из шатра показались стражники, развели в стороны шторы, закрывающие проход, и, натянув тетиву на луках, заняли боевые позиции. В горле у Болда пересохло так, что невозможно стало глотать; ему казалось, что синий свет исходит изнутри большой юрты хана.
Тимур появился, высоко восседая на носилках, которые слуги взвалили себе на плечи. Он был бледен и весь вспотел, в глазах виднелись одни белки. Он поглядел на Псина.
Зачем вы вернулись?
Мадьяр настигла чума, хан. Они все мертвы.
Тимур не сводил глаз со своего нелюбимого генерала.
Зачем вы вернулись?
Доложить тебе, хан.
Голос Псина был твёрд, он бесстрашно глядел в свирепые глаза Тимура. Но хан был рассержен. Болд сглотнул. Всё сейчас было не так, как в день побега от охотников, нельзя было надеяться на повторение подвига. Вот только мысль, что это им под силу, никуда не делась.
На глазах у Болда что-то в Тимуре оборвалось: асура заговорил через него, и, похоже, слишком дорогой для хана ценой. Или не асура, а нафс животное начало, сидящее внутри него. Он просипел:
Им так легко не отделаться! Они поплатятся, сколько бы ни пытались убежать, он слабо взмахнул рукой. Возвращайтесь к своему взводу.
Потом спокойным тоном он обратился к стражникам:
Отведите этих двоих обратно и убейте их, их солдат и их лошадей. Разведите костёр и сожгите всё дотла. Затем выедем на восток, будем скакать два дня и разобьём лагерь там.
Он занёс руку.
Мир раскололся.
Между ними разорвалась молния. Болд оглох и осел на землю. Сконфуженно оглядевшись, он увидел, что и остальных распластало по земле, а шатёр хана полыхал огнём. Тимуровы носилки опрокинулись, слуги попятились в стороны, а сам хан, припав на колено, схватился за грудь. К нему подоспел кто-то из подданных. В гущу людей снова ударило молнией.
Ослеплённый, Болд заставил себя встать на ноги и бросился бежать. Он оглянулся и сквозь пульсирующую зелёную пелену перед глазами увидел, как чёрный Тимуров нафс выпорхнул у того изо рта и растворился в ночи. И нафс, и асура покинули Тамерлана, Железного Хромца. Опустошённое туловище рухнуло наземь, и на него пролился дождь. В темноте Болд побежал на запад. Нам неизвестно, куда побежал Псин и как сложилась его судьба, а вот что приключилось с Болдом, вы узнаете в следующей главе.
2
О том, как по стране голодных духов блуждает обезьяна, одинокая, как облако.
Болд бежал на запад всю ночь, иногда переходя на шаг. Под проливным дождём он продирался через заросли, поднимался на крутые склоны холмов, встречавшихся на пути, где его не достал бы никакой всадник. Никто бы не полез из кожи вон в погоне за возможным переносчиком чумы, но меткий выстрел мог поразить и на большом расстоянии. Болд решил уйти из этого мира, будто его здесь и не было. Если бы не эта неслыханная гроза, погибнуть бы ему и устремиться к новому витку существования этот путь он сейчас и держал. «Уходя, уходя за пределы, уходя за пределы пределов».
Он шёл весь следующий день и следующую ночь. Рассвет второго дня застал Болда, когда он вновь миновал Моравские Ворота: он понимал, что никто не посмеет последовать за ним сюда. Очутившись на Мадьярской равнине, он двинулся на юг, в леса. В росистом утреннем свете он заметил поваленное дерево и, скользнув под оголённое корневище, проспал остаток дня укромно и в сухости.
Ночью дождь перестал, и на третье утро Болд высунулся наружу, изнемогая от голода. Не теряя времени даром, он нашёл и нарвал дикого лука, поел, а затем отправился на поиски более плотной пищи. Возможно, в погребах опустевших деревень ещё висело вяленое мясо, а в амбарах сохранилось зерно. Там он надеялся найти лук и стрелы. Как Болд ни опасался приближаться к вымершим посёлкам, он не видел лучшего способа раздобыть пищи, а перед голодом меркли все остальные тревоги.
Болд спал плохо, мучаясь газами и тяжестью в животе из-за съеденного лука. Он вышел в путь на рассвете и берегом широкой реки двинулся на юг. Деревни и сёла пустовали. Если на глаза и попадались люди, то валяющиеся на земле, мёртвые. Жуткое зрелище, но им было уже не помочь. Болд как будто и сам влачил посмертное существование, уподобляясь голодным духам. Перебиваясь одним подножным кормом, без имени и без товарищей он начал замыкаться в себе, как бывало в особенно трудных степных походах, всё больше и больше уподобляясь зверю. Его мысли съёживались, как улитка, которой коснулись пальцем. Подолгу он не мог думать ни о чём, кроме сутры сердца. «Форма есть пустота, и пустота есть форма». Не просто так он был назван Сунь Укуном, Познавшим Пустоту, в своей прежней инкарнации. Обезьяной в вакууме.
Он дошёл до деревни, с виду нетронутой, обошёл околицу. В пустой конюшне нашлись лук без тетивы и колчан стрел, которые были сработаны топорно и криво. Что-то мелькнуло на лугу, и на свист Болда примчалась мелкая чёрная кобылица. Он приманил лошадь луковицей и легко приучил её держать себя в седле.
Верхом он переправился по каменному мосту на другой берег и не спеша поскакал на юг по бугристому долу, то с горы, то в гору, то в гору, то с горы. Деревни пустовали и здесь. Что из запасов не сгнило, то разворовали звери, но теперь хоть кобылье молоко и кровь подпитывали силы Болда, и вопрос провизии стоял не так остро.
Здесь была осень, и Болд начал жить подобно медведям питаясь ягодами, мёдом и мясом кроликов, подстреленных из кривого лука. Похоже, смастерил его ребёнок у Болда не укладывалось в голове, чтобы такое было делом рук взрослого человека. Обыкновенная ветка тополиная, скорее всего, слегка обструганная, но безнадёжно кривая и мягкая, как гирлянда молитвенных флажков, без ложбинки для стрел и зарубок под тетиву. Прежний лук Болда состоял из наслоений рога, клёна и жильного клея, обтянутых синей кожей, с тугой и звонкой тетивой, и стрелял он так мощно, что пронзал броню с расстояния больше ли. Он остался далеко, за пределами пределов, утрачен вместе с прочими скудными пожитками. Теперь, стреляя палками из ветки, он промахивался, качал головой и не знал, стоит ли искать упавшую стрелу. Немудрено, что все здесь вымерли.
В крохотной, в пять хижин всего, деревушке, возле брода через речку, Болд заглянул в дом старейшины. Там, в запертом чулане, он нашёл сухие рыбные котлеты, сдобренные непонятными на вкус пряностями, от которых крутило в животе. Однако, подкрепившись незнакомой пищей, Болд воспрянул духом. В конюшне нашёл сёдельные сумки и набил их сушёными продуктами. Поскакал дальше, с проснувшимся интересом разглядывая пейзаж вокруг.
Белоствольные деревья держат почерневшие ветви.
В горах зелены сосны и кипарисы.
Красная птица и синяя птица сидят
Бок о бок на одном дереве. Нет ничего невозможного.
Лишь к прежней жизни невозможно вернуться. На Тимура Болд не держал зла на его месте он поступил бы так же. Чума есть чума, к ней нельзя относиться легкомысленно. А нынче зараза разбушевалась как никогда прежде, раз выкосила целый регион. У монголов она губила лишь малышей, да изредка взрослый мог переболеть. Как от крыс и мышей избавлялись, не задумываясь, так и младенцев, едва тех бросало в жар, а кожа покрывалась бубонами, матери уносили к реке не выживут, так помрут. Больше всех доставалось индийским городам там, говорят, помирали толпами. Но никогда не бывало, как сейчас. А может, что другое сгубило всех этих людей.