Она со спокойной уверенностью присоединила провода к электродам, затем повернула регулятор, который уменьшил яркость горящих над головой ламп. На экране появилась иззубренная мешанина пиков и провалов в виде яркой четкой линии, испещренной вторичными и третичными пичками. Она медленно и незначительно изменялась, но иногда резко меняла свой вид. Создавалось такое впечатление, что кривая живет своей жизнью.
– Это, – сказала Реншоу, – всего лишь информация ЭЭГ, но с гораздо большим количеством деталей.
– Которых тебе достаточно, – спросил Орсино, – чтобы сказать, что происходит в отдельных клетках?
– Теоретически да. Практически – нет. Пока нет. Но можно выделить из этой общей кривой ЭЭГ отдельные составляющие. Смотрите.
Она нажала клавишу компьютера, и линия изменилась, потом изменилась еще раз. То это была небольшая, почти правильная волна, перемещающаяся вперед и назад почти с четкостью бьющегося сердца, то острая и зазубренная, то прерывистая, то почти безо всяких деталей – и все это в быстрых переключениях геометрического сюрреализма.
– Ты хочешь сказать, – спросил Берковиц, – что каждая частичка мозга настолько отличается от другой?
– Нет, – ответила Реншоу. – Ничего подобного. Мозг в очень большой степени голографическое устройство, но в его различных частях есть мелкие сдвиги интенсивности, и Майк может выделять их как отклонения от нормы и использовать ЛЭГ-установку для их усиления.
– Кто такой Майк? – спросил Орсино.
– Майк? – отозвалась Реншоу, на мгновение удивившись. Кожа на ее щеках на секунду вспыхнула. – Разве я не сказала… словом, я его иногда так называю. Это сокращение слов «мой компьютер». – она обвела рукой комнату. – Мой компьютер. Майк. Очень сложно запрограммированный.
Берковиц кивнул и сказал:
– Хорошо, Дженни, но к чему все это? Если ты сделала новое устройство для исследования мозга с помощью лазера, то прекрасно. Это интересное применение, и ты права, что я бы о таком не подумал – но все же я не нейрофизиолог. Но почему бы не описать его в отчете? По-моему, начальство поддержит…
– Но это всего лишь начало. – Она выключила сканирующее устройство и положила мартышке в рот кусочек фрукта. Обезьяна не выглядела испуганной и не показывала, что ей что-то не нравится. Она медленно жевала. Реншоу отключила провода, но оставила мартышку привязанной.
– Я могу идентифицировать различные отдельные кривые, – сказала Реншоу. – Некоторые связаны с органами чувств, другие с реакцией внутренних органов, некоторые с эмоциями. Можно многого добиться и с этим, но я не хочу на этом останавливаться. Самая интересная из кривых та, что связана с абстрактным мышлением.
Пухлое лицо Орсино сморщилось от недоверия.
– Откуда это известно?
– Эта особая форма кривой делается все более выраженной, если двигаться в животном царстве в направлении усложнения мозга. Ни с одной другой кривой подобного не происходит. Кроме того… – она остановилась, а затем, словно собравшись с мыслями, продолжила: – Эти кривые усиливаются в огромной степени. Они могут быть уловлены, детектированы. Можно сказать… возможно… что это… мысли…
– Боже мой! – сказал Берковиц. – Телепатия!
– Да, – с вызовом произнесла она. – именно так.
– Не удивительно, что ты не захотела писать отчет. Продолжай, Дженни.
– А почему бы и нет? – сказала Реншоу уже спокойнее. – Разумеется, не может быть телепатии, использующей лишь неусиленные изменения потенциала человеческого мозга, как невозможно разглядеть детали марсианской поверхности невооруженным глазом. Но как только были изобретены инструменты… телескоп… иэто…
– Тогда расскажи начальству.
– Нет, – сказала Реншоу. – Они не поверят. Они попытаются меня остановить. Но им придется поверитьтебе, Джим, итебе, Адам.