Кимбалл понурил голову. Что-то вдруг ярко сверкнуло в глубине его сознания. Ему припомнились слова Квоньяма у Ледяной могилы, когда тот высказал нетерпеливое желание умереть на следующий день; вспомнил, как старый профессор, услышав эти слова, подхватил и повторил их, словно запасаясь нужной ссылкой. Вспомнил затем и о странной сцене у трупа Квоньяма, когда между двумя врачами начался спор о том, бьется ли сердце пациента или уже остановилось Неужели жертва была вскрыта живьем, и из ее груди было изъято живое сердце?.. Кимбалл не осмеливался допустить такую догадку. Ведь если это так, то он, Кимбалл, сообщник злодеяния!..
Дуглас, милый мой друг Дуглас! продолжал между тем Джордж, хватая своего приятеля за руки. Признайся откровенно, по чистой совести, что мне удалось восстановить всю картину совершенного отцом злодейства, по крайней мере, в главных чертах Ты не отвечаешь?.. Ты отворачиваешься?.. Ты согласен, что аргентинец сказал правду?..
Кимбалл не знал, что и отвечать. Страшное преступление вставало перед его глазами, видение разгоралось и светилось ярким пламенем Джордж ждал его ответа. Он, возможно, был бы счастлив, начни Дуглас с жаром отрицать вину его отца; ему так не хотелось верить в нее! Но капитан был прямолинейно честным человеком. Он не умел вилять, не умел жонглировать истиной.
Я не буду спорить с тобой, Джордж, сказал он, и его глаза наполнились слезами. Все сказанное тобой возбудило у меня такие подозрения, что я ничего не могу сказать тебе в опровержение Остается только
О, Дуглас, не говори, не прибавляй больше ни слова! С меня довольно и того, что ты уже произнес. Мне только и надо было услышать от тебя подтверждение моих догадок. А дальше я сам знаю, что делать! Отец вернется в полдень, и я буду иметь с ним решительное объяснение.
Джордж! Ты все погубишь из-за излишней щепетильности. Конечно, она делает тебе честь Но Не поздно ли?..
Сделать то, что следует, никогда не поздно!
Тем временем солнце, до сих пор ярко светившее, вдруг померкло. В каюте стало темно. Послышался свист ветра, а затем вдалеке прогремел раскат грома. В окнах каюты замелькали крупные хлопья снега. То тут, то там раздавались громкие удары дверей, хлопавших от ветра; послышался звон разбивавшихся стекол.
Дуглас Кимбалл кликнул Беннета и наскоро отдал ему необходимые приказания.
Пожалуйста, капитан, просил Беннет, как только сможете, поднимитесь наверх и взгляните сами. На нас, видимо, движется ураган. Не будет ли благоразумнее всего немедленно выйти в открытое море?
Как так немедленно?.. Я заговорился и прозевал бурю?!..
Хорошо, если это только буря, возразил Беннет. Но мне уже дня три казалось, что собирается нечто из ряда вони выходящее, вроде циклона или урагана.
Капитан выглянул в иллюминатор и увидел возвращавшихся на судно докторов Макдуфа и Свифта, густо запорошенных снегом.
Я поднимусь вслед за вами, лейтенант, сказал он Беннету. Потом, склонившись к Джорджу, прошептал:Умоляю тебя, подожди, молчи, не говори пока ни слова!
XVIIIЧУДОВИЩНЫЙ СПОР
Едва старый Макдуф вошел в каюту, едва успел положить мешочек с землей на стол, как Джордж обратился к Манфреду с вежливой просьбой оставить его наедине с отцом для некоторых объяснений, при которых не могут присутствовать посторонние лица.
Манфред сразу побледнел, как мертвец. Шатаясь, он вышел из лаборатории.
Что это? спросил Макдуф. Почему никто не должен нас слышать? Что может быть таким секретным?
Он, конечно, догадывался, о чем пойдет речь, и это его раздражало и сердило. Он давно ждал объяснения, он чувствовал, что сын недаром потребовал, чтобы его целую неделю не беспокоили. Все это время он что-то обдумывал. И старый профессор угадывал предмет его раздумий.
Отец, заговорил воскресший из мертвых, став лицом к лицу с отцом, ты дважды дал мне жизнь
Ну?.. перебил его Макдуф. И что же? Ты находишь, что второй раз был лишним?..
Да.
Несмотря на всю свою твердость и самоуверенность, старик был поражен таким ответом. Он вздрогнул, поправил очки, вперил в сына свои желтые глаза хищной птицы и прямо спросил:
По какой же причине?
Причина у меня одна, но такая веская, что ее одной достаточно. О других, пожалуй, можно и не упоминать.
Не говори лишнего. Это тебя только утомит. Ты бы лучше выпил свою микстуру; должно быть, ты совсем забыл о ней, пока меня не было.
Сын сухо отказался от лекарства.
Я и так достаточно бодр и крепок для того, чтобы высказать тебе все, отец. Я тебя глубоко уважаю, но и глубоко сожалею о тебе.
Любопытная сыновняя благодарность!..
Ты лучше не взывал бы к чувствам! Да, я чувствую к тебе сыновнюю признательность. Ты очень многое для меня сделал и заслужил ее. Да, ты дважды дал мне жизнь, и я знаю, на что ты решился, чтоб дать мне ее во второй раз. Я воссоздал все твои чувства и соображения. Когда ты узнал, что люди с «Проктора» лежат замерзшими в своей ледяной могиле, ты подумал о том, что замороженные трупы, в условиях полярного климата, могут сохраняться без малейшего тления целые годы. «Значит, говорил ты себе, мой сын цел и невредим, и его еще можно попытаться воскресить. Хирургия, всеми тайнами которой я владею лучше, чем кто-либо другой на свете, дает мне средства осуществить эту попытку. И я возвращу моего Джорджа и себе, и его старой, больной матери, и жене, и сыну».
И?..
И вот ты отправился меня разыскивать и отыскал. Тогда мысль о воскрешении меня из мертвых представилась тебе осуществимой. Тебе нужен был теперь только свежий покойник, чтобы извлечь из него свежее сердце, которое ты пересадил бы своими руками мастера в мою грудь. До этого момента нашей истории ты кажешься мне единственным, удивительным, неподражаемым, достойным моего сыновнего обожания!
Только до этого момента?
Да, только до него Увы, дальше уже начинается злодейство, преступление. Злодейство затмило возвышенную идею Тебе нужен было покойник, а его не было. Но за этим дело не стало!.. Не знаю, возникла ли у тебя мысль об убийстве еще там, дома, в Филадельфии?.. Вероятно, что так, судя по всему. Иначе зачем было брать с собой бедного Гардинера? Он казался тебе обреченным на смерть, и надо было лишь так рассчитать, чтобы его смерть совпала с обнаружением наших трупов. Только бы эти трупы остались в сохранности!.. Обстоятельства благоприятствовали тебе. И вот мало-помалу, одержимый своей навязчивой идеей, ты утратил всякое уважение к чужой жизни. Зоолог оказался чахоточным; он для тебя не годился. Тебе требовалось сердце, полное сил, здоровья; для обожаемого сына нужно раздобыть, что получше! А перед глазами у тебя этот ботаник, крепкий, здоровый, как Геркулес, как каменная скала! Но он разочарован, он ни в грош не ставит свою жизнь, он грезит о смерти, о самоубийстве. Что же лучше? У тебя есть надежный сообщник, Манфред Свифт, одержимый нездоровой жаждой научной славы И вы убили Квоньяма!..
Старый профессор в волнении вскочил, походил по каюте, подошел к окну, залепленному снегом, взглянул в него.
Вы убили его, продолжал между тем Джордж. На губах его выступила пена. И выходит теперь, что это новое сердце, которое я ношу в своей груди, принадлежало не естественно умершему человеку, пораженному слепым ударом смерти, но жертве, закланной ради меня!.. Не соверши вы этого гнусного злодейства, бедный Квоньям был бы жив и здоров!
Но ты не был бы жив, пойми это! вскричал старый профессор. Ведь я должен был выбирать между ним и тобой!
Вот это-то я и ставлю тебе в упрек, отец! Ты делал выбор, но не имел права этого делать. Если у тебя не было под рукой человека, умершего естественною смертью, ты обязан был отказаться от своего плана и предоставить меня моей неизбежной участи. Воскресить мертвого, да еще собственного сына! Что говорить, идея возвышенная, идея божественная, но ты превратил божественную мысль в адскую! И вот теперь я восстаю против тебя во имя попранной справедливости. Ты воскресил мою совесть, и она обвиняет тебя в гнусном преступлении.
Справедливость! Совесть! Пустые слова! Что мне за дело до твоих нравственных законов? Я знаю только одни законы, законы природы. Какой отец на моем месте стал бы колебаться? Да, я принес чужую жизнь в жертву ради тебя. Но возьми весь баланс человечества, и счет выйдет правильный. Ты со своей риторикой забываешь верховную власть цели, величие результата. Что значит жалкая жизнь этого ботаника, когда мы с Манфредом можем теперь сказать всему свету: смерть перестала быть непоправимым, неодолимым злом! Мы вызвали ее на бой! Мы сразились с ней и вырвали у нее добычу! Другие последуют нашему примеру и одержат еще тысячи таких же побед. И ты, и Квоньям участвовали в этом блестящем триумфе науки, который затмевает собой все ее прежние победы. Делай из своего Квоньяма жертву; пусть будет так! Но помни, что эта жертва принесена на алтарь науки.