Да, что тут не понятного? резко и сразу отреагировал Бертыч, ты теорию вероятности учил? С какой вероятностью все эти события и остальные, о которых мы ещё и не заикнулись, могут случайно сводиться к одному человеку? Да, ноль-ноль и нет десятых. Я за чернолапа, чтоб время не терять.
Да, но мы не можем полагаться на теорию! Градский удивлённо поднял плечи, личные впечатления надёжней.
Чем надёжней? не сдавался Бертыч, ты при встречи тоже сразу не поймёшь, кто он. Ты ж не психолог.
Ячеловек, и это не теория. Невозможно составить правильного мнения о ком-то только по буквам да бумажкам. Ты ж всё равно что-нибудь да чувствуешь, когда с человеком рядом, даже если и молчишь. Это в нас от природы. И к этому мы и сами в ощущениях ориентироваться можем. Если хотим, конечно, он серьёзно посмотрел на друга, Думаешь я до сих пор не разбираюсь в людях?
Так, недодворяне, шпаги в ножны, Грин обвёл их взглядом, встретиться с ним надо. Во-первых, как правильно говорит Бит, чтобы иметь своё мнение о человеке. Во-вторых, если у него действительно планы, то он может чем-то себя проявить. И в-третьих, самое главное, нельзя строить планы насчёт будущего человека, которому ты даже в глаза не посмотрел. В случае ошибки совесть молчать не будет. И мы так и останемсянедодворяне.
Аргумент подействовал. Некоторое время ещё мы сидели без разговоров. Видимо каждый думал, как найти причину для встречи с незнакомым человеком. Слышны были только затяжные кофейные глотки и почесывание голов.
А ты почему задержался? спросил я Грина неожиданно для себя и для него. Грин перевёл на меня взгляд, взгляд ничего не выражал.
Да, кстати? поддержали Бертыч и Градский, какое мифическое зелье варил наш зеленоглазый дьявол? Признайся честно инквизиции, и костёр не будет долго гореть!
Вообще-то, у меня индульгенция на алхимию, сам папик отписал, как на духу, на то оно и духовенство, продолжил тот тему, но если честно, у меня такое ощущение, будто я побывал в Вальхалле, но почему-то вернулся.
Видимо валькирия не дотащила, улыбнулся Градский.
Да, такого дотащи! Бертыч улыбнулся первый раз за несколько часов, сам-то, наверно, не поможет?
Ты в каком бою-то пал? добавил к разговору я, сердечном что-ли?
Образно и отвлечённо шутить или размышлять было привычкой у нас. Это не означало, что нужно что-либо обязательно объяснять. Такой тон лишь давал возможность кому-то, если надо, высказаться и просто подчёркивал, что к человеку не остались равнодушны. Но отвечать или ввязываться в подобный разговор было, конечно, не обязательно. В этом и была прелесть шутки, что всё можно было обратить к смешному и забыть, как несерьёзные слова. Тот, о ком говорили, сам решал, что сделать серьёзным, а что нет.
Грин остро скользнул по мне глазами и все замолчали. Мы уже знали этот взгляд. Такой взгляд говорил нам всегда, что мы обратились к той стороне человека, которая является недоступной для других. Что об этом с ним говорить бессмысленно и бестактно. Делиться этим он никогда не будет. И ещё этот взгляд говорил, по-крайней мере мне, что человеку больно.
То, что я палэто я точно ощутил, медленно протянул Грин, обращаясь ко мне, я бы к этому хотел вернуться, но потом. Хорошо?
Вопрос был почему-то явно задан мне, хотя все проявили любопытство. Вообще, хотелось отвлечься от Эдисона, получалось, правда, плохо. Мне показалось, что именно к нему я и вернулся после этого нехитрого расспроса. Хотя меня больше интересовал сам Грин. Гриннаш дружище, непонятное и до конца непонятое дорогое нам человеческое существо, с которым был пройден путь с самого первого курса через комнату на четверых в студенческом городке, через все учебные и коридорные страсти, через кипы обсужденных книг, через стычки с соседями, через танцевальные гулянки до утреннего упада, к этому моменту, когда он, немного потерянный, сидел передо мной и откладывал, видимо, очень важный для него сейчас разговор на более позднее время. И я ощутил в себе возможным променять весь этот загадочный мир на то, чтобы остаться только с ним и выслушать его сразу.
О чём-то мы ещё шутили, что-то ещё по делу было обговорено, а некоторые моменты были обглоданы до основания, как мозговая кость. Кофе уже не лезло, и мы чувствовали, что нить беседы всё чаще теряется. Наши страхи улетучились, и всё было, как всегда в такие ночи. Градский эмоционально воспевал художественные замыслы, Бертыча заносило на крутых словесных поворотах, Грин едко критиковал любую даже самую бесшабашную, дурную и необязательную мысль, а я смеялся над этим всем, пытаясь поумней ввернуть не такое уж и умное слово. Было принято решение отоспаться и во второй половине дня собраться вновь. Надо было решить: что же конкретно с этим всем делать? От теории и анализа надо было делать шаг к практике. И ясно было, что шагать придётся основательный.
Глава 8 (пятница) Парнас. Лаборатория. Ночь
Когда все ушли, я уже знал, что останусь здесь. Такое у меня практиковалось, правда, редко. Единственное кресло лаборатории можно было превратить в одноместную кровать, с этой целью оно и было когда-то мной выиграно на спор в стрелковом клубе у одного пижона. Так чьё-то хвастовство теперь служит мне. Кто говорит, что пороки не служат честным людям? Впрочем, это я перегнул. До честного мне ещё далеко.
Я так и оставил компьютеру задачу сбор информации по Эдисону, только погасил визоры. На дне маленького шкафчика для одежды валялся мой местный спальный мешок. Разложив кресло и спрятавшись в спальник, можно было комфортно провести ночь, оставаясь в футболке. Конечно, для заведующего лабораторией в рамках университета, это выглядело дико и неофициально не приветствовалось. Но мне было всё равно, моя конторамои правила. Официально ведь не запрещалось. Главноене предстать перед студентами нюшкой. Поэтому замок играл ключевую роль, как бы там это не звучало.
Всё это и многое другое вместе с остатками кофеина бродило в моей голове, повторяясь почти слово в слово каждый такой раз. Надо было действительно отдохнуть. Но пока мыслей было много и ещё Грин не шёл у меня из головы. Своим сегодняшним взглядом он даже затмил мои размышления о Кристальном городе. Таким мы его не видели очень давно. А если точнее с начала знакомства. С этим взглядом он сидел один за столиком на вечеринке в одном из залов Оладьи по поводу посвящения новых студентов. Мы с Градским тогда искали, куда бы сесть. Он подозрительно сидел в одиночестве за шестиместным столом, хотя зал ломился от народа. Мы думали, он для кого-то держит места или важный настолько, что сидеть с ним нельзя. А оказалось, что он такой же, как и мы, новобранец, и такого важного, чтоб нам не присесть, он в радиусе километра не видит. Это тогда я не понял, почему его взгляд переменился почти сразу на тёплый, колкость сошла на нет, и вечер для нас оказался таким чудным, что мы и забыли с чего всё началось. Теперь-то я знаю, что видя его состояние, с ним просто никто не хотел сидеть, может интуитивно, а может явно читая в его позе или чертах лица такое презрение и отчаяние, что в отношении предстоящего вечера хотелось пройти мимо и не портить понапрасну настроения. И ведь именно после этого вечера мы решили жить в трёхместной комнате, проснувшись в нашей двушке на своих кроватях и Грином на полу.
Представлять, что было бы, если бы мы то наше решение не отложили до утра, для меня порой являлось некоей забавой. Но сегодня всё было по-другому. Студенчество и хитросплетения знакомства нашей компании в голову не шли. Что-то тяжёлое начинало закручиваться и ворочаться внутри и, зная себя, я предполагал, что просто так это забыть не удастся.
В какую часть души люди не пускают чаще всего? Что-то очень личное. А женский голос в дверяхэто точно очень личное. Он ведь на протяжении всей нашей дружбы не то, что не встречается или не ухлёстывает за кем-то, он в девичье лицо без надобности лишний раз и не взглянет. Откроет одной рукой дверь, чтобы вперёд девицу пропустить, а второй в карманнике будто что-то важное ищет. Ткнёт в лифте, не поднимая головы, локтем в кнопку, которую просят, и так и будет ехать до конца, глазея в потолок. Я почти уверен, что в дверях была Энжела. Ведь всё сходится: и голос её, и волосы. И интервью это дневное. Только вот лица я не видел, и шумно там было. Я могу и ошибаться. Но если нет, если это была она, почему он так мило с ней говорил, наперекор своим правилам. Или нет правил, есть что-то ещё. Ну, хорошо, просто говорил не так, как всегда. Но так, как мы хотели бы это видетьсвободно и открыто, без позёрства и кривлянья. И после этого заявить фактически о несчастье.