Ну, так дай мне руку, сын мой, друг моего друга, предложил патриарх и выпрямился в полный рост. Высокий, широкоплечий, поистине великолепный мужчина с отменной формы грудью и чреслами, жилистым горлом, поднимающимся из распахнутого ворота блузы. Он величественно простер вперед большую крепкую ладонь, явно привычную к работе на земле.
С мгновение Деннисон стоял, не в силах ни говорить, ни дышать. Самые противоречивые мысли одолевали его. Затем он вскричал:
Вы Вы имеете в виду
Старик наклонил голову в знак утверждения.
Да, произнес он с улыбкой. Я Пагани. Мои малочисленные друзья и люди в этой усадьбе едва ли думают обо мне как о докторе. Я всего лишь один из них. Просто Иль Веккьо. Старый.
Но, пролепетал Деннисон. Но я ожидал
Конечно, приободрил его Пагани. Он схватил руку американца и тепло, по-дружески, пожал. Я понимаю. Вы, вероятно, ожидали застать здесь какого-нибудь невероятного мудреца, заточившего себя в пещеру, полную засушенных тел, черепов, летучих мышей и прочих атрибутов средневекового чародейства? Что же, и он пожал могучими плечами. Если так, то должен вас огорчить. Я всего лишь обычный человек среди людей и не примечателен ничем, кроме своего возраста. И тоже служу. Даже среди розовых кустов, которым я с любовью дарю чуть больше солнечного света, тепла и жизни, я нахожу простое спокойное удовлетворение. Но об этом поговорим позднее. Вы устали. Ступайте в дом и отдохните немного. А затем побеседуем. Не сейчас. Пусть даже вы прибыли от Уитэма, которому я обязан жизнью, пусть даже все, что я имею, ваше до последнего куска хлеба и глотка вина, я прошу вас отдохнуть, прежде чем вы изложите вашу просьбу.
Выпустив руку Деннисона, он законченным движением кисти дозволил ломбардцу идти.
Ну же, ну же, вновь обратился он к Деннисону. Окажите мне честь и вступите под мой кров. Он взял у гостя чемоданчик и пошел впереди него к дому. У дверей с улыбкой отступил в сторону, предлагая Деннисону пройти первым. Каждое его движение, спокойное и несколько медлительное, было воплощенная учтивость, безупречная отточенная вежливость культурного европейца.
В прихожей Деннисон воззрился на старика с нарастающим волнением. Теперь, когда изумление, вызванное знакомством, несколько улеглось, а цель путешествия стала с новой властностью напоминать о себе, она заставила американца заговорить.
Я я не устал, воскликнул он хриплым дрожащим голосом, начисто опровергавшим его слова. Никогда в жизни себя лучше не чувствовал. Позвольте мне всего несколько минут поговорить с вами прямо сейчас. Я проделал этот долгий путь из Нью-Йорка, чтобы задать вам вопрос. И я не могу долго ждать. Может быть, вы
Друг мой, перебил его Иль Веккьо, воздетой рукой призывая к молчанию, нет, нет, вынужден отказать. Ради вашего блага и блага того, от чьего имени вы ко мне пришли, я должен отклонить просьбу. Отдых. Вам необходим отдых. После этого зададите столько вопросов, сколько угодно. Но пока, будь вы даже сам Уитэм, я не могу с вами беседовать. Идемте. И теперь повел гостя по широкой каменной лестнице, которая, сделав поворот на площадке, завершилась на втором этаже. Здесь старик препроводил Деннисона в большую, залитую солнцем комнату, обставленную, как принято было лет сто назад, с помещенной в алькове кроватью с пологом. Окна открывали великолепный вид на сад, а также на море за ним. Но даже эта мирная обстановка не могла унять взвинченного американца, и он в нетерпении повернулся к старику, а тот с улыбкой произнес:
Через час вы найдете меня в моем кабинете. Но разве не мудро было бы отложить ваше дело ко мне до завтрашнего утра, каким бы оно ни было? У нас достаточно времени. Спешки нет. Может, завтра?
Нет! Нет! поспешил возразить Деннисон. Я в полном порядке! Не можете ли вы немедленно уделить мне несколько минут? Если
Иль Веккьо покачал головой.
Оревуар, проговорил он и с поклоном удалился.
Деннисон в изумлении наблюдал, как угловатый человек в крестьянском наряде шагает через прихожую. Сабо стучали по плиточному полу. Досадливо нахмурившись, американец вернулся в комнату, затворил дверь и, сплетя руки поверх исхудалых бедер, задержался в глубоком раздумье. По тому, как выступила его нижняя губа и как нахмурилось утомленное поездкой лицо, была очевидна его досада. Наконец, воскликнув: «Ну что же, все карты у него!» Деннисон начал снимать пальто и воротничок, принявшись наконец-то расслабляться после путешествия. «Кто безумен, я или он?» поразился доктор.
Полчаса спустя более или менее пришедший в себя благодаря прохладной воде, а также вину и фруктам, которые принес ему ломбардец, доктор опять спустился по лестнице. Его донимала непрерывная жажда деятельности. Ее требовали равно лихорадящий разум и тело. Сам он едва ли это осознавал, но две последних недели отняли у него энергию, которой хватило бы на пять лет обычной спокойной жизни. Не зная, куда податься по этому обширному саду, он побрел наугад по некоей широкой дорожке, и та привела его, минуя алоэ, пальмы и тутовые деревья, к увитому лозами бельведеру, угнездившемуся над обрывом на резко выдающемся над морем отроге желто-белого вулканического камня. Доктор созерцал обширнейший морской простор во всем его великолепии не без удовольствия, но весьма равнодушно. Его мысли были сосредоточены на Иль Веккьо и на вопросах, на которые гость надеялся в скором времени получить ответы. И вот он стоял на ступенях бельведера, худощавый, ссутулившийся, погруженный в себя, с признаками надвигающейся старости в каждой своей черте, линии, во всем своем облике.
Еще полчаса ждать, простонал он в нетерпении. Полчаса, меж тем как каждая минута для меня, словно месяц. И с гневом во взгляде он стал подниматься в бельведер.
Внезапно он остановился и сощурился против сильного света. Ибо в конце этого сооружения он неожиданно заметил кого-то сидящего, полускрытого рябью теней да, девушку в белом с алым шарфом, небрежно наброшенном на волосы.
Я Я прошу прощения, запнувшись, произнес доктор и приподнял шляпу. Я не знал, что здесь кто-то есть. Надеюсь, не помешал?
О, нисколько, ответила та, дружелюбно улыбнувшись ему. Она говорила по-французски, на языке, который Деннисон основательно знал. Никто из друзей моего дяди не мог бы мне помешать. Не хотите ли присесть?
Она отложила в сторону пяльцы с вышиванием и, весьма изящно поднявшись, указала ему место на затененной виноградом скамье, огибавшей по краю эту террасу.
Не позволяйте мне вас беспокоить! воскликнул доктор, забыв на миг даже свое нетерпение и тревогу в присутствии столь неожиданно явившейся ему красоты. И все еще со шляпой в руке, стоял с мгновение, не зная, удалиться или принять приглашение и остаться здесь ненадолго. Он, казалось, смутно ощущал, насколько не в его пользу разница между молодостью и очарованием этой француженки, возникшей перед ним среди цветов в непрестанном великолепии Ривьеры, и его увяданием, анемией и безобразием. И, тем не менее, он тяжело опустился на скамью.
А а тут тепло, начал он. Мы, американцы, знаете ли, привыкли к более суровому климату. Более бодрящему, понимаете ли.
Она ничего не отвечала с мгновение, а лишь разглядывала его с растерянной улыбкой. Затем опять села и возобновила свое вышивание.
Так вы американец? спросила она вдруг. Как доктор Уитэм, о котором часто говорит мой дядя? Мы очень редко видим здесь американцев. Иногда приезжает немецкий доктор или итальянский. Один раз нас посетил шведский хирург. Мой дядя, да мы оба, всегда рады приветствовать любого, кто приходит в доброй вере и во имя науки, так она закончила, произнеся это нежно и с убежденностью. И невероятно серьезно, что весьма удивило доктора, посмотрела на него ровным взглядом. Не ребенок, хотя, по его оценке, двадцати одногодвадцати двух лет, и при этом, что обычно для женщин из краев с теплым климатом, казалась развившейся заметней, чем предполагали ее годы. Деннисон, все еще несколько смущенный, ответил на ее взгляд, и не мог не заметить, как безупречен овал ее лица, как прелестен подбородок и тонко вылеплено горло, не скрытое мягкими складками кисеи.
Закончив самым откровенным образом изучать его, она возобновила разговор. Несмотря на крайнее смятение чувств и пылкое нетерпение, снедавшее доктора, он не мог удержаться от восхищения, наблюдая за ее проворными пальцами, орудовавшими иглой. Он внимательно следил, как она поворачивает туго натянутое полотно или, остановившись на миг, оценивает уже сделанное.