Вот и теперь я знал, что делать дальше.
За последний год я заработал сумму, достаточную на билет до дома. Расстояние оказалось приличным. На поезде мне предстояло ехать несколько суток.
С Константином мы прощались не долго, он с легкостью отпускал меня. И перед нашим расставанием я решился у него спросить:
Почему ты оказался здесь, в этой глуши?
Он добродушно усмехнулся, возможно, этого вопроса он ждал от меня три года.
Бежал от мира, так же, как и ты, широко улыбаясь, он смотрел мне в глаза и ждал следующего вопроса, который застрял у меня на губах и не хотел с них срываться.
Через несколько нерешительных мгновений я все же заставил себя говорить:
А ты на самом деле настоятель?
Константин улыбнулся еще шире, в глазах появились хитрые искорки.
Спустя три годы ты почти раскрыл мою тайну.
На этом мы с ним и расстались.
И вот я шел по некогда знакомым местам и с трудом узнавал их. Многое изменилось, что-то исчезло, что-то появилось. Долгое отсутствие в городе дает возможность увидеть, как он меняется. Он будто тоже живой, со своей атмосферой, сутью, уникальным характером. Город под стать жителям, но уже не под стать мне, этот город для меня уже стал чуждым.
Я с трудом вспомнил дорогу от вокзала к дому. Все казалось каким-то другим, и лишь по чуть заметным признакам я понимал, куда идти. Я вошел в подъезд, набрав на домофоне код, так внезапно вспомнившийся пальцами. Поднялся на свой этаж. Живут ли здесь до сих пор мои родители? Дома они? Что сказать им? Узнают ли они меня? Примут ли они меня? И главный вопрос, меня волновавший, жив ли отец?
Я нажал на звонок. Ответа не было. Нажал еще раз на всякий случай. Дверь приоткрылась. Через проем смотрело до боли знакомое, но очень изменившееся лицо.
Мамачуть слышно сказал я.
Женщина открыла дверь полностью, я упал на колени и обхватил ее ноги. И зарыдал, не сдерживая эмоций.
Я плакал и просил прощения, говорил, что это я виноват в том, что случилось с отцом, в том, что я их бросил, испугался, был плохим сыном и человеком, но что теперь все изменилось. Мне показалось, что я тот блудный сын, пришедший домойто ли сюда, в место, где я жил, то ли в удивительный мир Константина, то ли, наконец-то, обновленным в этот мир.
Все хорошо с папой, услышал я тихий голос; мама гладила меня по голове и обнимала, он здоров, перенес операцию на сердце, но он справился. Он не сердится на тебя. Ты не виноват.
Я поднял на нее глаза, встал.
Мы тебя ждали и верили, что ты вернешься.
Отец мой и вправду был здоров. Они меня долго искали, и что удивительно, несмотря на большие поисковые отряды, им не удалось даже выйти на мой след. Как это я так остался незамеченным? Что вело меня?
Я все рассказал. И теперь я больше не боялся говорить, ведь в моей душе было спокойно, чисто, кристально. Я не беспокоился, что они меня осудят, не поймут, не поверят, разозлятся на меня или накричат, что выгонят из дома. Каким-то необычным образом мой дом оказался внутри меня. И этим домом я хотел поделиться со всем миром, со всем моим окружением.
*
Этого следовало ожидать. Мои родители не могли понять, что со мной произошло. Они, как оказалось, ожидали, что я снова вольюсь в обыденную жизнь, пойду работать в ту же сферу, снова стану успешным, обеспеченным, быть может, даже знаменитым. После моих рассказов они будто еще больше уверились в моей оторванности от реальной жизни. Они повторяли мне, что я витаю в облаках, живу в иллюзиях, что я должен взяться за ум. Предлагали сходить к психологу. Временами откровенно скандалили и отказывались слушать меня.
Конечно, у них к этому были некоторые предпосылки. И вот какие.
В один из дней я случайно забрел в район, в котором до этого не бывал. Я сразу понял, что это неблагополучный район, такие места я раньше всегда обходил стороной, предпочитая ухоженные, дорогие, стильные, безопасные места, напичканные рекламой, кофейнями, вай-фаем, продвинутой молодежью, шикарными машинами и новомодными штучками типа сигвеев и электросамокатов. Это была моя среда, несмотря на то, что меня от всего этого иногда тошнило. От красочности, хаотичности, поверхностности, эфемерности, брендов, понтов, «хэндмэйда», «экофрендли», «фултайма», «комьюнити», многоразовых бумажных стаканов и пакетов, о пользе которых свистели из каждого чайника, и одноразовых мнений, рвущихся так же быстро, как вышедший из обихода полиэтилен.
Здесь все было иначе. Это было царство полубомжеватых людей и пьяниц, грязных детей в оборванных одеждах, уставших работяг, идущих домой, унылых женщин, замученных жизнью, сальных магазинчиков, сомнительных закутков, высоких серых зданий, нависавших над улицей и, казалось, закрывавших собой солнечный свет. Я отчетливо помнил, как я был на этой стороне, как я укрывался от дождя в клеенке, неделями не мылся, рыскал по помойкам, чесался от блох и вшей, как ножом срезал бороду и волосы. Как спал в подвалах, на крышах, в лесу, в канаве, иногда даже просто там, где застанет меня усталость. Но сейчас былое казалось кошмарным сном, но уже точно не тем, что на самом деле со мной происходило.
И мне стало очень грустно за этих людей. Мне стало так жаль их, что слезы были готовы навернуться. Я начал размышлять, как и чем я бы мог помочь им. И ответ не заставил себя ждать.
Эй, молодой человек, окликнул меня слабый жалостливый мужской голос, помогите, пожалуйста, чем сможете.
Я обернулся на зов и увидел чумазого мужичка, сидящего на картонке. Я обрадовался возможности быть полезным хоть кому-то.
Чем я могу помочь? спросил я, подходя ближе.
Может, будет немного деньжат? Со вчерашнего ничего не ел.
Я потянулся в карман за кошельком, отсчитал приличную сумму и вручил бедолаге. В этот момент на телефон пришло оповещение, я его тут же проверил. Бедолага обрадовался, засветился счастьем. Наверное, хорошенько поест. И я тоже обрадовался за него и за себя, что сделал радостно другому.
Очень щедро, благодарю! Но это очень много, и я хочу отблагодарить тебя, давай я тебе за это покажу настоящего Ван Гога?
Что? Здесь есть настоящий Ван Гог? я искренне удивился, огляделся, пытаясь вместить в свое восприятие, как же в таком месте может быть произведение такого выдающегося художника.
Бедолага хмыкнул и криво улыбнулся.
Не веришь, что ли? Самый настоящий Ван Гог тебе будет, и хрипло засмеялся. Смех его показался слегка зловещим, но я отогнал от себя дурные мысли. Человек просто хотел отплатить добром за добро. Да и сам я был не прочь увидеть что-то интересное.
Он освободил для меня проход, пнув ногой в сторону картонную коробку, и завел меня за угол. Я оценил заботу обо мне и стал проникаться к нему уважением. И тут он резко свистнул. Меня ударили в бок чем-то твердым, я согнулся, меня схватили за руки и скрутили, потом еще раз ударили в живот. В глазах потемнело, дыхание сбилось. Я почувствовал, как чьи-то руки достают из моих карманов бумажник и телефон. Я, наконец, отдышался и поднял глаза. Передо мной стоял тот самый бедолага и пересчитывал мои деньги.
Неплохо-неплохо, бормотал он себе под нос и ухмылялся.
За что вы так со мной? Я же по-доброму поступил с тобой! с обидой прокричал я. И тут же один из тех, кто меня удерживал, стукнул мне по ребрам.
Не кричи ты. За что, спрашиваешь? Ты выглядишь надменным. Надменная доброта у тебя. Я не люблю таких, как ты. У вас все решают деньги. У нас все решает сила.
Было до ужаса обидно, и я, чуть не всхлипывая, протянул:
Как же подло заманивать несуществующим Ван Гогом. Какой же я глупец!
Как это несуществующим? Ты хочешь упрекнуть меня в том, что я лжец? Я, может, и ограбил тебя, но я никогда не лгу, и трое напавших на меня противно захихикали. Я ощутил, что дела мои плохи, и попытался вырваться.
Держите его крепче, скомандовал тот, который меня сюда заманил. Кто-то схватил меня за волосы и оттянул голову в правый бок. Бандит, стоявший передо мной, достал нож и приблизился ко мне. Я набрал в легкие как можно больше воздуха, чтобы закричать, но звук не успел вырваться из моего горлаострая боль пронзила левое ухо. Брызнула кровь, я чувствовал, как горячая жижа заливает щеку. Меня еще пару раз ударили, выволокли на дорогу, протащили несколько метров и кинули на землю
Кто-то вызвал скорую. Ухо пришили. В конце концов, оно приросло, но кривовато, сломанное ребро, синяки и ссадины зажили. Теперь это оттопыренное бледное ухо напоминало о моем неудавшемся стремлении помогать людям.