Татьяна АлексееваГород ноль
Все имена и события вымышлены. Любые совпадения случайны.
1
Слышу нарастающий вой. Сирена несется по улицам, накатывая и отступая подобно валу. Ее тягучее и мощное, как у рога, звучание раздвигает воздух и теснит дома.
Стою посреди комнаты, вглядываюсь в зашторенные окна, за которыми летят рваные хлопья черного дыма. Запах гари давно мне привычен, я не ощущаю его, если не вижу, что и где горит. Теперь он часть города, часть воздуха и солнца, он исходит отовсюду: от домов и мусорных свалок, от еды и постельного белья, от меня.
Только замолкает накатывающий вой, как издалека летит отголосок другой сирены, и где-то совсем рядом дребезжит раскатистый голос:
Внимание! Внимание! Жители города Разумник! В связи с биолого-социальной угрозой введен карантин и объявлен режим чрезвычайной ситуации! Для получения подробной информации включите радио или телевизор!
Сообщение повторяется три разаи еще три после завывания сирены. И вот я уже на балконе, смотрю в открытое окно и вижу десяткинет, сотни соседских голов, они испуганно пялятся на меня из своих незащищенных норок, точно суслики, и не двигаются, глядят во все глаза и с любопытством ждут.
Есть последнее слово? Хриплый голос режет слова мне прямо на ухо, но рядом никого нет, нет никого и по углам.
Стойте! кричу я и кидаюсь к открытой двери. Не надо!
Бегу в коридор, но на пороге соседней комнаты застываю как вкопанный. Вокруг сразу темнеет, больше не слышу сирены, не слышу ничего, только свое тяжелое дыхание и чей-то угрожающий хрип:
Ты ведь умный парень
Не убивайте его! прошу я с мольбой в голосе, взглядом слепо ощупывая полумрак. Он никому ничего не сделает, я полностью его контролирую!
На фоне мглистого окна отчетливо прорисовываются четыре массивные фигуры. Они стоят неподвижно, будто каменные идолы, и хотя лиц я не вижу, но чувствую, как они смотрят на меня, смотрят и раздумывают: убить его на всякий случай тоже или можно отпустить, пусть живет?
Их четверо, но говорит один. Его дыхание пропитано холодной гарью, как черный зев сгоревшего дома с обломанными балками-зубами.
Сейчас он, может, и не опасен, хрипит главный голос. А потом превратится в машину для убийств и начнет охотиться на людей. И ты же будешь натравливать его на всех неугодных. На всех, кто когда-либо по неосторожности или нарочно обидел тебя. Твои одноклассники, Маря, но в первую очередь, конечно же, Рубен.
Я никогда так не сделаю!
Это ты сейчас так говоришь. Когда он станет твоим послушным псом, готовым исполнить любой приказ, ход твоих рассуждений сразу изменится, поверь.
Такого не будет, я знаю! Стойте! вскидываюсь я, заметив слабое движение среди фигур. Он еще человек! Он еще человек!
Бросаюсь вперед, но каменные идолы перехватывают меня и оттаскивают назад.
Куда ты, дурак!.. бормочут они. Заразишься ведь!..
Ты умный парень, подумай о себе внушает главный голос, ввинчиваясь мне прямо в ухо.
Не слушаю, бьюсь что есть мочи, тянусь вперед, как умалишенный, пытаюсь добраться до окровавленного тела на полу
Марат! Подскакиваю на кровати в кромешной темноте, весь мокрый и дезориентированный. Меня трясет, не могу отдышаться, в горле точно перегородка стоит, не пускает воздух. Легкие жжет огнем, в висках тревожно ухает: сейчас умрешь! Но вот перегородка, дернувшись, чуть-чуть отодвигаетсяи я судорожно заглатываю кислород, густой и пропитанный гарью, давлюсь им, кашляю и глотаю опять.
Едва стихают последние конвульсии, ссаживаюсь с влажных простыней на пол и вдыхаю легкий аромат древесины, непослушной рукой провожу по лицу. С висков сползают капли холодного и как будто чужого пота, от отвращения меня передергивает. С опаской вглядываюсь в прогорклый мрак, вслушиваюсь в звенящее безмолвие: я один?.. Стараюсь понять, где нахожусь, вернуть себе уверенность в том, кто я.
Нащупываю на запястье часыи сразу понимаю: это не продолжение кошмара, это реальность, другой ад с другими правилами, с действующими законами физики. Кнопку подсветки нахожу сразу. Три пятнадцать ночи, пятое сентября. Это не возвращает мне уверенность в том, кто я на самом деле, но рассасывает чувство дезориентации.
Вчера был последний день моего карантина в бытовке, сегодня возвращаюсь в дом. Буду жить со всеми. Эта мысль не радует, не огорчает, не вызывает ничего, кроме тупой осознанности: город остался позади. Я в коттеджном поселке «Лесной янтарь» за много километров от эпицентра кошмара, от рассадника заразы, где вирус послужил отправной точкой всеобщего безумия.
Заученными движениями тянусь к окну и зажигаю лампу на пустом письменном столе. Болезненно сощурившись, резко отворачиваюсь и не глядя опускаю ее вниз и в сторону: лампочка слабая, но ее свет после кромешной тьмы кажется мне ярче солнца и режет глаза. Жаль, нет фонарика. Не только фонарика, у меня нет почти ничего. Одна сумка с одеждой, да и то взял ее Рубен, накидал первое попавшееся из шкафа. Все, что было мне нужно и могло бы пригодиться сейчас, осталось в городе. Или квартиру давно вскрыли и обнесли? Не удивлюсь, если она сгорела из-за пожара этажом выше или ниже. Тушить их давно некому.
Провонявшее потом постельное белье сворачиваю в куль и запихиваю в стиралку на кухне. Запираюсь в мизерной уборной и долго полощу рот и умываюсь, стараясь избавиться от навеянных сном ощущений и привкусов. Когда поднимаю голову от маленькой раковины, из зеркала на меня угрюмо глядит заросшее существо. Губы нервно сжаты, взгляд опять исподлобья, но я даже не стараюсь хмуриться Расслабляю лицо, уголки губ сразу опускаются, глаза потухают, проявляется болезненная усталость.
В конце лета мне исполнилось двадцать шесть. Рубен с Анфисой и Марей пришли ко мне и долго толпились у бытовки, по очереди передавали друг другу трубку телефона и взахлеб строили планы на вечеринку в честь моего дня рождения, которая обязательноэто каждый из них повторил по нескольку разсостоится, как только я вернусь в дом. Я стоял у себя в бытовке, держал в руке трубку второго телефона, кивал в такт их словам, будто китайский болванчик, а про себя надеялся, что к моей выписке все уже забудут об этом.
Телефоны, о которых я говорю, установили здесь еще до моего возвращения. Обычные старые аппараты, такие есть в комнатах для краткосрочных свиданий в тюрьмах: для переговоров между заключенным и его близкими.
Подарков не было, но Рубен принес запеченную оленину.
Мясо не ем, говорил уже.
За месяц отбывания карантина раз двадцать, наверно, говорил.
До сих пор? удивился братец. Я думал, это уже прошло.
Маре тоже поднадоело раз за разом это слышать. Она с трудом скрыла раздражение, сразу губки поджала, засверкала глазками. По ее лицу я понял, что веду себя некрасиво и вообще от природы неблагодарный. «Хоть сегодня мог бы зажать волю в кулак и справиться со своим недугом, не переломился бы», упрекал меня ее взгляд.
Извиняться не стал, не было сил. На поздравления едва «спасибо» из себя выдавил, какие уж тут извинения. Мне ничего не хотелось, только пусть они поскорее уйдут и наконец заберут с собой этот жареный кусок мяса, съедят сами или выкинут, мне все равно, лишь бы его здесь не было.
Рубен и Анфиса вроде не подали вида, что я их как-то задел, но Маря даже толком не попрощалась со мной, обиделась. На ее красноречивый взгляд ответил деланым недоумением и прикинулся непонятливым. Оставшись наконец один, в изнеможении опустился на пол. Эта необходимость постоянно прибегать к оправданиям, снова и снова повторять одно и то же выматывает меня, но сказать правду я не могу, это будет все равно что заразить их.
Первые минуты после уборной запах гари в бытовке ощущается отчетливее, дальше я как обычно перестаю его замечать. Натягиваю джинсы и футболку, босиком перехожу в кухню, набираю в чайник воды из-под крана и включаю плиту. Пока руки заняты механической обыденностью, в голове отдельно от окружающего мира крутятся обрывки сна.
«Есть последнее слово?» тихо спрашивает прокуренный голос, хрипит над самым ухом, но обращается не ко мне.
Бессознательно вжимаю голову в плечи, с опаской оглядываюсь: никого Из глубин памяти на меня смотрит Марат, точь-в-точь такой, каким я запомнил его: черные как смоль волосы, угольные глаза и острый нос. Он всегда немного напоминал мне ворона.