К полудню, когда Байрам, как волк в яме, метался по стойбищу, прибыл, наконец, Газарчи. Странный белолицый следопыт с рыжей скифской бородой буквально обнюхал стрелы, которыми были убиты пастухи. Затем захотел посмотреть покойных.
- Ой! Бай! - возмущенно и с негодованием запричитали жены убитых.
Но следопыт, словно глухой, не обращая на них никакого внимания, разрезал одежду на телах и, осмотрев раны, и подойдя к Байраму, попросил указать место, где трупы были найдены.
- Двоих зарезали спящими,.... а вон тот, - взглядом указал следопыт, - задушен. Темные пятна на шее.
- И что? - фыркнул Байрам, - Я и без тебя знаю, что это дело рук подлых шакалов!
- Мне нужно..., - упрямо ответил Газарчи.
У него уже закрались подозрения относительно произошедшего, но делится ими с луноликим, он не спешил.
Стрелы. Вот, где была странность. Две стрелы, которые были воткнуты в трупы, без сомнения старшего рода. Их именовали "козы жаурын жебенi" - буквально стрела, основание которой с лопатку ягненка. Хм зачем тяжелые стрелы для пастухов? Может просто подвернулись? Или для того, чтобы достовернее скрыть более широкую рану, нанесенную на самом деле ножом?
Далее. Три стрелы с обычными четырехгранными наконечниками - торт кырлы. Оперенье на стрелах орлиное, само древко березовое, с тремя характерными красными полосками. Покрашены в красный цвет древки недавно. И хоть их старательно потерли пылью, чтобы это скрыть, но следопыт поскреб ногтем и обнаружил, что краска не везде хорошо просохла. Окончания граней наконечников, чем-то согнули для придания сходства, раньше они были прямые, какие обычно используют нукеры Байрама.
Так, что это? Действительно напали барымтачи Аблая, или кто-то хотел свалить нападение под него? Для полноты картины следопыт хотел побывать на месте, посмотреть, что да как....
Байрам понял. Он давно уже убедился, что безымянный следопыт щедро награжден всевышним даром кунел, даром предчувствия.
- Касым! Жуматай! Покажите место! - крикнул Байрам. И кони сорвались в галоп, поднимая пыль с вытоптанной земли.
***
Представьте себе - открываете вы спичечный коробок, а там все спички лежат правильно, дружно прижавшись серными головками друг к другу, а одна вдруг повернута к ним ногами. Ну, и что? - скажут большинство. Что нам с них, стрелять что ли? И в самом деле, ничего. Но есть люди, которые во всем любят порядок. И такую спичку обязательно перевернут, чтобы лежала, как все, или используют первой.
Чувствую себя именно такой спичкой, которую педантичная судьба так и норовит сжечь первой. Но я каждый раз остаюсь живым, и неизменно укладываюсь поперек коробка, поперек судьбы, поперек жизненным обстоятельствам, и наперекор власти.
Любой общественный строй меня раздражает. Властям не верю никаким. Нет правителей, которые бы не пеклись о своем благосостоянии, но нет хуже власти, которая начинает "заботиться" о народе. О! Если первые - народ просто обворовывают, то вторые начинают строить государство на народных костях, укладывая трупы, как кирпичики. И чем больше у вождя амбиций, тем больше этих кирпичиков понадобится. И чем глубже я опускался в темные времена, тем острее это проявлялось. Все воевали со всеми. И я перестал понимать кто из них прав, а кто виноват. Зная одно, что в этой войне мелких родов, племен и народностей, суждено родится новым племенам и народам, составившим в будущем великое государство.
Но воинственный дух мятежного самурая не давал мне покоя, и его привычка решать все проблемы мечем, которая помогала мне поначалу выжить в этом мире, стали меня тяготить. Хотя желание бороться с несправедливостью осталось. Но с некоторых пор я начал опасаться последствий своих поступков. Ну, положим, убрал бы я маниакально-депрессивного правителя с замашками настоящего поклонника маркиза де Сада, не погубил бы он всех, кого погубил. И не мчались бы лихие душегубы с собачьими головами, притороченными к седлам, по Московской Татарии. Не горели боярские хоромы. Но я хорошо знал, что после смерти самодержца настанет неминуемо смута, и полезут к пустующему трону как тараканы из щелей Лжедмитрии всех мастей.
Однако, я отвлекся. Что-то сорока затрещала в камышах? Меня ли увидела или есть там кто? Слева по курсу изгибаясь зеленой мутной змеёй, протекала река. А впереди и сзади, и со всех сторон раскинулась великая степь. И хоть здесь вроде и спрятаться негде, но я рефлекторно перекинул круглый обтянутый воловьей шкурой щит на спину. В грудь я стрелы получить не боялся, а на спине, увы, глаз не имею. Приподнявшись на стременах я окинул взглядом прилегающий к реке холм. Собственно это был не холм, а курган, могила неизвестного вождя. И должен он был быть несколько дальше от реки чем сейчас. Ну, дела! Или это не та река, или не тот холм? И был я здесь, не так давно. Как, оказывается, всё кардинально может измениться за какие-то 200 лет? Вот и река, мне кажется, протекала чуть правее кургана, и берег был более заросший. А сейчас нет еще тех могучих ив, что вырастут здесь через 200 лет. Как нет и тех людей, с которыми я тогда, хм, скажем - путешествовал. Они и тогда не были безопасны эти степи. А теперь...
Мне не дали предаться воспоминаниям. Фьють! - пропела стрела, я чуть отклонил голову вправо. Фьють! Бдынь! Вторую стрелу я отбил ребром ладони левой руки, поскольку летела она мне точнехонько в грудь, и пришпорил коня. Кобылка недоуменно фыркнула и рванула вперед. Наплевав на стрелков, засевших в камышах, я поскакал за холм, возвышающийся впереди. Стрелы запели мне вслед. Так и есть! Вот они! Два стреноженных коня мирно паслись за курганом. Спрятать среди камышей на берегу узкой речушки их было негде, и степные разбойники отвели их туда. Хотя какие к чертям собачьим разбойники? Просто два обычных кочевника решили воспользоваться легкой добычей. Прав Назир, кочевники в каждом чужеземце видят дичь. Ну, ну... Интересно, давно они меня заметили? Засаду успели устроить? Наказать их что ли?
Соскочив с Матильды, я поймал чужих коней, быстро обрезал постромки, и, связав уздечки лошадей, приторочил к седлу.
- Но! Пошла родимая! - ударил я пятками в бока Матильду. Лошадь вздохнула и начала набирать ход, как паровоз, тащивший за собой два вагона.
- Эй! Эгей!
Мимо просвистели стрелы и какие-то страшные проклятия, судя по интонации, на меня здорово обиделись.
***
Касым с усмешкой смотрел на следопыта, ползающего на четвереньках по земле. Что можно увидеть в том месте, где прошел табун? Земля избита копытами, и след накладывается на след. Но следопыт упорно ползал, то присаживался на землю и тогда из прорех на штанах выглядывали его голые колени, то привставал на цыпочки и озирался выискивая взглядом что-то невидимое. Потом он спустился к реке Кара-су черным зеркалом, блестящей под ярким солнцем. Глубокая но узкая река, как бы созданная из маленьких озер, украшенных белыми лилиями и желтыми кувшинками, соединенных узкими протоками, походила на ожерелье Умай, богини земли и матери человечества. Рыжебородый скинул стеганный ватный халат, обильно пропитанный потом и пылью, кинул суму с куском кулана. Сбросил стоптанные сапоги, и прямо в дырявых штанах полез в реку. Но сделав всего пару шагов по илистому дну, внезапно нырнул. Практически беззвучно ушел под воду, чтобы через долгие мгновения вынырнуть уже у другого берега. Касым с открытым ртом провожал его взглядом. Вот уж не думал, что Газарчи плавает как водная крыса. Меж тем, следопыт, выскочив из воды, резко отряхнулся всем телом, так что брызги полетели в разные стороны, и стал тут же карабкаться на берег, разводя руками густые поросли высокого камыша. На том берегу, Газарчи опять стал на четвереньки, поднял с земли какую-то травинку, задумчиво пожевал, и уверенно прошелся вдоль берега шагов на сто. Наклонился и поднял там что-то, и тут же пошел назад, весело улыбаясь и насвистывая что-то себе под нос. Загорелое мокрое тело переливалось на солнце рельефными мышцами, без единого намека на подкожный жир. Сразу видно - нищий, усмехнулся Жуматай, показывая взглядом Касыму, уважаемые люди худыми не бывают. А нищий следопыт внезапно пришел в хорошее расположение духа, и назад переплывать не торопился. Он сорвал пучки осоки, которая росла на берегу между камышами, и зайдя в воду, стал тереться этой жесткой травой, которую только кони есть и могут, коровы ей губы режут.