Тельма не помнила, как выбралась из автомобиля.
И как добежала.
И кажется, кто-то кричал, но крики тонули в птичьих всполошенных голосах. Черно-белая картинка с водой, землей и краном, с которого сняли тело-рыбину. С единственным ярким пятном.
Мэйнфорд лежал на боку, но поза эта казалась неправильной, и Тельма не сразу поняла, что именно не так. Тело изогнулось, застыв на грани разлома. Заведенные за спину руки. Вывернутая шея. Запрокинутая голова. Кохэн эту голову на коленях держал, и сидел, и покачивался, пел что-то на своем языке, которого Тельма не знала.
Что с ним?
Кохэн покачал головой.
И петь не перестал. Его голос был тяжел, как местное небо, и звук его мешал сосредоточиться. Но то знание, доставшееся Тельме неизвестно от кого, не позволяло просто велеть масеуалле заткнуться.
Мэйни уйдет.
Если оборвется песня, Мэйни уйдет.
Пусти, она села в грязь, в черную и густую, словно тот кофе, который Кохэн готовил поутру.
зачем ей это надо?
Уходит? И пускай, ему самая дорога в Бездну, пусть и существует эта Бездна исключительно в голове Мэйнфорда.
Справедливо.
Смерть за смерть он не убивал, а та женщина, которая убила, жива. И значит, справедливость выйдет несправедливою.
Виски его были холодны и влажны. Глаза раскрыты. Зрачки сузились до размеров булавочной головки. И это плохо отвратительно
Мэйни, ты меня слышишь? она наклонилась к самым губам, от которых пахло табаком и лакрицей. Не слышишь
ее ведь не учили возвращать людей.
Этому в принципе не учат, потому как слишком опасно. А чтецыценный ресурс, которым не стоит рисковать ради чужого безумия. И то, что Тельма прочла пару-тройку книг из закрытой секции, не дает ей права думать, будто бы она справится.
Справится.
Как иначе.
Не может же она и вправду бросить его там, где бы он ни был.
надо вспоминать.
Проверка рефлексов.
Английская булавка, которую Тельма вытащила зубами из воротничка, возблагодарив еще и эту дурную привычкутаскать в одежде кучу бесполезных мелочей, вроде оторванных пуговиц или таких вот булавок.
Она слегка заржавела.
И вряд ли гигиенично тыкать такой булавкой в человека, но другой нет. А эта входит в плоть как в масло, если принять во внимание, что масло это изрядно подмерзло. Плоть же плоть не реагировала.
зрачки
у нее нет фонарика, но если повернуть голову к свету
ничего.
Но дыхание присутствует.
Сердце бьется и ритм хороший. Слюна слюна стекает по подбородку, и это тоже что-то там значит. Знать бы, хорошо это или плохо нет, скорее хорошо.
Теперь слушай, ей было страшно отпускать Мэйнфорда, который оставался все так же неподвижен. Я попытаюсь его вытянуть.
Кохэн пел.
Смотрел на нее и пел, покачивался, что старая кобра кобра и есть. Змей. И вновь видны его крылья. Надо будет как-нибудь спросить, что они означают.
Для этого мне придется попасть в его разум она ткнула пальцем в лоб. Дозваться его напрямую это опасно.
Кивок.
И крылья становятся четче, Кохэн вытягивает их из воздуха, сам того не замечая. Красивые
Есть шанс, что он вообще не вернется и что я не вернусь но если оставить все как есть
почему бы и не оставить?
Есть же целители. И наверняка уже вызвали бригаду. Отправят Мэйнфорда в госпиталь. Там и оборудование, и люди, которые точно знают, что делать в случаях психокомы. Существуют же препараты
Нельзя в больницу, губы Кохэна шевельнулись. Он оттуда не выйдет.
А для такого, как Мэйни, лучше смерть.
Только вот нужно ли Тельме рисковать? Кого ради?
Потом.
Она спросит после.
А теперь
Пусти, она взяла голову Мэйнфорда.
Каменная шея. Каменные плечи. И повернуть-то с трудом выходит
Помоги переложить. Мне нужен контакт.
Кохэна не пришлось просить дважды.
если у нее не получится
А ведь шансов, что не получится, много больше, чем на успех
Ее могут обвинить в преступном вмешательстве. Запечатать. Отправить под суд
Не думать об этом.
Тельма провела пальцами по окаменевшему лицу. Не голем он вовсе, а человек. Может, не самый приятный, исключая постель, но все одно человек.
Не надо сопротивляться, попросила Тельма, зная, что не будет услышана. Пожалуйста
Тело дернулось.
Изогнулось.
Забилось, будто пытаясь вырваться из незримых пут.
Тише, она гладила его лоб и шею, наклонилась к самым губам, стараясь не обращать внимания на запахи табака и лакрицы и на другие тоже.
На грязь.
Чаек.
Крылатого Змея, чьи крылья заслонили их от толпы.
Не существовало больше этого. Вообще ничего не существовало.
и создали боги мир из крови и плоти своей
В его зрачках кувыркалось небо. Летело, распадалось на куски божественной плоти. А потом срасталось воедино вкривь и вкось.
в чужих кошмарах легко заблудиться.
Мэйнфорд
Ее больше не услышат там, снаружи.
Там вообще не существует, есть лишь здесь, и Тельма сама не знает, в какой части мозга это «здесь» расположено. В книгах писали, что нужно найти точку выхода.
И если так, то
созданный из плоти богов мир был мясист и красен, и куски его, стянутые тонкой хирургической нитью, держались слабо.
Небо черное.
Как гематома.
А вместо светиланарыв. И пусть он будет отправной точкой. Здесь у Тельмы нет власти. Почти нет. Разве что надо действовать сообразно внутренней логике пациента.
Кто бы еще объяснил, что это значит.
если мир из мяса и крови, то создать в нем нечто можно лишь из того же мяса.
Или крови.
Тельма усмехнулась и, оглядевшись, вцепилась в запястье зубами. Боль была вполне реальной, и значит, связь с телом еще сохранилась.
Капли сыпались, крупные, что бусины, и, попадая на плоть, прорастали.
Дерево.
Пусть будет дерево.
Неизвестно, конечно, как именно деревья вписывались в логику мира Мэйни и вписывались ли вообще, но Тельме с деревом спокойней. Вышло оно низким и разлапистым, покрытым плоскою острою листвой, больше похожей на щетину. И от корней его к Тельме протянулась нить-пуповина.
Вот так.
Теперь она не потеряется. Во всяком случае, не должна бы потеряться.
Шаг. И еще. Мир вокруг огромен и одинаков, но этоиллюзия. Ей нужно отыскать Мэйнфорда.
Как?
Сосредоточиться.
Мир сам перенесет ее к хозяину. Расслабиться. И удержаться на грани, не позволив себе раствориться в чужом разуме.
дорога.
тысяча дорог, но на какую бы Тельма ни свернула, та будет нужной.
запах моря. Гул волн. Соленый ветер в лицо.
Мэйни, дорогой, эта процедура совершенно безопасна, женщина в костюме цвета топленого молока встает на пути Тельмы. Я принесла тебе материалы. Мы наймем лучших целителей. Я уже говорила с доктором Таубишем, он готов самолично провести операцию.
Ты всерьез думаешь, что я дам на нее разрешение?
Изнутри Мэйнфорд выглядит так же, как и снаружи, что редкость неимоверная. В учебниках пишут, что созданные людьми образы себя редко соответствуют действительности. А этот моложе.
И все такой же мрачный.
Взъерошенный.
Длинные волосы ему не идут совершенно.
Мэйни, ты же хочешь поправиться.
Женщина тянет руку, но Мэйнфорд отступает. Пятится. Проходит сквозь Тельму.
Не настолько, чтобы позволить кому-то копаться в моих мозгах.
Будь он в сознании, действительно не одобрил бы.
Это всего-навсего несложная операция
Мама, хватит!
Я понимаю, что это звучит пугающе! Но посмотри! Эффект великолепен! Процент успеха
Мама! он кричал, но женщина в костюме цвета топленого молока не слышала крика.
судороги, галлюцинации
Хватит!
Мэйни, хотя бы подумай
О чем? О том, чтобы позволить просверлить мне дырку в черепе? он постучал пальцем по голове. А в эту дырку воткнуть гвоздь?
Электрод.
И потом шибануть током мама ты же не всерьез
Дорога извернулась, вытолкнув Тельму, точно мир запоздало спохватился, что в нем онагостья, не более того. И потому не след заглядывать в чужую память.
Гостям следует проявлять уважение.
Шаг.
И снова шаг. Голос моря рядом. И мир вздрагивает под ударами волн. Он утратил прежнюю мясистую свежесть, и все же под ногами хлюпает жижа
ты не понимаешь, Мэйни, этот голос знаком, как и человек.