Кряхтя, я с трудом приподнялся и уселся по-турецки. Всё тело болело. Засучив повыше рукав рубашки, я обнаружил на левой руке два-три синяка и Секлетинью Глазунову. Такие же кровоподтёки сплошь покрывали «тёти Клеты», когда я обнаружил её в холодильнике созданного дёртиками завода по производству ядерных зарядов. Прекрасное, ноувы! мёртвое тело
Мысли мои потекли по накатанному желобку: я попытался уверить себя, что попал к дёртикам. Видимо, сработала психологическая защита: считать, что я нахожусь у них, было психологически комфортно. Более всего мы страшимся неизвестности, и даже искусственно выстроенная определённость приносит нам временное успокоение. Вот я её и выстроил.
Тут мне пришлось прервать размышления.
В стенке сферы открылся продолговатый люк, оттуда выдвинулся трап, а затем в проёме возникло жуткое, немыслимое существо.
Если бы я был женщиной, у меня в этот момент опустилась бы матка. Но я был хоть и плохоньким, но мужичком, поэтому рука моя непроизвольно потянулась под мышку за родимым восемнадцатизарядным «спиттлером». Напрасное поползновение: я прибыл в тренировочный городок без оружия, без сотового телефона, даже без наручных часов. В моих карманах жил сейчас только ветер.
Мы смотрели друг на друга, и мне показалось, что уродец не изумился моему облику в той степени, в какой был шокирован его чудовищным обличьем я. Немую сцену освещал проникающий через люк ровный молочно-серый свет, придавая всему происходящему оттенок инфернальности.
Я догадывался, что каким-то чудесным образом совершил межпространственный переход, и был разбит и оглушёнкак физически, так и морально. Поэтому не сразу среагировал на универсальный жест словно пришедшего из галлюцинаторно-наркотического бреда существа, пригласившего меня следовать за ним. Ох, как не хотелось мне покидать насиженное место и приближаться к уродцу! Интуиция подсказывала, что близкое общение с ним и ему подобными не сулит ничего хорошего. Химерическая внешность бестии намекала на то, что здесь со мной церемониться не будут.
Я поднялся и, сделав первый шаг к люку, ощутил, как сильно забиты мышцы ногтак чувствуешь себя на финише забега на 400 или 800 метров, когда в мышцах накапливается молочная кислота. Попутно я отметил, что мои обувь и одежда совершенно чисты, что выглядело немного странно, учитывая исходную точку, с которой я стартовал в «залатринный» мир.
Я переступил комингс люка и тут же отпрянул назад, непроизвольно вскрикнув. Мне так сильно захотелось вернуться на чистую и прохладную «шумовкуя был согласен сидеть на ней до конца дней своих, до тех пор, пока Господь не приберёт меня к себе.
Этих уродцев оказалось в открывшемся за люком широком коридоре многоедва ли не целый взвод. Я погрузился в плотную, хоть топор вешай, воньчудовищную смесь протухшей рыбы и запаха красильных ванн ткацкой фабрики. Эти крепко попахивающие ребята обступили меня полукольцом, не издавая ни звука.
Я, без всякого преувеличения, страдал, созерцая внешность существ и вынужденно обоняя исходивший от них мощный запах. Истранное делоне мог избавиться от навязчивого ощущения, что плотно облеплен сортирными пиявками, которых всего несколько минут назад наблюдал на дощатом полу туалета. Облик двуногих и двуруких существ имел очень мало общего с экстерьером латринной «крыски», но я воспринимал их как головастиков из нужника. Вместо того чтобы протянуть им «руку дружбы», я неожиданно для самого себя вывалил на рифлёный металлический пол содержимое желудкакак кот из анекдота, который мог наблевать два собственных веса. Понимание причин своей неадекватной реакции не приглушило испытываемого в этот миг унижения и болезненного чувства неловкости.
Хлеба-соли в руках встречающих не наблюдалось, и наивно было полагать, что моё нестандартное приветствие-экспромт побудит кого-нибудь из этой публики сбегать за таковым, пусть даже и за вчерашним. Вместо предложения отведать хлеба-соли один из монстров влепил мне увесистую затрещину своей костлявой лапищей, и я, отшатнувшись, ощутил спиною металл: ведущий в сферу люк уже закрылся. Знает только Бог, чего мне стоило удержаться от того, чтобы начать косить этих тварей!
И хорошо, что удержался и не начал.
Спустя какую-то секунду я сам не знаю как оказался в наручниках и со стреноженными ногами. Пристёгнутые к «браслетам» и «манжетам» растяжки уродцы намотали себе на кулаки: такая прыть что-то да значила.
Приступ ксенофобии, вызванный плохо переносимой мною обидой, охватил меня. И даже не просто ксенофобии, а ксенофобии в квадрате, ибо пленившие меня были чужаками вдвойне: во-первых, чужаками как таковыми; во-вторых, чужаками из другой вселенной.
Я был один, врага я видел в каждом
Первый контакт состоялся и, переступив через лужу собственной блевотины, которая была сейчас чем-то вроде акватории для утлого бумажного кораблика моей охромевающей судьбы, я, влекомый уродцами, с горящей от пощёчины щекой зашагал по коридору.
Почти уверенный в том, что пути назад не будет, тем не менее автоматически запоминал приметы и гадал-прикидывал, куда меня ведут. В академическую аудиторию? В мастерскую таксидермиста? В зоопарк? В анатомичку? В столовую? В научный центр? В тюрьму?
Чутьё подсказывало мне, что сооружение, внутри которого мы находимся, не эфирный, парящий в пространстве город, а опирающееся на твёрдую почву здание. Наше движение сопровождали характерные звукитак царапают по асфальту когти больших птиц.
Мы остановились у раздвижных дверей с уплотнённым стыком. Один из конвоиров нажал кнопку, створки разъехались, и меня ввели в большую комнату.
Комната напоминала хирургический кабинет и одновременно обиталище безликих канцелярских крыс. Здесь преобладал серый цвет. Глаза механически отметили неуместную тут трибунку в виде пульта-пюпитра, два-три массивных стула и громадный стол, стеклянные шкафы вдоль стен и странный лежак, в плане напоминающий крест с непропорционально широкими отростками-перекладинами.
А недалеко от стола стояли четверо уродцев, удерживая стреноженного, как и я, но совершенно голого человека.
И в первое мгновение его нагота отвлекла меня, и только когда мой взгляд остановился на носившем печать безысходности и страдания лице человека, я испытал безотчётный ужас и медленно осознал, кто именно стоит передо мной.
Это был Разгребатель.
* * *
Мы не были знакомы с Разгребателем. Вряд ли он запомнил меня и Марко в лицо, когда проходил мимо нас в сортирный барак. Но неважно, узнал он меня, или нет. Важно, что мы были с ним земляками, притом земляками по большому счёту.
Парень жадно смотрел на меня. Разлепив сухие бледные губы, он попытался заговорить.
Комната мгновенно наполнилась громкими шумами, похожими на эфирные помехинечто вроде рёва глушилок пополам с пробивающимся сквозь него заунывным писком морзянки. Слова Разгребателя потонули в шуме. Я попробовал наобум ответить, надеясь переорать глушилки.
Без лишних разговоров уродцы разделились на две команды, и одна начала дубасить меня, а другая принялась зверски избивать Разгребателя.
Пока меня вели по коридорам, я немного восстановился и даже ухитрился войти в рабочий ритм, поэтому, даже не имея возможности отвечать на удары, большую часть их гасил и в общем-то не особенно страдал от побоев. Хотелось надеяться, что и мой земляк не забыл, чему его учили в спортивных залах Департамента.
Процедура нашего с Разгребателем избиения проходила под нескончаемый аккомпанемент странных радиошумов, делавших невозможным вербальное общение.
В самый разгар этой подлой игры в одни ворота к трибунке подошел их вожак, поднял лапу, и нелюди прекратили лупцевать нас. К вожаку приблизился и встал рядом с ним ещё один «начальничек». Оба чем-то неуловимо отличались от остальных уродцев.
Вожак опустил руку, и словно кто-то крутанул верньер невидимого радиоприёмника: забулькали звуки эфира. Вскоре в воображаемом радиоэфире попалась мощная стабильная волна, и ручку настройки оставили в покое.
И на этой волне зазвучал тусклый монотонный голос, тупо повторявший на моём родном русском языке:
Не говорить. Не говорить. Всем молчать. Не говорить