Блин, зло и раздосадовано прошептала она, я же ему дала свой номер телефона.
В это момент зазвонил телефон. Завернувшись в полотенце она аккуратно достала из сумочки мобильный и, только бы не он, к ее счастью номер был знаком ей.
Ало, нервно процедила Наташа, конечно хорошо, а как у меня еще могут быть дела? Вот, отмываюсь от твоих советов. Это надо же такое придумать! Да кто тебе сказал, что мне мужик нужен? Я и сама ни плохо существую. Ну оговорилась, не существую а цвету и пахну. Да пошла ты со своим Фрэйдом! Меня ждут!!! уже с позитивной ноткой ответила она и отключила трубу, меня ждут, уже более спокойно и с некоторой ноткой грусти повторила Наташа.
Душ. Подушка. Вечер, кот, вот и все кто меня ждет, придумав на ходу четверостишие, промурлыкала Наташа, вот и все, кто меня ждет!
* * *
Он проводил ее взглядом, хоть и не делал этого порядком давно. На ней было немного мешковатое платье, она явно, что-то скрывает. И совсем она не полновата, даже наоборот. Об этом легко догадаться по стройным ногам. Он неторопливо покрутил в руках ее визитку и выбросил в небольшой металлический контейнер.
Потом был салон его комфортабельного авто и неприятная поломка. Колесо выстрелило прямо на выезде со стоянки. Пришлось трястись в метро. Здесь, забившись в укромный уголок, он уткнулся в запотевшее, грязное стекло. Ища там свою пустоту, коротая время за праздными мыслями.
Он закрывал глаза и видел бескрайнюю заснеженную степь. Он сосредотачивался и начинал беседовать с самым своим лучшим слушателем. С самим собой.
Что, грустно, спрашивал он у самого себя.
Да вот, пью, отвечал собеседник. И, сам с собой общение налаживаю. Потому чтоникто не любит, никто не верит и, никто не понимает.
Возможно, это подсознательное желание покончить с собой? спрашивал он, Медленно, но верно, пропитать свое тело отравленной жидкостью. Сморщится и стать как высохшая шелуха для компота. Деградировать до такой степени, что перестать улыбаться, даже самому себе. Собаки во дворе перестанут здороваться. Кошки с помойки не кивнут одобрительно головой. Сверчок не чирикнет, бог не выдаст, свинья не съест. А ведь лукавишь же. Если даже и не пить, все равно, именно самому себе улыбнуться хочется всегда меньше всего. А другим?
А другим, получается, какой-то звериный оскал, грустно кивая отвечал собеседник, Иногда, и такое случается, пить совсем не хотелось. И тогда, я представлял себя замерзающим в степи кочевником. Пальтецо на овечьем, не греет, руки озябли, ног не чувствую. И мететгосподи, как же метет. Что тебе ночь, что день? Одна стена из белой мглистой смерти. И тогда я, тихонечко достаю из заднего кармана (а таковой у меня имеется), маленькую фляжку. Заимел я ее, еще в те стародавние годы, в пору своей службы. Да думал и не сгодиться. Так вот. Достаю значит, потихонечку, со вкусом откручиваю крышечку. И, в каждом этом движении моем, затаилась вечность. Преподношу, значит, ко рту и тихо так говорю, За вас ребзя! А они, они схоронились у меня под тонкой оболочкой. Закутались в овечью, скатанную шерсть. Может и выпить хотят, да попросить стесняются. А может и нельзя им, ребятушкам. Смотрят, глазенками лупают, как живые, как настоящие. С ними и пью, за них и пью, из-за них и пью. Главное, чтобы копытца свои в рюмочке не полоскали. После того, уж больно противно ее в рот брать. А нужно, иначе смерть лютую приму, окоченею.
А метет, метет, метет. А я вторую погнал, а потом как запою; «Как здорово, что все мы здесь»
А они, глядишь, и пляшут уже. Хороводы повели, хвостами закрутили, пятачки свои в разные потаенные углы засовывают, щекотятся подлецы. А там, смотришь, и накидался уже. И уже не в степи ты, а в собственной прихожей, в обнимку с полированной овцой, в которую еще недавно бабу свою выряжал. Баба ушла, овца осталась. Баба конечно овца, без правильного понимания, кто она еще такая? А раньше, когда то, в кучерявой молодости. Писал бывало ей, как и водится при свечах, утирая нос рукавом:
Здравствуйте разлюбезная моя душа, так вот и писал, а не испить ли нам на брудершафт, пузырчатого пойла, трофейного. Со вкусом легкой эйфории и остаточностью в голове. Помниться, вы мне на пианине мажорили, а я в ладоши хлопал. И несло нас, в заоблачные дали. И не троечка пестрых, с обкаканными попами. И все в степь, в степь, в степь, где пахнет гнилым камышом, где мы с вами, душа моя, отыскали друг друга. Несло нас, несло, несло. И.стадо тучных коней
А теперь вот, пью. А дружочек, из тех, что под кожей шевелятся. С ухмылачкой злорадной лесенку приставил, и карабкается. Не иначе прыгать будет.
Не топчите мне грудь, Мефистофель, с интересом говорю, с пунктуацией. А он все прыгает и прыгает. И дружбанов своих за копытца подтягивает. Что с него взять? Нечисть.
Вагон сильно качнуло и он вышел из своего мыслительного ступора. Алкоголь был теперь в прошлом. Как и друзья и женщины. Вернее женщина. Та, которая заставила его поверить в красоту, что была обещана Федором Михайловичем. Та, которая веру эту в нем убила, вместе с жалостью к этому миру, пониманием и состраданием. Но об этом ему сейчас вспоминать не хотелось.
И вдруг, он увидел ее. Ту брюнетку. Точнее она была блондинкой, более стройной чем в кафе, в облегающем вечернем платье и изящных черных туфлях. Он увидел ее в отражении. Резко обернулся. Рядом с ним сидел мужчина. Лет пятидесяти, с седой шевелюрой и окладистой такой же бородой. В руках он аккуратно сворачивал фотографию. Ее фотографию. Аккуратно он положил ее в портмоне и улыбнулся.
Откуда это у вас? неожиданно для самого себя, спросил он.
Жена! утвердительно пояснил мужчина и гордо похлопал ладонью по портмоне.
Жена!? даже немного растерянно переспросил он.
Угу, только и ответил собеседник и поторопился к выходу.
Сам того не осознавая, он подскочил со своего места и пошел за бородатым. Мужчина быстро вышел и двинулся к автобусной остановке. Он пошел за ним. Аккуратно пристроился в хвост длинного Икаруса, и все время посматривал в его сторону. Через три остановки тот зашевелился к выходу. Он приготовился. Бородатый вышел, закурил и откашлявшись пошел вразвалочку к пивному ларьку. Он притаился неподалеку. Бородатый выпил залпом содержимое бутылки и откашлявшись в очередной раз, пошел к ближайшему подъезду. Дом был двухэтажный, совсем новый. Большие витражные окна, кованные балкончики. Только теперь он смог оглядеться. Дом обрамлял небольшой скверик, в котором он и прятался. Уже совсем стемнело и в окнах зажгли свет. Бородатый зашел во второй подъезд, и он начал мысленно представлять, как он подымается на второй этаж. Но ошибся. Потому что в первом же огромном окне, на первом этаже вдруг.увидел ее. Без страха подошел ближе, от окна его отделяла завеса света. Тем временем бородатый уверенно вошел в комнату, там, где была она. И, нежно поцеловав ей ручку скрылся в темноте коридорного проема.
Она, не отреагировала никак. Просто повернулась в сторону чернеющей пустоты и посмотрела на него. Прямо ему в глаза. Ему даже стало немного ни по себе. В ее глазах он увидел ее, ту самую пустоту. Что он каждую неделю заказывает в своем уютном кафе на окраине города. Он развернулся и пошел, все равно куда, лишь бы идти.
Ему даже показалось, что он никогда не был в своем кафе, или больше не будет. Теперь, вечерами, он станет приходить к этому печальному окну. Туда, где сидела она. Туда, где она смотрела ему в глаза, впиваясь в немую черноту за окном. Приходить, чтобы увидеть еесвою подлинную пустоту.
Позже, он вернулся в забытое кафе на окраине города. Неспешно пошарил в мусорном жестяном контейнере и выудив аккуратную визитку, прочел, Наталья Синицкая. Искусствовед. Улыбнулся и заказал кофе. Машину к тому времени уже починили.
Спасайся рыба, спасайся
О своем детстве Александр вспоминать не любил. А если и случалась такое, так только в минуты утренних приготовлений. Он любил так это называть. Неизменный ритуал. Подъем в шесть утра, контрастный душ. Перед этим кросс на беговой дорожке в пять километров и заплыв в собственном бассейне. Сто отжиманий от пола и пятьдесят подтягиваний на турнике. Пресс, приседания и прыжки. Стрельба в тире из лука и пистолета. Иногда, пробежка переносилась в лес, но для этого должно было быть и желание и соответствующая погода. Да и светится он, не особо хотел. Хотя жилище его и находилось в порядочной удаленности от чужих глаз. Соседи отсутствовали, лишний раз появляться на улице, желания не было.