Хуже всего было то, что он все еще держал в руках Красную Розу.
Пожалуйста, Елена, или как там тебя зовут Ты сказала мне сказала, что, если я заплачу́, ты сделаешь что угодно
Я расслабила мускулы и мягко повела руками, поскольку напряженность и резкие движения подсаживают филика Отвращения еще больше. Направляясь к выходу, самым естественным тоном я выдала следующий текст:
Мне очень жаль, но но я думаю, что не хочу это делать. Очень сожалею, Хоакин.
Назови свою цену. Только назови мне ее!
Мне правда очень жаль. Всего хорошего.
Тут я поняла, что слишком рано повернулась к нему спиной. Моя спина особым образом его цепляет, а я забыла об этом. Его прерывистое дыхание приближалось.
Послушай-ка, послушай, послушай Каждое «послушай» звучало все ближе ко мне и со все большей яростью. Он вцепился в рукав куртки, когда я была уже на последней площадке лестницы, ведущей вниз. Куда это ты собралась, а? Куда, а?
Пусти! Резким движением я освободилась, но он снова схватил меня за руку.
Погоди Погоди, черт возьми Ты сказала, что сделаешь все, чего я захочу, так?
Я сказала: отпусти меня! Я попыталась сыграть на его уважении к доминантной женщине, но это было похоже на зыбучие пески: чем больше я дергалась, тем большее удовольствие он испытывал.
Уже отпустил! воскликнул он, разжимая пальцы. А теперьвыслушай меня!
Я, не говоря ни слова, продолжила спускаться, пока меня не парализовал его визг:
Стой, дьяволица! Ты сказала «все, чего я захочу»! Разве не так? Что случилось? Или снова скажешь, что это не твое? В чем дело? Я кажусь тебе ненормальным? Скажи! Думаешь, я сумасшедший?
Сбегая по лестнице, я оглянулась и посмотрела на него. Нет, сумасшедшим он, конечно, не был. Бедолага. Но его пробивало. Как-то так оказалось, что зацеп был сильнее, чем я ожидала, и при «закрытии занавеса» его стало пробивать. Пробойэто взрыв желания: ты так погружаешься в свой псином, будто пронзаешь буром землю, пока вдруг не забьет черной клейкой блевотиной нефтяной фонтан.
Что это ты о себе вообразила, мерзкая шлюха? вопил добряк Хоакин, так широко разевая рот, что тот казался больше его головы. Каким дерьмом ты себя вообразила? Всю жизнь я вынужден терпеть шлюхтаких, как ты! Сначалада, потомнет! Сначала«иди ко мне», потом«убирайся»! Терпеть не могу! Всех вас! С души воротит!
Говорить ему, чтобы он успокоился, да и просто вступать в контакт было бесполезно. Мое собственное напряжение и даже сбившееся из-за быстрой пробежки вниз по лестнице дыхание возвели бы его преждевременный пробой в куб. Можно было рассчитывать только на то, что он успокоится, когда я уберусь с глаз долой. Я стала его наваждением, его усладой: если я сойду со сцены, он, быть может, и остановится.
Я спустилась еще на четыре или пять ступеней, что мне оставались, и метнулась к входной двери. Та была закрыта на электронный замок, но я надеялась, что он без кода. Поискала пульт, чтобы набрать «Open», и в этот момент услышала за спиной голос и, кажется, ощутила на своем затылке чужое дыхание. Я обернулась.
Что я для вас? Что я?.. Чем я был всегда?
Мужчина дрожал с головы до ног, его сотрясали рыдания. Но меня больше интересовало другоея не отрывала глаз от пляски святого Витта этого самого сплава молибдена и ванадия, который рассыпал блики в его яростно жестикулирующей правой руке.
Дай мне уйти, Хоакин, спокойно сказала я.
Однако, пока звучали эти слова, я осознала, что вот так запросто уйти мне уже не удастся. Хоакин-весталка, дева-страстотерпица, сотворит с собой нечто ужасное при помощи своей могущественной Красной Розы, если я покину его в таком состоянии. Может, и нет, но рисковать мне не хотелось. Он невинен. Вернее, он не был тем виновным, которого я искала.
Скажи мне, кто я? завывал он, подняв нож к своему лицу. Ненормальный? А? А? Я ненормальный, раз мне нравится, когда меня колют? А? А? Я чтоненормальный?..
Да, сказала я. Ты больной на всю голову.
Он на секунду затих.
И в этот миг я подняла правую руку и двинула ему в физиономию. Ощущение такое, будто я ударила стену, но он не был первым мужиком, которому мне пришлось врезать. Он мгновенно рухнул, и Красная Роза, выпав из его руки, заскользила по беломраморному полу, словно острая смертоносная лыжа.
Я потерла костяшки и согнулась над Мистером Мучеником, дабы проанализировать ситуацию: нос его с одной стороны уже начал распухать; это наводило на мысль, что он либо сломал его при падении, либо причиной стал мой удар. Но, по крайней мере, дышал он нормально, а сердце его билось. Кроме того, в таком состоянии он ни для кого не представлял опасности, а к тому времени, когда он очнется, пробой, скорей всего, уже закончится. В этой жизни невозможно получить все и сразу.
Я наклонилась за Красной Розой, а потом поднялась с ней на второй этаж. Собрала все ножи и другие предметы в обувную коробку и вернула ее в недра шкафа, где на глаза мне попались распечатанные фотки из Интернета с изображением связанных мужчин. Я распрощалась со святыми страстотерпицами и, вернувшись в прихожую, прежде чем открыть дверь, остановилась над тюком в темно-оливковом пиджаке и джинсах, который, как заправский пьяница, храпел на полу перед входной дверью.
Ты ненормальный, это точно, громко сказала я, но не больше, чем любой другой.
Отворила дверь и сошла со сцены.
3
Заявление он не подавал.
Я промолчала. А́лварес продолжил:
Он проснулся, пошел в травмпункт и сказал там, что ударился о дверь.
Хорошо, что иногда еще попадаются дядьки, которые не брезгуют подобного рода объяснениями, отозвалась я.
Алварес сделал нечто, на что, я считала, он не решится за весь наш разговор, отвел взгляд от ветрового стекла машины и повернулся ко мне. До этого он ограничивался тем, что пристально наблюдал за яростными нападками утренней непогоды понедельника, швырявшей в стекло дротики дождя. Естественно, движение Алвареса длилось долю секунды. Машина была припаркована рядом с парком Вероне́с, небольшим зеленым садом к северу от Мадрида, разбитым, без сомнения, с целью благоустройства местности возле новой станции метро. Салон «опеля» благоухал новой кожей с примесью запахов промокшей одежды и лосьона после бритья. Ощущалась и еще одна ноткаженских духов, из самых дорогих, и я подумала, что это, скорее всего, жена Алвареса, а не тайная любовница: он производил впечатление мужчины, моногамного по призванию.
Я вовсе не хочу знать, по какой причине вы расквасили нос ложноположительному, Бланко, произнес Алварес после паузы. В своем отчете вы это, несомненно, изложили. Однако я знать об этом не желаю.
Его пробило, когда в руках у него был охотничий нож. И перед уходом мне пришлось его вырубить.
Я уже сказал, что не хочу ничего об этом знать.
Но мне хотелось вам об этом сообщить.
По крайней мере, он не написал заявление.
Честно говоря, мне в высшей степени плевать на то, что сделал или не сделал этот хрен собачий выпалила я в ответ. Прошу прощения за свои слова.
Алварес набрал в грудь побольше воздуха и медленно-медленно его выдохнул.
Этот «хрен собачий» гражданин, обладающий всеми конституционными правами. Если он написал бы в полицию заявление о девушке, разбившей ему нос, я в данный момент, скорее всего, уже имел бы на руках обращение из Управления внутренних дел, в котором были бы заданы вопросы относительно того, сколько времени Диана Бланко Бермудес работает у нас и нельзя ли аккуратно от нее избавиться, причем без всякой компенсации. Не следите за своими словами, Бланко, следите за своими мыслями.
Если хотите, дайте мне адрес его электронной почты, я отправлю ему извинения.
Я не настроен шутить.
Я напишу ему: «Сожалею, что ошиблась в типе ненормальности. Вы всего лишь хотели, чтобы вас связали и искололи охотничьим ножом, а это, ясное дело, филия Отвращения, а не Жертвоприношения. Как же я лоханулась! Вы настоящий шкодливый козел, но, по крайней мере, никому не причиняете зла».
Я же сказал, довольно, Бланко.
А я вам сказала, что его пробило, так? И что у него был здоровенный нождлиной с вашу руку. Что вы предпочтете? Ложноположительного с разбитым носом или его же, но с перерезанным горлом?