Она вдруг погрустнела.
Так спокойно здесь. Буферная зона между Льедом и неизвестно чем. Ненавижу Льед. Этот город выжирает людей. В нем так легко сойти с ума и я тоже сошла.
Я догадывался, что разлад в отношениях с мужем и звукозаписывающей компанией был не основной проблемой Ирис, но не стал ее расспрашивать. Держался с ней осторожно, словно боялся спугнуть. Она была хрупкая, как бабочка, как цветок.
Забудем обо всем. Ты когда-нибудь плавал в море одетым?
Нет.
Самое время попробовать.
Она широко улыбнулась и потянула меня за собой в морскую волну, нырнула отважно, как рыба. И ее искреннее веселье, не погасшее в ней после всех дождей ее жизни, хлынуло от кончиков ее пальцев к моим, в меня. Шляпу Ирис, неосторожно оставленную на берегу, похитила волна, что Ирис ужасно рассмешило. Она совсем разошлась и все порывалась броситься за шляпой вплавь, но я удержал ее.
Мы вернулись в гостиницу далеко за полночь, падая с ног, в мокрой одежде, пахнущие морем. Наши взлохмаченные волосы торчали, как солома. Свет в коридоре не горел, и мы пробирались на ощупь. Ирис жила в последней по коридору комнате, даже в темноте легко найти.
Погуляем завтра? спросил я, хотя не сомневался в ответе.
Конечно, она зазвенела ключами, отыскивая в темноте замочную скважину. Дверь скрипнула, и после пяти секунд тишины Ирис вдруг прижалась ко мне всем телом. Как сложно расстаться с тобой, ее теплые пальцы коснулись моего лица, и я закрыл глаза, раздираемый запретами и страстью. Мелькнула мысль: если она позовет меня к себе, что я буду делать? Я просто не смогу отказаться. Но Ирис только коснулась моих губ своими, совсем легонько, и исчезла, а я осталсяпотрясенный, в вихре нетерпения, желания, страха, разочарования и радости.
Когда я спускался к себе, у меня ноги заплетались.
Лежа в постели той ночьюне пьяный, не обдолбанный и одиня чувствовал, как счастье плещется во мне, словно волны. Я устал, но ощущал, что во мне много, много силы. Мне не было нужно ничего, потому что на этот раз я был полон. Я радовался перерыву, позволяющему мне окончательно прочувствовать сегодняшний день, и ждал, когда наступит завтра. Я понравился Ирис. И себе тоже. Я был с ней добрым, терпеливым и понимающим. Будь я таким со Стефанеком, хотя бы изредка, был бы у нашей истории лучший финал? Моя злость на него окончательно испарилась. Я вспоминал его каким он был, когда был настоящим и по-настоящему хорошим. Он сошел с ума, он заблудилсяя готов был оправдывать его до бесконечности.
Многие вещи, прежде непонятные, становились очевидными. Дьобулус решил бы эту загадку за тридцать секунд, но я был слишком глуп, чтобы хотя бы подумать о решении Стефанеку была нужна любовь. Его усиливающаяся жажда славы и внимания была лишь искаженным выражением этого желания. Он пытался заполнить зияющие пустоты его нелюбимости, но кроме любви, их нельзя было заполнить ничем другим. Он просил ее у меня, но не получил, хотя я не был к нему равнодушным. Я был жадным. Я никогда не признавался, как отношусь к нему. Отчаявшись получить необходимое, он умер. Если бы я понимал раньше, какая потребность управляла его поведением, смог бы я остановить его саморазрушение? Мне хотелось сказать ему сейчас: «Я люблю тебя. На самом деле. Правда. Просто я идиот».
Утром Ирис уже была у моей двери.
Мы сплелись с ней так прочно, как склеились. Мы не походили на новых друзей, скорее на старых, встретившихся после долгой разлуки. Не могли оторваться друг от друга. Мы слонялись по раскаленным улицам, купались в море, устраивали пикники на песке. Оба чересчур белокожие, мы страшно мучились, получая солнечные ожоги, вместо того чтобы загорать, как нормальные люди. С покрасневшими лицами, худые и высокие, мы выглядели странно похожими. И говорили, не умолкая. У Ирис на все было свое мнение, что меня забавляло. Я рассказал ей об «Убийце», рассказе, зацементировавшем мою плохую репутацию.
Публика сочла историю о парочке «агрессоржертва» доказательством, что я издевался над Стефанеком и довел его до самоубийства. Но в действительности Стефанек не писал этот рассказ. Это сделал я, пытаясь выразить, как ощущал себя в тот период. Это я был хищным, как Актиния, и одновременно хрупким, как Орхидея. Я пинал себя, и презирал себя, и говорил себе каждый день: «Неужели ты настолько ничтожен, что не можешь просто прервать свою жизнь? Убери себя, сделай хоть что-нибудь правильно».
Ты пытался прояснить ситуацию?
Это бесполезно. Они поняли так, как хотели понять, и уже не заберут свои мнения назад.
Ирис покачала головой.
Люди любят осуждать. Злость хлынет по любому удобному руслу. Но нужно же попытаться разобраться, даже если это очень сложно. Я предпочитаю думать, что человек не плохой, пока не доказано обратное.
И она действительно пыталась разобраться, осмыслить причины, прежде чем осудить действие. Иногда она рассказывала мне о чем-тои втайне я поражался ее мягкости. Я ненавидел свою мать за бесхребетность, но Ирис не была слабой, безответной и бездумной. Она просто была доброй, сочувствующей. Все еще безыскусная провинциальная девушка, привыкшая бродить на свободе, она с трудом подчинялась правилам и плохо усваивала общественные стереотипы. Муж приложил значительные усилия, чтобы обтесать ее и приучить производить правильное впечатлениеи, думаю, это была одна из причин, почему она была так на него сердита. Она воспринимала необходимость быть неискренней как насилие над своей личностью. В клетке условностей она задыхалась и теряла перья.
Мне припомнилась свалка, которую устроили ее фанаты во время раздачи автографов. Когда ее охранники, в попытке усмирения, начали колошматить фанатов, Ирис бросилась в толпу. Поведение охранников ее по-настоящему взбесиловзрослые люди без зазрения совести мутузят пусть психованных, но все же подростков. Она даже врезала самому ретивому. В итоге каким-то образом ей удалось всех утихомирить, а в желтой прессе написали, что она совершила страшную дурость, ведь ее саму могли порвать на сувениры. Фотографии, на которых хрупкая Ирис терялась в толпе, действительно пугали. Когда я указал ей на неосторожность того поступка, она только сделала смешную рожицу:
Я всю жизнь сначала делаю, потом думаю.
Я бы назвал это «спонтанностью».
Ты прав, прыснула Ирис. «Спонтанность» звучит лучше, чем «глупость».
С Ирис я начинал видеть себя ее глазами. Если отбросить все маски, я хорошо понимал, кто я. Дешевка. Я как ненужная безделушка: яркий и красивый, но все, на что я способенмозолить глаза и собирать пыль. Однако для нее я был кем-то, кто намного сложнее, в ком перемешалось так много всего, и хорошего, и плохого. Кем-то не испорченным по своей сути, но ужасно запутавшимся. Ирис верила, что, даже наделав ошибок, человек способен измениться к лучшему, исправиться. А я верил, что с возрастом люди только становятся хуже. Я рассказал ей о своем правиле не доверять мужчинам старше тридцати.
Что-то в этом есть, хотя я не считаю это правильным. Но у некоторых с возрастом возникает пресыщенность, она вспомнила что-то и вздрогнула. Наверное, пресыщенностькачество, которое я нахожу одним из наиболее отталкивающих.
Я понял, чья пресыщенность имелась в виду. Ее мужу надо было очень постараться, чтобы Ирис начала так к нему относиться. Нет, она не возненавидела его, но полностью отказала ему в своей любви. Постепенно я узнавал подробности их брака, и мне становилось понятным то отвращение, которое сквозило в ее голосе, когда она говорила о супруге.
Она была очень юной, когда они познакомились, он же был воплощенной уверенностью. Ему подчинялись миры, о которых она не могла и мечтать. Он раздул тлеющие огоньки ее надежд в костры и в мерцающем красном свете предстал перед ней чуть ли не полубогом. Ирис не перечисляла свои чувства и иллюзии, но мне было яснее ясного. Банальнейшая история. Тебе четырнадцать лет, мама с папой тебя любят, и ты пока еще живешь в не изгаженном мире. Ты не способна поверить, что кто-то может смотреть тебе в глаза и врать, не краснея (потому что ты сама никогда бы так не сумела). Обожать тебя в эту секунду и забыть в следующую (ты считаешь себя уникальной, но для него такие уникальности уже давно все одинаковые и легкозаменяемые). Выволакивать из твоей головы самые интимные мысли и оставаться холодным (ведь то, что шокирует и потрясает тебя, он уже изучил досконально).