После выпитой в кафе кружки пива Ирис успела закинуться парой коктейлей, и ее слегка пошатывало. Я подставил ей плечо. То, о чем она говорила, было отнюдь не весело, но она оставалась спокойной, перечувствовав и передумав на эту тему уже так много, что никаких эмоций не осталось.
Я была очень наивной или очень глупой. Я представляла, что заниматься музыкойэто процесс создания. Тебе позволяют считать себя творцом, но лишь поначалучтобы удержать, вовлечь тебя. А потом ты обнаруживаешь, что музыкаэто бизнес. Всего лишь. И тебе не позволят относиться к ней иначе, потому что люди, вкладывающие в этот бизнес деньги, не дадут тебе свободу и возможность экспериментировать. Им нужна гарантированная коммерческая успешность. А ты исполнитель, подчиненный. Но, в отличие от обычного офисного работника, ты даже не можешь уволиться, потому что в контракте, который ты подписал в твои пятнадцать-шестнадцать лет, не удосужившись прочитать внимательно, тебе грозит за побег чуть ли не повешение. Штрафы съедят все, что ты заработал, и если ты все-таки уйдешь, то с голой задницей. Даже твоя музыка тебе не принадлежит, что оговорено в том же контрактес использованием максимально сложной юридической терминологии. Они знают, что делают. Да даже если бы ты и не был юным дебилом и вдумчиво оценил предлагаемые условия, разве решился бы ты отказаться? Может быть, это твой единственный шанс. А ты так хочешь петь. Хочешь, чтобы тебя услышали.
Ирис споткнулась. Я поймал ее за локоть.
Ладно, дальше, пробормотала она. Ты записываешь первую песню, и даже если тебе слишком часто указывают, что делать, пока это не очень напрягает. Появляются фанаты, и это льстит. Я вам нравлюсь? Я? Как такое может быть? Ты пока не представляешь, что через год-другой начнешь тонуть в этом внимании и не сможешь почесать нос, чтобы тебя не сфоткали и не откомментировали: какая же свинья, чешется на людях. Кроме фанатов появятся еще и ненавистники, которые будут орать про тебя гадости на каждом углу и которых твои охранники будут прогонять с твоих выступлений, разбивая об их головы те самые помидоры, что принесли с целью запустить в тебя, Ирис невесело улыбнулась. Это было чересчур. Я не ожидала такого. А может, я просто требую невозможного? Ведь так не бывает, чтобы все-все-все тебя любили. Кому-то ты придешься не по душе.
Покажи мне того, кто мечтает, чтобы его ненавидели, Ирис.
Ты прав Я подбадривала себя, держалась. Ведь кроме плохого, было и хорошее. Концерты, ощущение собственной силы, поток обожания от толпы, который течет сквозь тебя, наполняет каждую твою клетку. Мои глаза никогда не блестят так, как после концерта. Много хорошего Да даже то, что, хотя я могла позволить себе любую одежду, мне почти не приходилось ее покупать! Любой модельер был рад подарить мне платье из своей новейшей коллекции. Разве в тринадцать лет я могла хотя бы вообразить такое? А теперь все закончилось и из меня как сердце вырвали. Но мне больно не из-за платьев. И не из-за утраченной любви поклонников.
Ты про последний альбом?
Да. Я была обязана его записать. Паршивый контракт. Я совсем рассорилась с прессой. Меня замучились пинать. Музыка-то у меня примитивная, и вообще не пора ли заменить меня кем-то посвежее? Мои боссы насторожились. Подняли уши, как сторожевые псы. Задумались, а не позволяли ли мне слишком много. Давно пора взять меня под строгий контроль. Когда мы занимались предыдущим альбомом, каждая написанная мною песня протаскивалась через целую комиссию, и, бедная, возвращалась ко мне вся в синяках. Мне говорили: «Это слишком прямо. Слишком провокационно. Слишком глупо». Обливаясь слезами, я выдергивала из песни кости и превращала ее во что-то невнятное, способное втиснуться в ту форму, которую они мне предоставили. А на записи последнего альбома я могла бы вообще не присутствовать. Раз к написанию текстов и музыки меня не допустили, так еще и спойте кто-нибудь за меня, так, как вам надо, и возьмите мое имя, которое уже тоже не мое. Но меня приволокли в студию. Я ненавидела их всех и всё, что они придумали. Сопли с сахаром. Возможно, раньше я исполняла похожие песни, но тогда я верила в то, что пою, а не думала о том, как продать больше записей и заработать больше денег. Да, я была идиоткой, но я была искренней.
Главное достоинство твоих песен, согласился я.
В общем, я ужасно рассердилась и устроила им балаган. Но никто не заметил! Представляешь? Ирис рассмеялась. Они так привыкли прятать злобу за улыбочкой в тридцать два зуба, что не увидели, что не так в этой записи, она шлепнула себя по губам. Заткнись-заткнись. Я тебя еще не достала?
Нет.
Я слишком долго молчала и теперь не могу остановить себя. Это словно наконец-то напиться после долгой жажды.
Я сам напросился.
Точно, она смотрела на меня очарованно.
Я показал на темную отметину у нее на запястье.
Ткнула сигаретой?
Ага. Он сказал мне: «Немедленно затуши сигарету». Больше не буду так делать. Больно.
«Голая» фотосессияэто выходка из той же серии?
Да. Он спровоцировал меня заявлением, что я испортила свою репутацию дальше некуда. Я успешно доказала ему, что он был неправ. Ладно, давай поговорим о тебе.
Что ты хочешь обсудить?
Как тебя лечили? Почему твой парень покончил с собой? И что было до этого?
Мне было удивительно легко пересказать Ирис раздражающую историю моей жизни. Я так привык разговаривать с ней мысленно, что в этой откровенности не было ничего нового. Я не боялся, что она осудит меня. Ирис была для меня чем-то хорошим по определению, мой источник утешения, тот человек, чей мягкий голос звучал для меня даже в самые черные периоды, когда я был отвратителен всем. Можно ли сказать, что я ее идеализировал, если в реальности она оказалась именно такой, как я представлял?
Ирис слушала меня в полном молчании, и только на ее лице быстро сменялись эмоции. Я старался не обращать внимания на ее реакцию, сухо, отстраненно перечисляя события.
Я потрясена, пробормотала Ирис, когда я умолк, и вытерла ладонями мокрые щеки. Нет, я в ужасе.
Просто прими это, как факты, прочитанные в энциклопедии.
Как ты с этим живешь? она посмотрела на меня широко раскрытыми глазами.
А куда мне деваться-то? усмехнулся я.
На морской поверхности дрожали розовые полосы. Солнце садилось в море. Как в сказке. Мне все еще было немного странно. Я был привязан к ней долгие годы. Нигде и повсюду, она была рядом, находясь в отдалении. Когда я был усталым, безразличным, опустошенным до самого дна, Ирис превращалась в фотографию на журнальной странице, изображение на конверте пластинки, в песни, написанные человеком, который меня не знает, и которые относятся не ко мне. Но иногдав моменты, когда я отчаянно нуждался в чьей-то близостия представлял ее так отчетливо, что казалось, только руку протяни.
Только руку протяни. И одно видение сменялось другим. Образы непостижимого, непозволительного счастья. Большего, чем я заслуживаю или могу выдержать. Я спрятал ладони в задние карманы джинсов и сказал:
Мой самый любимый цветрозовый. Как обложка твоей первой пластинки. Когда я слушал ее, все неприятности отступали. Я как будто бы перемещался в пространство, где я свободен от себя, от других, где меня ничто не угнетает. Ты относишься к людям иначе, чем я, ты добрее И, вслушиваясь в твой голос, иногда мне удавалось представить, как этобыть тобой, без моих заморочек и злости. Это было так приятно. Видимо, у меня установилась ассоциация, и розовый цвет бодрит меня, когда я в унынии, и успокаивает, когда я в тревоге. Это цвет тебя. Звучит глупо, но в розовых футболках я ощущаю себя защищенным, как в бронежилете.
Ирис рассмеялась.
Ты устанавливаешь прочные связи между вещами, чувствами и явлениями. Я это уже заметила.
Слишком прочные. Например, моя мать внушала мне отвращение. Я едва мог смотреть в ее сторону. Мне были неприятны даже вещи, к которым она прикасалась. Отторжение на физическом уровне. Когда мне приходилось есть еду, которую она готовила, меня слегка подташнивало. До сих пор домашним блюдам я предпочитаю те, что продаются запечатанными в пластиковые коробочки. Я вырос на шоколадках.
Однако здорово ты вырос на шоколадках, улыбнулась Ирис. Звучит слегка социопатично. Но «отторжение на физическом уровне» это мне хорошо понятно.