Ты все-таки маньяк. Но выглядишь получше других. И забавный. Ладно, я разрешаю тебе побыть со мной сегодня. Но на постель не рассчитывай. Держи в узде свою разросшуюся за годы безответной любви страсть. Мне, видишь ли, недавно свезло додуматься, что случайные сексуальные связи вредны для меняведь после мне так омерзительно грустно, она поднялась. Это будет бессердечным и аморальным, учитывая твой недавний выход из лечебницы, если я скажу, что хочу выпить?
Будет. Но тебе я готов простить что угодно.
Ого. Вот теперь я почти верю, что ты меня любишь.
Мы бродили по улицам, пока не набрели на ветхую полутемную закусочную, где сели за угловой столик. Местного языка мы не знали, а официант не знал роанского. Десять минут я развлекался, наблюдая, как Ирис делает (пытается сделать) заказ. На нее распространялось главное заблуждение туристов: тебя как-нибудь да поймут, главноеговорить громче.
Интересно, что он нам принесет, обеспокоенно пробормотала она, когда официант отошел.
Ну, если в соответствии с твоими жестами, то осьминога, разделочную доску и корзину для бумаг.
Я певица, я и не обязана быть сильна в пантомиме, отмахнулась Ирис. А здесь симпатично, правда? Напоминает мне о юности.
Ирис восхитили обшарпанные стены и дешевая клетчатая клеенка с неровно обрезанным краем, покрывающая стол. В ее нищем провинциальном городишке одна такая кафешка была на весь город.
Мы жили в доме под снос, в квартирке на верхнем этаже. Крыша протекала, отчего у нас на потолке появлялись здоровенные пятна. Если побелить потолок заново, вся красота до первого дождя. Но денег на починку крыши не было. Во время ливней приходилось подставлять тазы. Еще у нас не было горячей воды и часто отключали электричество. Зато я возвращалась домой и чувствовала: это мой дом, каким бы он ни был. А потом, когда все началосьздесь там нигде. Полгодаи ему хочется смены обстановки. Что за мания покупать дома? Я не успевала привыкнуть. Иногда думала: «Да где я живу вообще?» Ирис почувствовала, что сказала что-то слишком откровенное и заметно смутилась. Но мне не хотелось, чтобы она останавливалась.
К нашему удивлению, официант принес салат и пиво для Ирис, апельсиновый сок для меня. Ирис сразу запихнула в рот большой лист.
Ты уверен, что ничего не хочешь? Ну хотя бы осьминога? Или разделочную доску? Мне всегда неловко, когда я ем, а кто-то сидит рядом голодный, она с наслаждением запила салат пивом.
Я не голоден.
Ты не стесняйся, если что.
Я отпивал апельсиновый сок, стараясь не смотреть на пиво. Ирис так и не вспомнила о вилке и набивала щеки овощами, как хомячок. Зрелище, по непонятным причинам, завораживающее.
Противно смотрюсь?
Совсем нет. Забавно, трогательно. Мило. Ты всегда ешь салат руками?
Если он без соуса. И если обстановка позволяет. На официальных мероприятиях мне приходится смириться со столовыми приборами. Только я все никак не могу запомнить, что для чего, и поэтому обычно вообще ничего не ем. Ну да, я деревенщина, была ею и останусь, Ирис даже не потрудилась изобразить сожаление по этому поводу. Ты точно ничего не хочешь?
Точно-точно.
Ирис подозвала официанта и ткнула пальцем в первый попавшийся пункт меню.
Надеюсь, мне повезет. В прошлый раз, когда я так сделала, мне принесли ведерко горчицы, ее передернуло. У меня аллергия на горчицу.
У меня тоже.
Мы обменялись сочувственными взглядами.
Тебе, наверное, кажется, что я слишком много ем, сказала Ирис, пытаясь подобрать такую интонацию, чтобы я не заметил, что она оправдывается. Но я ужасно оголодала. Долгое время не могла проглотить ни кусочка. Это мое триумфальное возвращение к еде.
Ешь сколько хочешь. Это нормально.
В детстве я была пухленькой. Когда мы встретились, на мне еще оставался подростковый жирок. «Толстых звезд не бывает», сказал он. Вероятно, небо их не выдерживает. Так что я начала худеть, и худела, худела, и опять худела, и мне жутко надоело. Не мое намереньесделаться тощей, как бродячая собака, но он указывал: «Теперь ты выглядишь гораздо лучше. А можешь еще лучше». Я была готова сделать что угодно, лишь бы меня похвалили. И даже когда у меня начались обмороки и проблемы с желудком, он не хотел заткнуться: «Очень, очень хорошо. Отлично. Но еще чуть-чуть».
Онмуж?
Да, Ирис с раздражением разломила кусок хлеба. Зачем я говорю с тобой об этом?
Наверное, просто хочется.
Наверное.
Принесли ее заказ.
Выглядит неплохо, она так и набросилась.
Ты сбежала от него?
От него, от всего.
И что ты намерена делать?
Ирис пожала плечами.
Что угодно, кроме возвращения. Он сожрет меня, а его адвокаты догрызут мои косточки. Денег мне хватит еще месяца на полтора Надо было сразу обналичить все, но я побоялась ехать с такой суммой. А теперь он заблокировал мою карточку. Опять я недооценила его сволочизм. А потом вот потом и придумаю, что буду делать. Сменю имя на «Уродливый Колючий Сорняк», Ирис ухмыльнулась. Устроюсь на работу.
Это слишком грустно.
Вот уж что, а работа меня не пугает. Почему-то считается, что если ты звезда, то и ложку вымыть не способна. Этакая ленивая томная дуреха. Попробовали бы вы попрыгать два часа на концерте и еще петь при этом, а до этого встать в четыре утра, провести семь часов в автобусе, дважды прогнать полный концерт на репетиции, ответить на сотню тупых вопросов и написать свое имя три тысячи раз, источая лучезарные улыбки. Да я пахала как лошадь! Я справлюсь.
Не будет твоих новых песен
Да кому нужны мои песни, с горечью возразила Ирис. Особенно если учесть, во что они в итоге превратились.
Они перестали быть твоими.
Она печально кивнула.
А от твоих даже раны заживали.
Спасибо.
Я серьезно, я дотронулся до ее руки, расслабленно лежащей возле хлебницы. Пальцы Ирис были прохладными, кожа нежной, и на секунду меня охватило чувство искрящегося счастья.
Прости, что я так безобразно наорала на тебя. Если честно, я ужасно испугалась, наши глаза встретились. Эта Ирис была гораздо старше той, которую я увидел когда-то на журнальной обложке. Она превратилась в язвительную, разочарованную, немного уставшую от всего женщину. Но ее взгляд остался прежним: наивным, нежным, заинтересованным. Чистый взгляд большого ребенка.
Я понимаю. Все в порядке.
Что-то я совсем с тобой заболталасьее глаза раскрылись шире. Непонятно, прошептала она. Необъяснимое чувство. Как будто мы знакомы очень давно. Словно ты мой лучший друг или вроде того. Знаешь все обо мне.
Я действительно твой лучший друг.
Ирис мотнула головой. Времена изменились. Она была уже не столь легковерна.
Ну и мысли. Похоже, я перегрелась.
Когда мы вышли на улицу, солнце уже убавило яркость, готовясь к закату. Какой бы путь мы ни избрали, мы все равно пришли бы к морю, которое притягивало нас, как магнит. Мы бродили по влажным камням, ощущая на ступнях брызги волн, и, освободив болтунов в себе, уже не могли заточить их обратно. Наговорили слов на целый океан. Мы вспоминали все ее лучшие песни, простые и невинные, вроде «Осень, прощай», «Море» и «Удача».
Тексты моих песен часто критиковали за излишнюю простоту. Я с этим не согласна. Что значит «слишком простые»? О чем, по их мнению, должны быть мои песни? О тригонометрии? Я пою о чувствах. Если они прозрачны и очевидны, почему я должна намеренно усложнять их? «Я люблю тебя» говорят не для того, чтобы казаться умнее. Я не пытаюсь кого-то чему-то научить, я делюсь эмоциями. Если мне весело, я напишу радостную песню, и, возможно, она улучшит чье-то настроение. Если мне грустно, то что ж, люди любят грустить под музыку, и моя песня составит кому-то компанию.
Я думаю, они боятся.
Чего?
Твоей искренности. Я подозреваю, у нас не принято говорить о чувствах. В том числе и в музыке.
Это ужасно неправильно, то, что сейчас происходит в музыкальном мире, рассказывала Ирис. По-настоящему мерзко. Напоминает крысиную грызню из-за куска сыра, и ты в этой заварушке: «Может, я уже спою что-нибудь?» Но тебя никто не слушает. Ты звезда, талант, исключительная персона все об этом говорят, но на самом деле тобой помыкают как последней горничной. Всем плевать на твое мнение. Если у тебя есть свои взгляды, то тебе придется сражаться не на жизнь, а на смерть, чтобы отстоять их. И я начала проигрывать. Я потратила все силы, кончилась. Мне пора на помойку.