Вы знаете, однако, что мы питаем другие цели.
- Тогда знайте вот что, - жестко сказал Джирики. - Годы, которые мы были разъединены с хикедаия, многочисленны, как снежинки, но мы и норны все же одной крови. Как можем мы сражаться на стороне внезапно возникших людей против нашего рода? Ведь мы некогда вместе ходили под солнцем Крайнего Востока! Что может связывать нас со смертными, которые уничтожали нас с той же небрежностью, с какой уничтожают все на своем пути... даже самих себя? - Никто из людей, кроме Бинабика, не мог выдержать холодного взгляда ситхи. Джирики поднял длинный палец. - А тот, кого вы шепотом называете Королем Бурь... чье имя Инелуки, - он горько усмехнулся, когда люди зашевелились и стали тревожно озираться, - даже оно пугает вас! Он некогда был лучшим из нас - прекрасным, умным далеко за пределами понимания смертных, ярким, словно пламя! - и если теперь это сгусток темного ужаса, холодный, полный ненависти, - чья это вина? Если теперь, бестелесный и мстительный, он собирается смести человечество с лица своей земли, как пыль со страниц старой книги, - почему мы должны огорчаться?!
Никто не мог ответить ни слова, но в тишине, наступившей после того, как замолчал Джирики, возник тихий жалобный звук. Он парил в темноте, полнясь неведомыми словами, осколками прозрачной прекрасной мелодии.
Окончив петь, Аннаи посмотрел на молчаливого принца и на своих товарищей ситхи, а потом, поверх танцующего пламени, взглянул на замерзших людей.
- Это наша песня, которую некогда пели и смертные, - пробормотал он. Западные люди любили ее в прежние времена и даже перевели на свой язык. Я... Я попробую вспомнить.
Задумавшись, он поднял глаза к небу. Ветер стихал, и, словно снежинки, таяли холодные и далекие звезды.
Мох вырос на камне сени О'хиса,
- запел наконец Аннаи, смягчая щелчки и долгие гласные ситхи.
Тени медлят, остановились, прислушались,
Деревья обнимают стройные башни Да'ай Чикиза,
Тени шепчутся, темные тени на листьях.
Высокая трава колеблется над Энки э-Шаосай,
Тени растут на высокой траве,
Над могилой Ненайсу покрывало цветов.
Тенистый ручей молчит, ы никто не тоскует там.
Куда они ушли?
Леса объяты тишиной...
Куда они ушли?
Песня стихла.
Неужели они не вернутся,
Не будут танцевать в сумерках?
Не зажгут огней, посланников звезд,
В конце дня?..
Когда голос Аннаи зазвенел, лаская грустные слова, у Саймона появилось чувство, которого он никогда раньше не испытывал, - тоска по дому, которого он никогда не знал, ощущение потери чего-то, что никогда ему не принадлежало. Никто не сказал ни слова, пока пел Аннаи. Никто не смог бы.
Волны бьются о берег
Над светлыми улицами Джина-Т'сеней,
Тени прячутся, засыпают в темных гротах.
Голубой лед сковал Тумет'ай, и, погребая дивные беседки,
Тени падают на узор, сплетенный временем.
Куда они ушли?
Леса объяты тишиной...
Куда они ушли?
Песня стихла.
Неужели они не вернутся,
Не будут танцевать в сумерках?
Не зажгут огней, посланников звезд,
В конце дня?..
Песня кончилась. Огонь был одиноким ярким пятнышком в пустынной стране теней.
Зеленый шатер одиноко стоял в сырой пустоте равнины перец стенами Наглимунда. Его края вздымались и трепетали на ветру, как будто один он из всего того, что могло незаметно двигаться на этом огромном, совершенно открытом поле, был живым и дышащим.
Скрежеща зубами, чтобы не давать воли суеверной дрожи - для того, чтобы дрожать, вполне хватало сырого, пронзительного как нож ветра, - Деорнот наблюдал за Джошуа, который ехал чуть-чуть впереди.
Взгляните-ка на него, думал он, как будто уже увидел своего брата - как будто смотрит прямо через зеленый шелк и черный гребень дракона прямо в сердце Элыаса.