Кто Лесоноров обидел?
Мужики промолчали, у баб скривились лица. Лесонорыневысокий, мохнатый, нелюдимый и негостеприимный народецжили по чащам, бортничали, собирали грибы и ягоду с топей, обменивали лесные дары на молоко, сметану и медные слитки и с людьми обычно не ссорились, но раз поссорясь мстили долго, злобно и надоедливокак мошка. Одну пальцем раздавишь, тьма и до смерти заесть может.
Кому мохнорылые спать помешали? Кто на чужое добро позарился? Волшебниха неторопливо прошлась по кругу, зыркая тёмными, налитыми кровью глазами по лицам сельчан. Или по-плохому спросить, раз доброго слова не понимаете?
Ни слова в ответ. Красноглазая сорвала с косички медный череп с оскаленными зубами, пошептала над ним и выложила на ладонь.
Пусть каждый из вас подойдёт и сунет черепу в пасть палец. Безвинного мой дружок не обидит, а тому, кто всю общину под напасть подвёл, ядовитым зубом всю кровь испортит. Подходи, ну!
Сказать, что Первый-Сноп хотел тыкать перстом в оскаленные медные зубы, было бы жесточайшей ложью. Староста трусил. Но точно зналон Лесоноров пальцем не трогал, а злить красноглазыхсебе дороже. Топнув правой ногой оземьот злаПервый-Сноп вышел вперёд и поднёс дрожащую руку к черепу.
Невиновен, спокойно сказала волшебниха. Дальше.
Эй, что встали, как девки на смотринах?! Подходи давай, раз госпожа волшебниха приказала! рявкнул Первый-Сноп и за рукав выволок из рядов Волчью-Маму.
Староста знал наверняка, что дебелая и щедрая на любовь бабёнка за последние две седмицы надолго из деревни не отлучалась. Он почти силой сунул руку женщины в пасть черепа.
Невиновна.
Крестьяне чуть осмелели. Поочерёднокто медленными шажками, кто залихватски топаявыходили в круг, тыкали пальцем в череп и возвращались, расплываясь в улыбках. Оставалось уже немногос полдесятка мнущихся мужиков и бабкаждый из них, похоже, чуял вину перед Лесонорами, но признаваться в ней не хотел. Волшебниха двинулась было в их сторону, и тут Пёстрый-Пёс, молодой, ещё неженатый парень, выскочил вперёд и бухнулся красноглазой в ноги.
Я, я виноват! Не карай, госпожа, смертью!
Рассказывай! Волшебниха нависла над парнем, как стервятник над стервом. Убил кого? Снасильничал? Обокрал?
Пчёл потравил. В лесу борть нашёлуж до того богатую Сунулсяа меня ихние пчёлы за все места покусали. Я до дому сгонял, дымовуху прихватил и назад. Пчёл-то выкурил, борть уволок, мёд слил, а вокруг медвежьей лапой следов наставилдумал, никто не узнает
Думать твоему отцу надо было, когда тебя делал, и матери, когда, родив, пуповиной дурака такого на месте не придушила. Почём у вас нынче борть?
Живая, с пчёламишесть овец, пробурчал Первый-Сноп.
Не слышу, прищурилась волшебниха.
Шесть овец, госпожа.
Пусть этот гнилоед дюжину овец Лесонорам представит, да в ножки падётавось помилуют. Радуйтесь, что не убил никого, овцами бы не отделались, сердито сказала волшебниха и прицепила череп на прежнее место (амулеты на косичках громко звякнули). Гоните сюда скотину, лечить буду.
Помилуй, госпожа, у нас с матушкой всего пять овец! Пёстрый-Пёс всё ещё стоял на коленях.
Займи. Продай. Заработай. Твоё дело, отрезала волшебниха.
Первый-Сноп подал знак, и Лисий-Хвост на пару с Кривым-Ручьём под белы руки уволокли парня прочь, от греха подальше. Остальные побежали выгонять и выволакивать из хлевов коров, овец, свиней и драгоценных длинношёрстных козочек. На маленькой площади поднялся невообразимый гвалт, в довершение всего начал накрапывать мелкий, уже почти что осенний дождик. Красноглазая с бесстрастным лицом брала животных за морды, вдувала им в глаза и ноздри какой-то дымящийся порошок, вручала хозяину пучок сухих листьев для язв и, не слушая благодарностей, переходила дальше. Крестьяне мрачно ждаличего затребует благодетельница, что её душеньке будет угодно. Кое-кто под шумок толкал локтями баб, чтобы детей с площади уводили. Но, вопреки обычаю, волшебниха не затребовала ничего. Чмокнула в нос последнюю козочку, подхватила кутуль со своими бебехами, вскинула на спину и вдруг шкодно ухмыльнулась, необыкновенно от этого помолодев. Красные глаза озорно блеснули, волшебниха хлопнула в ладошии вместо капель дождя на деревню посыпались бабочки. Белокрылые и голубоватые, пахнущие весенними цветами и свежими яблоками, они порхали, кружились в воздухе, садились на волосы и одежду и шерсть животных, а затем таяли без следа. Пока крестьяне раскрыв глаза, пялились на невиданное диво, волшебниха исчезла. Или, скорее всего, скрылась в лесочке. Последние бабочки закружились чудесным венком в воздухе и пропали. И вдруг раздался звонкий голос ребёнка:
Мама, смотри, я тоже так могу!
Отрок лет семи выскользнул из толпы, хлопнул в ладоши. Одинокая бабочка, большая и пёстрая как курица, медленно села ему на голову. Крестьяне обмерли. Раздался страшный женский крик, на площадь выбежала безвестная батрачка, недавно прибившаяся к Речице и бравшаяся за любую работу ради хлеба и крова. Ухватив сына за руку, она попробовала втащить его назад, но гудящая, словно улей, толпа уже сомкнулась. Мужики начали доставать ножи и пастушьи дубинки, женщины развязывали тяжёлые пояса с медными пряжками. Батрачка ссутулилась, ощерилась словно рысь и тоже добыла короткий, необычно тёмный клинок. Окаянный мальчишка даже не разревелсяон единственный, похоже, не понимал, что его ждёт
Первый-Сноп был бы плохим старостой, если бы не поспевал вовремя. Он точно зналпролитая без суда кровь добром для общины не обернётся. О ледяной деревне, откуда в лютый мороз камнями прогнали сиротку-бродяжку, ходили слухи по всему краю. А кому делать нечего было, могли и ногами сходить проверить в верховья, за Сальную горкудома стоят один к одному, коровы, петухи, псыи всё-всё инеем тронуто.
Стоять! зычно гаркнул староста и ворвался в круг. За что людей жизни лишить хотите?! Что за вина на них?
Волшебник пацан. Вшей поди не научился давить, а туда же, подбоченясь, фыркнула Прялка-Прялка. Мы его не убьёмон нас погубит, а не настак наших детушек.
Так ли, братие?
Так, так! пронеслось над толпой.
Расступись, скомандовал староста. Судить будем. Думать будем.
Вездесущий Лисий-Хвост тотчас приволок из ближайшей избы уголёк и раздул огонь, какая-то баба поставила рядом чашу воды и туесок масла, а маленький медный самородок Первый-Сноп и так постоянно носил на шее. Маслом староста вымазал рты истуканам, над огнём и водой поклялся судить по чести, медью запечатал уста для всякой лжи. Батрачка стояла, одной рукой прижимая к себе ребёнка, другой поводя остриём клинка в сторону любого, кто случайно подходил ближе.
Что можешь сказать в своё оправдание ты, женщина?
Отпусти насмы не можем причинить никому зла, огромные глаза батрачки переполняло отчаяние. Я знаю, что мой сын вырастет и станет волшебником. Пока он мал, я вожу его с собой, брожу с места на место и никто, кроме меня, не знает, как его зовут.
Первый-Сноп почесал в затылке. Коли такможно и вправду отпустить восвояси. Пусть их волки с медведями судят, а наше дело сторона.
Иди сюда, не бойся! Староста высоко поднял мальчишку, чтобы каждый мог его видеть. Знает ли кто-нибудь в Речице, как его звать?
Молчание царило на площади. «Вот и славно, одной бедой меньше», подумал Первый-Сноп.
Коли так, пусть ухо
Я знаю! Белокурая пухлая девочка лет шести отцепилась от материнской юбки и громко-громко, так, что все услышали, крикнула: Он Витуль, мой друг Витуль!
Это был конец. Сообразив что-то, мальчик дёрнулся и заревел, толпа молча сомкнула плечи, батрачка взмахнула клинкоми бессильно опустила руки.
Стоять! гаркнул Первый-Сноп. Без суда в Речице конокрадов и то не казнят. Как решим, братие, так и будет, милосердно и по-людски. Кто-нибудь что-нибудь может сказать в защиту отрока?
Я скажу! Из дальнего ряда протолкнулась вперёд шептуха. Не обязательно лишать отрока жизни.
Все вы в сговоречто шептуны, что волшебники! Смерть! заблажила было Прялка-Прялка, но Тот-Кто-Спит запечатал ей рот мощной оплеухоймолчи, баба, когда дело решают.