А уж сколько кайфа всяким сочинителям от такого симбиоза. Что вижу, то и творю, а пипл радостно хавает. А кто не хаваеттого к Кабысдошьему. Или ещё к комуповыше да позакрученней.
Впрочем, не все хавали. И не все творили что ни попадя. Жил, например, на свете писательталантливый, несмотря на то, что юный. И отчаянно он всякому неприличию сопротивлялся. Хотя и не всегда успешно.
Что за бесстыдство нафиг такое? гневно вопрошал юноша у мироздания. Хочется искусства и благолепия, а лезет непотребство со всех дыр. Вместо вдохновениясплошная матерщина. Где ты, прекрасное звучное слово? То ли дело классики писали: «Люблю грозу в начале маякогда херачит первый гром». Ой, кажется, у классика иначе было. Где ты, где ты красивое хлёсткое слово? С тех пор как эти «неприличные» на нас неизвестно откуда свалилисьпардон, возникли из параллелья и обрели физическую форму, ни строчки нормальной не пишется. В мыслях зарождаются изящные фразы, на бумагу выливается чёрте-что.
Писатель вздохнул. Была у него, кроме канувшего в Лету таланта, ещё одна печаль. Снится уже которую ночь очаровательное хрупкое существодевушка с золотистыми волосами, стройная, соблазнительная, и светится вся, словно сказочная эльфийка. Аж просыпаться не хочется. И неудивительно! Днём на улицу выйдешьсплошные гоблинши с Кабысдохами за плечами. И где её искатьнезнакомку из сна?
В печальных раздумьях пришёл писатель к озеруодному из немногих мест в городе, где можно от неприличия отдохнуть. Не любят пришельцы чистых природных уголков. Пугают они их до дрожи в каждом члене.
Одним словом присел писатель на зелёном склоне, погрузился в тяжёлые мысли И вдруг что-то сверкнуло у берега. Присмотрелся герой наш и глазам не поверил. У самой воды сидела онастройная, соблазнительная и даже светящаяся.
Ты кто? спросил он у существа-из-сна.
Я? Девушка тряхнула длинными золотистыми волосами. ЯБожественная.
И скромная, хмыкнул писатель.
Прилагательное я. Божественная. Отзываюсь также на Восхитительную, Очаровательную, Светлейшую, Обворожительную, Прелестную, Обаятельную, Чарующую, она вздохнула. Мои сёстры со мной частичкой себя поделились.
Хм. Надо же. А я думал, только эти умеют материализовываться
Вообще-то, да. Чтобы проявиться у вас, я из своего мира исчезла насовсем. А здесь так неуютно и холодно.
А зачем же ты к нам пожаловала?
Разве не ты меня звал? Жаловался, что из-за «неприличных» всё вдохновение пропало.
Не то чтобы звал Но В общем, да, я это был. Я! А ты, он подошёл, осторожно взял её за руки, ты не уйдёшь?
Так некуда мне уходить, она печально опустила голову.
Отлично! Ну, теперь мы им зас Мы им покажем! А жить у меня будешь. Вот они у нас запляшут. Пока существуют такие Божественные, нам никакие хренотени не страшны!
Много чего пришлось пережить писателю и его прилагательному. Не очень-то обрадовались неприличные, ставшие в мире людей уже почти хозяевами, такой гостье. Несильно-то хавал пипл творения писателябез ругательств да похабщины, неформат-с, однако. Но не сдавались наши герои. Днём и ночью светила Божественная своему писателю. Днём и ночью творил писатель, неся вдохновение в массы. И постепенно, понемножку начало отступать злобное и похабное.
Говорят, спустя время у писателя и его Божественной даже дети родились. После пышной свадьбы, разумеется. Но это уже совсем другая история
Имя
Ника БатхенИмена не выбираютРассказ
Пегая коротконогая корова с отвислым выменем уже лежала. Бурая тощая ещё держалась на ногахтяжело ворочая лобастой башкой, она пробовала дотянуться языком до кровоточащих язв на боках. Где-то за стенкой плакал телёнок.
Вчера ещё были здоровы, угрюмо сказал Первый-Сноп, староста Речицы и самый справный мужик в деревне.
У меня три свиньи в язвах и у тёлок прыщи по шкуре пошли, поддакнул Лисий-Хвост и запустил пальцы в клочкастую рыжую бороду. У Того-Кто-Спит овцы хворают, у Волчьей-Мамы бык ослепзабивать пришлось.
К шептухе ходили? для порядку спросил Первый-Снопи так было ясно, что бегали и не раз.
Ходили, как же не ходитьнастой змей-травы дала, хлевы чистить велела чаще, хворую скотину наособицу от здоровой водитьтак они ж поутру все здоровые все в одном стаде были запричитала вполголоса толстая Прялка-Прялка, хозяйка недужных коров.
Того и гляди, хвороба на людей перекинется, Первый-Сноп с отвращением почесал комариный укус на предплечье, решать надо, сход собирать.
Лисий-Хвост обречённо вздохнул:
И без схода всё ясно. На поклон пора до красноглазогобез него нам никак не сдюжить.
Первый-Сноп сплюнул в истоптанную соломуволшебников в Речицу не заходило последние три зимы, и никто об этом не плакал. По обычаю красноглазые являлись на зов общины и помогали сдюжить с напастямиот засухи до морового поветрия. По обычаю же в благодарность (а впрочем, и просто так) они имели право на любой срок остановиться в любом доме и забрать у общины всё, что приглянется, от расшитого рушника или курицы до коня, сохи, безымянного малыша или отрока, ощутившего в себе Дар. Последнее было особенно дурно. Имя волшебника было ключом к власти над ним. Любой, кто знал детское имя волшебника, мог причинить ему вредсам или выдав тайну другому красноглазому. Поэтому, войдя в силу и выучив те заклинания, из-за которых белки глаз навеки наливаются кровью, волшебники обычно возвращались к родным очагам и вырезали под корень всех, кто мог знать их имя, родителей, братьев, товарищей по играм, а то и село или квартал целиком. Лишний раз звать красноглазых значило приманить бедуобращались к ним только в крайних случаях. Но сейчас, похоже, был край
Пошли, сосед! Первый-Сноп погрозил кулаком наладившейся было выть Прялке-Прялке и пинком отворил дверь хлева.
Позеленевший от времени медный колокол висел между двух могучих, в рост человека столбов, как положено, посереди Сходной площади. Первый-Сноп нагнулся, кряхтя, подлез под тёмный купол и дёрнул колокол за язык. Медь тяжело загудела.
Взываю, голос плохо слушался старосту, он откашлялся и начал снова. Взываю к защите Мудрых, ищу покровительства Сильных, припадаю к стопам Могучих, во имя клятвы, связавшей Цветок-Укропа и Меднорукого, прошу помощи мирным людям из Речицы.
Староста сглотнул и закончил совсем не величаво:
Скотий мор у нас, бурёнки-кормилицы мрут, овцы, свиньи. Уж подсобите, добрые господа
Колокол гулко бухнул. У Первого-Снопа заложило уши. Услышано. Главное, чтобы хоть один из красноглазых шлялся поблизостизапоздай помощь хоть на неделю, и спасать по хлевам будет некого.
Лисий-Хвост всё топтался неподалёку:
Пойдём, что ли это за помин души опрокинем. По кружечке хотьу меня на златоцвете настояна.
Первый-Сноп согласился нехотядо выпивки он был не большой любитель, но в деревне на непьющих косилисьмало ли что они там себе в мыслях имеют, что добрых людей чураются.
На краю площади стояли три резных истуканаКолоса, покровителя пахоты и страды, Матёрого, владыки приплода и урожая, и Тура, хозяина стад. Первый-Сноп погрозил им кулакомуголья от похвальных костров едва остыли, перья жертвенных кур ещё носит по улицам. Кто-то уже швырнул в Тура комком навоза так, что дрянь залепила бесстыжие зенки идола. И поделом.
Волшебник явился ещё до заката. Точнее, волшебнихакостлявая страшная баба с чёрными как смоль, заплетёнными во множество косичек патлами, на концах которых брякали амулеты. Под настороженными взорами сельчан, она хищно, словно охотничья псина, пробежалась по улицам, крутила острым носом, махала руками, наконец остановилась на площади подле истуканов и начала по-собачьи рыть землю. Рыла долго, пока не добыла пучок связанных хвостами дохлых крыс. Хмыкнула, припустилась к колодцу, бесстыже разделась догола (мужики отворачивались, отплёвывались втихую), скользнула вниз по верёвке и спустя небольшое время поднялась, зажав под мышкой осклизлый пук какой-то травы. Бросила запутку наземь, щёлкнула пальцами над ведром колодезной воды (оттуда пыхнуло дымом), облилась, неторопливо оделась.