Ну вот, место из-за тебя потерял, брюзгливо сказал он Рюмину. Подумать только, сколько все это для меня значило! Эти пьесы, заключающие в себе все сохранившиеся ценности человеческой жизни!.. Оставленные нам в наследство, когда не было еще ни шейперов, ни механистов. Человеческая, непрочная, первозданная жизнь
Рюмин стряхнул пепел в черный футляр от объектива.
Ты, мистер Дзе, рассуждаешь как орбитальный абориген. Настоящий «цепной». Где твоя родина? В ССР Моря Кризисов? Или в Коперникианском Содружестве?
Линдсей втянул воздух сквозь стиснутые зубы.
Ладно, прости уж мне мое стариковское любопытство, сказал Рюмин, выпуская густое облако дыма и почесывая красный след от видеоочков на виске. Давай-ка я тебе объясню, мистер Дзе, в чем твои трудности. Вот ты прочел три композиции: «Ромео и Джульетта», «Трагическая история доктора Фаустуса» ипоследнюю«Самоубийство влюбленных на Амисима». На мой взгляд, как-то это всене то.
Да-а? протянул Линдсей возмущенно.
Да. Во-первых, малопонятно. Во-вторых, мрачно до невозможности. И, в-третьих, что хуже всего, пьесы этидоиндустриальные. А теперьчто я думаю в целом. Ты организовал дерзкое жульничество, вызвал невообразимую суматоху и весь Дзайбацу поставил на уши. В возмещение надо бы хоть немножко развлечь народ.
Развле-ечь?
Да. Я же знаю бродяг. Им нужно, чтобы, их развлекали, а не лупили по репе тяжеловесными древностями. Они хотят слушать о настоящих людях, а не каких-то там дикарях.
Но тогда это уже будет не человеческой культурой
И что с того? Рюмин пыхнул сигаретой. Я тут поразмыслил Словом, ты мне прочел три этих «пьесы», и суть я ухватил. Не шибко-то это сложно. Пожалуй, дня за два-три сработаю подходящую.
Думаешь?
Рюмин утвердительно кивнул.
Только придется кой от чего избавиться.
Например?
Первым деломот гравитации. Кроме как в невесомости хороший танец или же драку не изобразить.
Линдсей сел прямо.
Танец или драку?!
Точно. Публика-то у нас какая? Бляди, фермеры, два десятка пиратских шаек да полсотни беглых математиков. Драки и танцы всем им понравятся. Сценудолой, слишком плоская. Занавес тоже, это все при помощи света сделаем. Ты-то, может быть, и привык к старинным окололунным станциям с их проклятым центробежным тяготением, но современным людям нравится невесомость. Бродяги и так достаточно в жизни натерпелисьпусть у них хоть в кои-то веки будет праздник.
Это что жезабираться в невесомость?
Ну да. Соорудим аэростатогромный пузырь, надуем Запустим с посадочной площадки и закрепим растяжками. Тебе же всяко пришлось бы строить театр, правильно? Так что мешает соорудить его в воздухе? Всем виден будет.
Конечно. Линдсей улыбнулся. Он начал проникаться идеей. И нарисуем на нем эмблему Корпорации.
И флаги снаружи вывесим.
А внутри будем продавать билеты. Билеты и акции Линдсей громко захохотал. Я знаю даже, кто нам его построит!
Только названия не хватает. Пусть называется «Пузырь Кабуки»!
«Пузырь»! Линдсей прихлопнул по полу. Точно!
Рюмин улыбнулся, скручивая новую сигарету.
Слушай, сказал Линдсей, а дай-ка и мне попробовать.
* * *
ПОСКОЛЬКУ наш народ на протяжении всей своей истории достойно встречал новые начинания.
ПОСКОЛЬКУ государственному секретарю Лин Дзе потребовались специалисты по техническим вопросам воздухоплавания, каковых среди наших граждан множество.
ПОСКОЛЬКУ государственный секретарь Дзе как представитель автономной корпораций «Кабуки Интрасолар» подтвердил согласие оплатить народный труд щедрой долей акций поименованной Корпорации Парламентом Горняцкой Демократии Фортуны при поддержке Сената.
ПОСТАНОВЛЯЕТСЯ: Народ берет на себя постройку зрительного зала «Пузырь Кабуки», принимает участие в рекламной кампании акций «Кабуки», а также обеспечивает политическую и физическую защиту имущества, персонала и оборудования «Кабуки».
* * *
Отлично. Линдсей заверил документ и спрятал Государственную печать Фортуны обратно в кейс. Раз ГДФ обеспечивает безопасность, то я спокоен.
Да что там, сказал президент. Всякий наш дип, кому надо, может иметь сопровождающих хоть двадцать четыре часа в сутки. Особенно если идет в Гейша-Банк, ты ж понимаешь.
Резолюцию нужно размножить и распространить по Дзайбацу. Это поднимет акции пунктов на десять. Линдсей взглянул в глаза президента. Только не жадничайте. Когда поднимутся до полутораста, начинайте понемногу продавать. И корабль держите наготове.
Не беспокойся, подмигнул президент, Мы тут тоже в носу не ковырялись. Такое соглашеньице подписали с одним меховским картелем! А тоохрана занятие неплохое, но для народа утомительное. Когда приведем в норму «Красный Консенсус», придет наше время повеселиться.
Народный Орбитальный Дзайбацу Моря Спокойствия 13.03.16
Совершенно вымотавшийся, Линдсей спал, подложив под голову атташе-кейс. За фальшивыми дверями занималась рукотворная заря. Кицунэ задумчиво перебирала клавиши синтезатора.
Ее искусство давно превзошло пределы простого технического навыка. То было подлинное мастерство, исходящее из самых темных глубин подсознания. Синтезатор мог повторить и превзойти любой инструмент, мог разложить его звуковой портрет на отдельные волновые колебания и вновь воссоздатьв абстрактной, стерильной чистоте. Музыка его была проникнута до болезненности логичной, безошибочной ясностью.
К ясности этой стремились многие инструменты, нобезуспешно. Неудачи их придавали звучанию некую человечность. А мир человечностиэто мир потерь, разбитых надежд, первородного греха; мир, вечно молящий о милосердии, понимании и сострадании Нет, такой мирне для нее.
Мир Кицунэ представлял собою фантастическую, чистую, как слеза, реальность порнографии высшего порядка, вечного вожделения, не знающего усталости и покоя, прерываемого лишь спазмами сверхчеловеческого напряжения. Вожделение вытесняло все прочие проявления жизнитак же как свист обратной связи заглушает целый оркестр.
Будучи создана искусственно, Кицунэ принимала лихорадку своего мира с бездумностью хищника. Жизнь ее была абстрактной и чистой, словно горячая, наизнанку вывернутая святость.
Подобное хирургическое насилие обратило бы обычную человеческую женщину в тупое эротическое животное, однако Кицунэ была шейпером и поэтомунаделена сверхчеловеческими шейперскими гением и стойкостью. Узость мира Кицунэ превратила ее в нечто острое и скользкое, подобное намасленному клинку стилета.
Восемь лет из своих двадцати провела она в Банке, где общалась с клиентами и соперниками на условиях, полностью для нее понятных. И все же она знала, что существует огромная область умственного, естественная для всего человечества и недостижимая для нее.
Стыд. Гордость. Вина. Любовь Все эти чувства были для нее размытыми тенями, мрачным, презренным мусором, сгорающим дотла в мгновенном взрыве экстаза. Она была способна к человеческим чувствам, но редко обращала внимание на такие мелочи. Они оставались в ней, словно второе подсознание, скрытый интуитивный пласт, погребенный под постчеловеческим образом мышления. Сознание ее было сплавом холодной практической логики и судорожного наслаждения.
Кицунэ понимала, что Линдсеюпри его примитивном мышлениидо нее далеко. Она питала к нему нечто наподобие жалости, некое невнятное, неосознанное сочувствие. Она считала его очень старым шейпером, из первых поколений. В те времена возможности генной инженерии были еще ограничены, и шейперы лишь слегка отличались от изначального человеческого сырья.
В таком случае ему, должно быть, не меньше ста лет. Выглядеть в этом возрасте столь молодо невозможно без действенной технологии продления жизни. Он представлял собой ту эпоху, когда искусство перекраивания человека еще не обрело настоящей силы. Тело его было полно бактерий. Но ни об антибиотиках, принимаемых ею, ни о мучительных антисептических душах, ни о суппозиториях Кицунэ ему не рассказывала. Зачем ему знать о том, что он ее заражает? Пусть все между ними останется чистым