Ганс! Ганс, ты там как? слабо окликнули с другой койки, в соседнем ряду.
Унесли твоего Ганса. Гнарена, откликнулся Франц Хенсен. Или сяпсис, черт их разберет. Теперь пополам разрежут и в двух могилах закопают.
Спрашивавший неразборчиво выругался, последние слова утонули в свистящем хрипе.
Во, видал? качнул головой Франц, который, похоже, знал все и про всех. Осколок в грудине, всю внутренность видно, а еще болтать пытается.
Пехотинец еще что-то говорил, но Рудольф уже не слушал. Откинув голову на тощую жесткую подушку, он бесцельно комкал край расползавшегося одеяла, стараясь не коситься в сторону горба, прикрывавшего ноги. Шетцингу было страшно.
Время от времени мимо проходили санитарынемолодые, одинаково угрюмые, в дожелта застиранных халатах, усталые, как солдаты на передовой. Все так же лязгали инструменты.
Пришел врачеще не старый человек, похожий на санитаров и пациентовизжелта-бледный от усталости, с глубоко запавшими глазами, в таком же грязном и желтом халате, как у санитаров. Только плохо застиранных красных пятен на ткани у него было заметно больше. Гость поставил рядом с кроватью Шетцинга простой трехногий табурет и с видимым удовольствием сел.
Признаться, устал, сообщил он. Внимательно глянул на мгновенно умолкнувшего Франца. Что, господин Хенсен, по-прежнему ожидаете чуда? Может быть, все же под скальпель?
Да ни разу, с мрачной решимостью отозвался побледневший пехотинец, сжав пальцы в тощие кулаки. И не думайте, я этот скальпель воткну кому-нибудь
Хенсен, с усталой безнадежностью продолжал врач, у вас пулевое в живот и кишечный свищ. Я зашивал вас уже дважды, но он снова открывается. Дальше штопать бесполезно. Примерно через год организм устанет бороться, и вы умрете от сепсиса или перитонита, каждый пропущенный день уменьшает шансы на удачную операцию. Надо вывести прямую кишку в бок, тогда шансы вполне неплохие. Я вас вылечу хотя бы из принципа и солидарной ненависти к военному прогрессу.
Да ни разу, с той же решимостью повторил Франц. Лучше сдохнуть, чем жопа в пузе. Насмотрелся Мешок с дерьмом на бокуи гуляй. Нет, не буду.
Дело ваше, со вздохом согласился врач.
Склонившись к Рудольфу он негромко продолжил, уже обращаясь персонально к летчику:
Как самочувствие?
Шетцинг скривился, подыскивая правильные слова, в полной мере отражающие его самочувствие. Врач кивнул со словами:
Да, действительно, вопрос так себе Что поделать, устал как собака. Колет? Дергает? Что чувствуете выше колен?
Вышепочти ничего. Ниже Колет, вроде не сильно, но очень неприятно.
Понятно. Медик потер пальцы друг о друга. Заканчивается действие эфира. У вас открытые переломы обеих голеней с раздроблением костей. Без анестезии вы бы умерли от шока прямо на операционном столе. Впрочем, покалываниеэто временно. Будет гораздо больнее, по-настоящему больно. Скоро.
Что дальше? спросил Шетцинг. Больше всего ему хотелось спрятаться под одеяло, до обоняния только теперь добрался тяжелый запах гнили, окутавший госпиталь плотным облаком. Будь Рудольф в пехоте, он сразу опознал бы гангренозную воньнеизменную спутницу любого большого сражения.
Дальше Медик снова потер пальцы, как огромный богомол. Дальше у вас будет воспаление и нагноение с очень нехорошими намеками на остеомиелит или сепсис. Если только не использовать радикальную хирургию, сиречь ампутацию.
Шетцинг, побледнев как мел, натянул одеяло под шею.
Хотя есть альтернатива Есть методы, которые медицина еще недостаточно апробировала, но результаты их применения весьма ободряют. Антивирус и аутовакцинаможно попробовать простимулировать иммунную систему с надеждой на природу и собственные силы организма. Вам повезлопрыгнули уже на нашей территории и быстро попали на мой стол. Иначе уже началось бы заражение. Если сделаем все быстро и без оглядки на Врач оглянулся. ретроградов от медицины, то, может быть, сохраним вам ноги.
Так делайте, вырвался у Шетцинга полувсхлип-полустон.
Не все так просто, вымолвил еще тише медик, склоняясь поближе к больному. Не так просто, не так быстро. Спрошу прямо, у вас есть какие-нибудь ценности? Лечение будет некоротким и очень, он ощутимо выделил слово «очень», очень дорогим.
Что?.. Шетцинг не мог понять услышанного. Точнее, понять-то мог, но осознать, что ему предлагается заплатить за спасение, это было уже выше возможностей утомленного мозга. И все же истина понемногу проникала в разум летчика, оглушая невозможностью и одновременно обыденностью предложения.
Нет денегнет лечения. Все просто.
Деньги, не нынешние бумажки, а настоящие. Например, швейцарские франки. Врач понял его вопрос по-своему. Часы, золото, драгоценности, что-нибудь дефицитное, редкие трофеи с фронта. Виргинский или турецкий табак. Все, что представляет ценность и может быть продано.
Доктор У вас есть совесть? вырвалось у Шетцинга сквозь губы, плотно сжатые от утробного страха.
Медик тяжело вздохнул. В третий раз сомкнул длинные пальцы с очень коротко подстриженными ногтями.
Да, есть, сказал он наконец. Поэтому я вымогаю у одних больных деньги, лечу их и покупаю лекарства для других. Так что с совестью у меня все в порядке. Любезный, на дворе девятнадцатый год, даже повязки и бинты можно найти только на черном рынке. Эфирот хлороформа с таким давлением и кровопотерей вы бы просто не проснулись, повязки из американских жестянок, думаете, все это привезли нам со складов? Так что если у вас нет ничего, представляющего ценность для спекулянтов, могу предложить только физраствор в вену и гипертоническую повязку, врач снова злобно зыркнул в сторону двери, по Преображенскому. Соли у нас хватает.
Медик встал, небрежным движением подхватил табурет.
Думайте, я вернусь через час-полтора, посоветовал он через плечо, в пол-оборота.
Его удаляющиеся шаги долго отдавались в ушах Шетцинга. Из оцепенения Рудольфа вывел голос соседа.
Эй, летун Франц смотрел на него странным, горящим взглядом, на лице отражалась нешуточная борьба. Это Не слышал, о чем вы там толковали, но тут и так ясно Пехотинец нервно перебирал страницы книги, часто облизывая губы. Про лекарства Если шуршунчики или звенелку какую найдешь Всех микстур и порошков, что дадут Ты, летун, коновалов этих не слушай, про режим и все такое. Разом пей, что дадут, все. Не вводи ребят в искушение и меня меня тоже не вводи. Что сразу не съешьтого утром не будет.
Рудольф закрыл глаза, чувствуя, как густые жгучие слезы скатываются по небритым щекам. Он с трудом сдерживал рвущийся из груди вопль, панический вой затравленного животного.
Мой другтрус.
Когда у тебя из горла и живота будет хлестать на приборную доску твоя же кровь, черная кровь из порванной печени, тогда ты сможешь сказать мне, что такое трусость, и что такое смелость. Только тогда!
Может быть, такой день и наступит. Но я не превращусь в тебя, не стану таким же Я не потеряю себя.
Думаю, скоро ты меня очень хорошо поймешь
«Боже, я в аду! Я в аду Мама, я хочу домой!..»
Глава 12
Последняя свеча испустила длинный дымный завиток и погасла. Впрочем, и без нее в блиндаже было достаточно светлоеще днем тяжелый снаряд поднял на воздух примерно половину бетонированной коробки, открыв путь солнечным лучам. Или мутной луне и вспышкам осветительных ракет, как сейчас.
Хейман откинулся на спинку стула, чувствуя, как щепки колют спину даже сквозь китель. Но менять положение и тем более вставатьнет, сейчас это было выше его сил. Чуть позже, но только не сейчас. Офицер чувствовал, что если не отдохнет хотя бы четверть часа, здесь, в одиночестве, то просто упадет и умрет на месте.
Воды, все бы отдал за ванну нет, просто за ведро воды. Даже малая плошка сойдет, хотя бы ополоснуть лицо и руки. Грязь проникла во все уголки одежды, пропитала каждую нитку, высохшей коркой забила мельчайшие поры. Теперь солдаты походили на негров.