Он вновьобессиленно и со смачным плюхомоткинулся на спину. Таких «куда», «почему» и «где» оказалось много, слишком много. Достаточно, чтобы сделать определенные выводы. И Бурцев их сделал.
Нет, Васек, не надейся, никакая это не контузия. Тут дело посерьезнее будет. Психическое расстройство чистой водывот в чем фишка. Галлюцинации. Реактивный психоз или что там еще Хорошенько же тебя шандарахнуло. В город, наверное, уже войска вводят, а ты лежишь посреди Нижнего парка да блаженствуешьоблачка считаешь. Дослужился, блин Уж лучше бы на парадных лошадках катался в конной милиции.
Откуда-то доносился отдаленный гул, похожий на шум голосов. Слабое эхо реальных событий, которое еще улавливает его травмированный мозг или очередная галлюцинацияслуховая? Выяснить это можно только одним способом. Ухватившись за колесо, Бурцев начал подниматься.
Получилось не сразу: руки срывались с осклизшего дерева, жирное чавкающее месиво облепляло ноги. Отвратительной правдоподобности получался глюк. Но придать себе вертикальное положение сейчас наипервейшая задачей. Валяться в луже, как ни крути, занятие более подходящее для свиней.
Ноги, наконец, обрели былую крепость, Бурцев встал. И едва удержался от соблазна немедленно плюхнуться обратно. Бр-р-р! Ударивший из-за телеги свежий ветерок тоже не казался плодом больного воображения. После влажной грязевой ванны ветерок студил вполне ощутимо. До слез из глаз.
Бурцев поежился. Да уж, прямо скажемне Африка. Но когда успело похолодать-то? Или пока он был в отключке, его зачем-то переправили в другую климатическую зону. Что тут за странный сезон? Слякотная зима? Поздняя осень? Или Бурцев проморгался, смахнул слезы, вышибленные бодрящим ветерком, и смог наконец как следует оглядеться вокруг. Весна! Причем в полном разгаре.
Ничего хотя бы отдаленно напоминающего Нижний парк. Все иначе. Больше, чем просто иначе. Справаречушка. Слеванабухшая почками рощица, переходящая в густой лес. Сзадихолм, там сквозь стаявший снежок уже пробивается молодая травка. Впередиеще холмик, поменьше. Идиллическую картину портила только расквашенная множеством колес дорога. Жирной черной змеюкой она сползала с одной возвышенности и, прихотливо извиваясь, поднималась на другую.
На обочине валялись камни, скатившиеся в незапамятные времена с пригорка, что повыше. Не камни дажеогромные выщербленные глыбы, этакие неподъемные кубики, оставшиеся от какого-то неведомого циклопического сооружения. Или все-таки ведомого? Опять пресловутые башни перехода?
Бурцев стоял аккурат меж двух холмов, на краю пестрого притихшего табора. Повозки, брошенные на дороге, сгрудились в беспорядочную кучу. Неказистые, груженные каким-то барахлом крестьянские телеги. Впрочем, выделялась среди них однав авангарде изломанной колонны. Крытая яркой тканью, с высокими деревянными бортами, расшитая и размалеванная невесть чем. Орлы, что ли? Или грифы? Нет, все-таки орлыс короной и распростертыми крыльями. Белые коронованные орелики на красном фоне.
Сзадиопущенный полог медвежьей шкуры, спередиместо для возницы. Нет, не карета, конечно, но явно побогаче прочих повозок будет. И лошадки впряженызагляденьене то что полудохлые клячи вокруг. Целых четыре здоровых ухоженных и сытых коняги. Двух из нихпегую и гнедуюможно хоть сейчас под седло ставить.
Кстати, это средство передвижения, в отличие от остальных телег, охранялось: Бурцев приметил пару вооруженных стражей. Но чем вооруженных! Диковинные топоры на длинных рукоятях и с широкими лезвиями. Дрова такими рубитьзамаешься, а вот голову снять с плечзапросто. Прямо-таки музейные боевые секиры. Но если б только они!..
Оба охранника были в кольчугах. На головахстальные шлемы-шишаки, вроде «Ската», только без внешней матерчатой обшивки и с крупными грубыми заклепками. У каждогопо большому четырехугольному щиту в левой руке: добротная деревянная основа, обитая толстой кожей и усиленная металлическими полосами. Такой щит, наверное, мало в чем уступит омоновскому.
Стоп Топоры? Кольчуги? Шлемы? Щиты? Это что же такое получается, господа хорошие?! Кино тут снимают, что ли? Или в самом деле, тихо шифером шурша, едет крыша не спеша? В киношную версию происходящего хотелось верить больше. В собственное сумасшествие не хотелось верить совсем. Но все шло к тому. Или к башням перехода? Мысли о них так и лезли в голову, словно назойливые мухи какие. А Бурцев так же настойчиво гнал из памяти дикую сцену в парке. Подумаешь, полная луна! Подумаешь, бормочущие медиумы! Подумаешь, светящийся круг на асфальте
Глубокий вдох. Помогает от паникипроверено, а сейчас главноене запаниковать. Второй вдох, третий Дышал он до полного кислородного одурения. Потом как следует ущипнул себя. Больно! Так, значит, все-таки не глюк. И на внезапное помешательство тоже все-таки происходящее не очень похоже. Что ж, хорошо. Лишь бы не безумие. Первый страх ушел. Вопросы остались.
Самый важный из них: если все это, действительно, затеяли киношники, то на кой им понадобилось вывозить из Нижнего парка потерявшего сознание милиционера? Чтобы в качестве декорации бросить в грязь под колеса допотопной телеги? Хороша, блин, декорация: боец ОМОНа в историческом фильме. Или тут «Янки при дворе короля Артура» на новый лад снимают? Сейчас и не такие извраты в моде. Нет, все равно версия никуда не годится. Киношники, даже самые что ни на есть продвинутые и авангардные, не рискнули бы вот так сразу топить сотрудника милиции в грязи. На крайняк дождались бы сначала, пока он придет в себя, объяснили бы, что к чему
Бурцев с трудом оторвался от ряженых стражников. А нет ли тут граждан в более привычной глазу одежде? Должны же где-то поблизости ошиваться режиссеры, ассистенты, операторы, осветители, девочки-мальчики на побегушках и прочая суматошная братия, без которой не обходится ни одна съемка.
Братии не было. Нигде. Не было и камер. И машин с горделивыми кинокомпанийскими надписями вдоль бортов. Зато массовочку сюда нагналине хухры-мухры.
Кроме двух воинов со старинными боевыми секирами, в поле зрения то и дело попадался убогий народец. В телегах среди замызганных тюков тихонько копошились женщины с детишками, которых Василий по ошибке тоже принял поначалу за невзрачные баулы. От поклажи веяло нищетой, от детейболезнями и голодом, а худые изможденные женщины в перепачканных драных одежках глядели заплаканными невидящими глазами. Притихшие, настороженные, испуганные, выжидательно-молчаливые статисты в телегахвсе, от мала до великаиграли свою роль великолепно, правдоподобно. Аж холодок по коже! И не в гриме, не в актерском мастерстве дело. Никакой гример и никакое сценическое искусство не способны заставить актеров преобразиться в такое. Особенно детей.
Бурцеву стало тревожно. Исподволь крепло подозрение, что вовсе не киношное лицедейство его сейчас окружает, а кое-что пореальней. Удручающе-давящая атмосфера странного табора слишком осязаема. Жутковатое здесь снималось кино. Кино без камер и режиссеров. Кино, где даже за кадром актеры играют ТАК живут ТАК Ох, кино ли?!
Но какого тогда, спрашивается, здесь происходит? Не чудаки-толкиенисты же и не исторические реконструкторы какие-нибудь специально довели своих жен и детей до такого состояния, чтобы создать соответствующий антураж для очередных игрищ. И еще вопросик: куда подевались мужики? Кроме тех двух грозных типов с топорами, Василий их пока не видел. Зато слышал в отдалении неумолкающий гомон мужских голосов.
Он обошел несколько телег. Ага, вот они, голубчики! Столпились у реки, обступили какого-то всадника и орут, орут почем зря. Приветствуют, что ли?
Простолюдинывероятно крестьяне-землепашцы, составляли подавляющее большинство шумного собрания. Но изредка среди грязных овчинок и драных волчьих полушубков мелькало железо: кольчуги, кожаные рубахи с нашитыми бляхами, стальные шлемы, копья, щиты, топоры, боевые цепы
«Башня перехода», «Башня перехода», «Башня перехода», упрямым дятлом стучало в голове. Бурцев начинал догадываться о сути произошедшей перемены. И догадки эти ему не нравились.
Глава 6
Чушь! Сумасшествие! Безумие!
Отнюдь Все не так уж и неправдоподобно, если спокойно, без паники и материалистической предвзятости осмыслить все, что с ним произошло. Итак, таинственное сборище тевтонской секты. Светящаяся аномальщина в парке, посреди которой он на свою беду оказался. И не просто оказался, а прикоснулся к ней, пусть даже не руками, а дубинкой