В очерках на страницах молодежной
(и не очень молодежной) прессы, на вывесках кафе — словом, где угодно!
Каминский вспоминает, как его, впервые появившегося в Арктике молодого
пилота, опытный полярник Янсон встретил поначалу с некоторой осторожностью,
причины которой впоследствии объяснил сам: «...я думал, что вы из породы
романтиков». Как видно, особого почтения к этому слову Янсон не испытывал уже
тогда.
Совсем недавно почти текстуально то же самое сказал другой полярник —
известный исследователь Арктики и Антарктики, Герой Социалистического Труда
Алексей Федорович Трешников: «Если человек просится в Арктику или Антарктику,
заявляя, что он романтик, я ему не верю. Романтиков хватает в лучшем случае на
дорогу «туда».
А дважды Герой Советского Союза Арсений Васильевич Ворожейкин пишет о
присущем каждому настоящему летчику чувстве тяги в небо так: «Оно всегда рождает
приподнятость духа, праздничное и радостное настроение. Часто это называют
романтикой. Сомнительно. Романтика — явление преходящее. Профессия же
летчика — прежде всего постоянный будничный труд, работа...»
Вот как отзываются о романтике люди, которым в этом вопросе, как говорится, и
карты в руки! Но полно, о романтике ли говорят они? Нет, я убежден, что только о
«романтике» в кавычках! Но о понятии — о затертом, девальвированном (к
сожалению) слове.
Не случайно Каминский вспоминает, как один из симпатичнейших персонажей его
записок — радист Радомир Медведев — на несколько провокационный вопрос
своего командира: «Тебе не кажется, что романтики — это пижоны, которые
ищут длинного рубля и не ищут работы?» — отвечает: «Нет, не кажется!
Романтики открыли Америку и осваивают Арктику. Они двигают вперед науку и
искусство. А это каждодневный, занудливый труд в поте лица».
Занудливый! Да еще в поте лица! Оказывается, так... А главное, оказывается,
что эти прозаические приметы суть не антиподы романтики, а составные ее части.
Так что смысл высокого понятия романтики сомнений не вызывает... Жаль только,
что нельзя в законодательном порядке запретить употребление этого слова.
Вернее — злоупотребление им.
...Почти все, чему научили М. Каминского, как летчика, командира, человека,
годы работы в Арктике, он добыл собственным трудом, раздумьями, сдержанностью в
оценке удач, дотошностью в анализе неудач (ибо «вдумчивого человека проигранное
сражение учит больше, чем выигранное»). Но немало получил он и от своих
предшественников и первых наставников — прежде всего от опытного полярного
летчика, участника спасения челюскинцев Е. М. Конкина. Чего стоили хотя бы так
запомнившиеся автору книги слова, сказанные Конкиным при передаче отряда новому
командиру М. Каминскому: «Учти, всякое дело начинается с человека... Неспособные
работать изо всех сил стремятся ладить со своими начальниками — услужают,
льстят, никогда слова поперек не скажут... Больше всего опасайся людей без
собственного мнения... Замечаю в последние годы спрос на личную преданность...
Личная преданность — первый признак карьеризма. А карьеристы — большое
зло для нашей партии...» Слова эти М. Каминский воспринял «как завет старого
коммуниста ленинской гвардии». И следовал ему неуклонно.
В своих книгах (та, о которой мы сейчас говорим, уже вторая; первая вышла
двумя годами раньше) Каминский внутренне полемизирует с традиционными приемами
изображения Арктики, начиная с пресловутой «джек-лондоновской» внешности ее
покорителей.
Вот он рассказывает о двадцатичетырехлетнем начальнике полярной станции Игоре
Ардамацком, которого даже такие независимые люди, как капитаны судов
арктического флота, встречали у себя на борту с почестями чуть ли не
адмиральскими. «Ардамацкий — подлинный герой освоений Арктики: волевой,
хладнокровный, решительный.