Иван пытался уловить в лице воеводы хотя бы малейшие признаки лукавства или измены, но Курбский вел себя как и преждебыл открыт, весел и полон преданности государю. Или это только казалось Ивану
Даже радостное известие о рождении наследника, настигшее царя на пути во Владимир, не смогло вытеснить из сердца горечи подозрений. Так ли верны ему самые приближенные люди? Не шел из ума взгляд Сильвестра, столь поразивший юного Ивана во время бунта погорельцев. Совпадений тут быть не могло. То, что Медведь меняет цвет глаз хозяина, он понял после слов жены и убеждался потом не раз, получая от иерея вещицу для охоты или потехи с кенарем. Анастасия поначалу пугалась, но, когда освоилась с Медведем, часами могла забавляться, заставляя кенаря петь, как ей вздумается, а на охоте играла с мелкими лесными зверюшками. Глядя в ее преображенные глаза, Иван каждый раз задумывалсятолько ли Медведь имеет такое свойство или любое серебро тем самым выдает своего владельца? Обладал ли чем старый иерей и если дапочему скрыл, не признался царю?
Вернувшись в Москву, Иван сменил доспехи на платно из узорчатой золотой ткани, на плечи его легли бармы, украшенные драгоценными камнями и жемчугом, поверх надели на него становой кафтан, крест на золотой цепи и возложили на голову шапку Мономаха. Тяжелее кольчуги и шлема царский наряд. Нелегко было и на душе Ивана, взиравшего на славящую его толпу. Сегодня кричат «многие лета!» и бросают вверх шапки, а завтране придут ли требовать смерти?
Вопреки уговору с Сильвестром, Иван не вернул ему ни Медведя, ни Павлина. Возражения и доводы иерейские даже слушать не стал, лишь пристально вглядывался в блеклые глаза старикане полыхнет ли в них колдовское разноцветье? Лукавый церковник, будто чуя что-то неладное, поспешил удалиться.
Сомнения порождали беспокойство, с каждым днем все больше переходящее в страх. Снова возвращалось в сердце отчаяние, точно он вновь малолетний сирота, вздрагивающий от каждого звука в дворцовом переходе. Иван стал осторожен в еде и с опаской заглядывал в кувшин с водой. За толстыми колоннами мерещились убийцы с ножами.
Медведя он спрятал за оклад знакомой с детства иконы, а Павлина не снимал с груди даже на ночь и в мыльне. Вечерами доставал бережно хранимую загадочную книгу, привезенную его бабкой из Рима. Подолгу листал тонкие страницы, останавливая взгляд на рисунках серебристых вещиц. Гладил кончиками пальцев Ласточку и вздыхал. Латинская приписка под непонятными письменами уверяла, что эта вещица бережет от любого яда.
В тревогах провел Иван остаток осени, пристально всматриваясь в каждого собеседника, подолгу ожидая снятий пробы с кушаний, но к концу зимы все же не уберегся и слег. С сильным жаром и ломотой в костях метался он на постели. Перед тем как провалиться в бездну горячечного бреда, царь отчетливо понял, что умирает. Отравой или волхвованием извели его недруги, было уже неважно. Все, что беспокоило угасавшее сознание,судьба сына Дмитрия, наследника. Отлетит душа Иваначто станется с грудным младенцем, во что превратится жизнь его и будет ли долгой? Что сделают с едва начавшим крепнуть государством, впервые потеснившим Восток? Не удержат бояре Казань. Сдадут все приобретенное, завоеванное немалой кровью. Разворуют и продадут за бесценок, а остатки бросят и сбегут к иноземцам в услужение.
Царский дьяк Михайлов принес бумаги для завещания. «Целуйте крест и присягайте Дмитрию Не дайте вероломным извести царевича»шептал слабеющими губами Иван.
Умирал он тяжело. Невыносимая боль скрутила каждую косточку, кожа горела, словно обваренная. Виделись страшные и диковинные картиныполыхали дома и деревья, застилал все вокруг густой дым, а затем и вовсе потемнело небо от ползшего по нему змеиного чудища, разевалась зубастая пасть, и скрывалось в ней кровавое солнце. Непроглядная тьма наполнялась воем и стонами, лишь неясные силуэты колыхались возле его кровати, нависали, склонялись, будто рассматривали и хотели о чем-то сообщить, но не было у них ни глаз, ни ртов, и виднелась сквозь них все та же тьма
То, что он остался жив, иначе как чудом назвать никто не решился. Некоторое время Иван не мог подняться, лежал с закрытыми глазами, но кошмары отступили, мгла в голове развиднелась, сгинули прозрачные бесы.
Сел на кровати. Схватился за грудь.
Павлина не было.
На слабых ногах доковылял до киота. Сил отогнуть оклад Спаса не хватило, но потряс икону и услышал знакомое постукивание внутри. Значит, лишь на теле нашли вещицу, сняли, а Медведя Спас уберег.
Мятеж учинили, у царской постели!
Едва живой, но разъяряясь все больше, черпая в гневе силы, вышел к бубнящим боярамхудющий, всколоченный, с темным лицом и почерневшей душой. Окинул всех ненавидящим взором и велел подать одежду. Пока его одевали, Иван наслаждался растерянностью, страхом и раболепием бояр.
Не было веры отныне никому.
Кроме двух людей, пожалуй.
Появился в это время при царском дворе Гришка Бельский, коренастый и обстоятельный, больше походивший на меднобородого торговца, чем на дворянина. Должности никакой не сыскал поначалу, но доверием Ивана обладал сполна. Царь и сам не понимал, отчего так благосклонен был к простоватому на вид бородачу. Но тот служил столь усердно и верно, что порой приходилось умирять его пыл. Смешно подуматьпод князя Курбского принялся было копать Гришка. А ведь это Андрей и спас Иванав дни государева беспамятства снял с него шнурок с Павлином, вспомнив о наставлениях церковников. Едва царь поправился, Курбский сразу принес завернутый в атлас оберег, склонился и протянул Ивану. Тот после недолгих раздумий велел воеводе держать серебристую птицу у себя. В бывшем Казанском царстве было опять неспокойно. Бунтовали дикаримордва, черемисы, вотяки. Нападали на купцов и русские поселения, грабили, убивали. Взяли в плен и зарезали воеводу Салтыкова. Принялись возводить крепости в дне пути от Казани.
«Прав был лукавый Сильвестр в одном, Андрей,сказал печальный Иван.Не воин я, но государь. Ты жевоевода по милости Божьей! Кому, как не тебе, владеть оберегом от вражеских стрел да мечей! Меня эта птичка едва не сгубила, тебе же вновь послужит с пользой. Ступай и усмири приволжские племена!»
В книге про вредоносность вещиц ни на латинском, ни на греческом ничего сказано не было. Да видать, попы с серебром были опытны и знали куда больше, чем говорили.
В том, что скрывают они свое могущество и чужими руками жар норовят загрести, Иван не сомневался. Как был уверен и в том, что Сильвестр ворожил во время его болезни, убеждая присягать не наследнику, сыну государеву, а Владимиру Старицкому, человеку слабовольному и недалекому, несмотря на двоюродное родство с Иваном.
Тут снова сгодился Гришка Бельский, по прозвищу Малюта,учинил тайный обыск в доме иерея и в его Благовещенской церкви. Не один, конечно, а с доверенными людьми, которых лично отбирал для деликатных царских поручений. Не сразу нашли улики. Но когда по подсказке Ивана протрясли и простукали в храме каждую икону, то за Предтечей обнаружили тайник, а в немдругой. Вероломный старик прятал за иконой Писание, да не простое, а то самое, что когда-то приносил на встречу с царем. С титульной стороны взглянутьтак обычная церковная книга. А с нижнейв переплете проделано хитроумное углубление, будто раньше туда была втиснута небольшая фигурка.
В иерейском доме разыскали среди бумаг кое-что любопытноелисты точно такие, как в енохианской книге, только рисунки другиесеребряные вещицы, о которых умолчал Сильвестр. Иван сопоставил изображения с оттиском на Писании и без труда понял, какая фигурка крепилась когда-то к переплету.
Орел с полусложенными крыльями.
Понятных глазу надписей под рисунком не было, но царь прекрасно понимал, каким свойством обладает эта вещица.
Дар убеждения.
Потрескивали дрова в печи, плыл теплый воздух от ее украшенного затейливыми изразцами бока. За окнами сгустилась темень.
Иван, неподвижно лежавший на кровати, горько вздохнул.
Знал, что грядет еще одна бессонная ночь. Взбудораженная память не даст заснуть, подкидывая картины из прошлого, заставляя переживать их снова, с каждым разом все острее и болезненнее. Ошибки, по мягкосердечию совершенные раньше, приходилось исправлять теперь лезвием топора.
Послушай он рьяного Малютутот предлагал отправить Сильвестра на виску или угли,заполучил бы столь вожделенного Орла еще в молодости. Совсем иначе бы повернулись государственные дела. Успешные переговоры с иноземцами, послушные думские бояре и покорные степные ханы
Но не решился царь пытать былого наставника. Допросил и сослал все отрицавшего строптивца в Соловецкий монастырь. Адашева же держал в Дерпте под стражей. Пригрозил тому пристрастным допросом, ожидая раскаяния и признаний. Но обхитрил его и тут Алешкаотдал Богу душу, не дождавшись Малютиного подвала. А следом и Сильвестра не стало.
Но Иван точно знал, что вещица эта находилась покамест в русской земле, пребывая в постоянном движении внутри церковного круга. Перепрятывалась, кочевала по соборам, монастырям, отдаленным скитам и подворьям, деревенским церквушкам и часовнямнигде не задерживаясь настолько, чтобы смогли ее выследить царские люди.
А потом случилось несчастье. Предал царя единственный близкий друг, князь Андрейбежал к польскому королю, да не с пустыми руками. Запугали его или перекупили, Ивану не было делав ярости он носился по дворцу и крушил посохом все, что попадалось на пути. Следом новая бедаМалютины люди разведали, что Орел по церковным путям следует в новгородщину, а там свито такое гнездо измены, что все государство на гибельном краю очутилось.
Иван вздохнул снова, на этот раз громко, почти со стоном.
Вспомнил два последних дня, пропитанных смертями.
Глядя на темный потолок, прошептал:
Мало.
Помолчал, прислушиваясь к внутренней дрожи. Повторил уже громко и решительно:
Мало!
Глава третьяЛагерь
К вечеру подошли к Твери.
Остановились по приказу царя в пяти верстах от города, выйдя на широкую просеку. Далее дорога уходила вниз, к замерзшим Тьмаке и Волге. Но города за рекой не увидатьвсе пожирала ненастная мгла.
Непогода разыгралась. Поднялась сильная метель. Ветер налетал нещадно, люди дрожалиодежда не спасала от холода. Сдувались рогожи с повозок. Трепетали гривы коней, разметались хвосты, хлопали края попон. С криком и бранью, едва различимые в пелене снега, опричники разбивали шатры. Коченеющие руки не слушались.
Егорка Жигулин погнался за слетевшей с головы шапкой, увяз в снегу, похабно изругал ненастье, царскую затею и свою судьбу. За что тут же получил тычок в зубы от возникшего рядом Малюты.
Не ропщи! На государевой службе об одном позволительно гореватьчто еще не сложил за царя голову!наставительно изрек Скуратов, стряхивая снег с рыжей бороды.
Раскладывали костры. Кто-то пытался набивать котелки снегом, растапливать его, но вьюга задувала огонь, забрасывала белыми вихрями.
Кормили лошадей, держа у самых морд мешкииначе сено разлеталось без остатка.
***
В царском шатре едва теплился огонек. Шипели и потрескивали объятые огнем ветки, плясали по стенам нечеткие тени.
Иван сидел на походной кровати, укрытый несколькими шубами, мрачный и молчаливый.
Не лучше ли нам в Твери ночлег сообразить, государь?глядя исподлобья, спросил Малюта.Померзнем тут. Лошадей погубим.
Царь, погруженный в мысли, смотрел, как пляшут по хворосту сине-желтые язычки.
Помолчав, Малюта подул на руки и осторожно добавил:
В полверсте отсюда деревня. Верста с четвертьюеще одна. Все лучше, чем в лесу.
Иван очнулся, оторвал взгляд от костерка и подманил пальцем Малюту.
Скуратов встрепенулся, подскочил, опустился на колени.
Слушаю, государь!
Иван пожевал губами, будто силясь произнести нечто трудное. Сполохи зыбкого света выхватывали его осунувшееся лицо.
Вот что, Лукьянычнаконец сипло начал царь.Задание есть тебе. Пока не выполнишьв Тверь не пойдем. Не могу грех на душу брать, не убедившись, что верны деяния мои. А какую тверские милость заслужатот тебя, Гришка, зависит во многом.
Скуратов весь обратился в слух.
Царь понуро наклонил голову. Вздохнул, точно больной старик. Наконец решительно вскинулся, хлопнул себя по укрытым соболиным мехом ногам.
Поедешь в Отроч монастырь. К Филиппу. Знаю, что непогода, но нет времени ждать. К утру должно быть решение.
Малюта послушно кивнул и поднялся. Запахнул одежду поплотнее. Поправил сабельную перевязь.
Скажешь: царь велит одуматься. Пусть перестанет упрямиться. Не время сейчас нам в ссоре бытьизмена страшная готовится. И клир, и чернецывсе замешаны, пополам с боярством. Пускай серебро отдадут. Знает Филька, о чем речь. Если согласитсявези его ко мне сюда, с почетом.
Скуратов молча поклонился, попятился к выходу.
Стой,тихо окликнул царь.
Малюта замер, как настороженный зверь.
Откажется еслиИван мелко затряс головой и выдохнул:Удави.
На миг прикрыв глаза в знак понимания, «верный пес» сдвинул полог шатра и скрылся в снежной буре.
Иван сидел, глядя на затухающий огонь. Глаза слезились и болелине столько от едкого дыма, сколько от тяжких дум. Обеспокоенный, заглядывал Васька Грязной, подкладывал нарубленных веток. Приходил Штаденнемчура, лично взятый царем в опричнину. Шевеля заиндевевшими усами, немец предложил скрасить ночь государя беседой о германских порядках или разыграть шахматную партию. В другое бы время согласился Иван с охотоюлюбил послушать немца, посмеяться над историями, густо замешанными на враках и хвастовстве. Да и в шахматы тот играл не хуже Афоньки Вяземского.
Но не лежала душа. Не просила веселья.
Как-то там Скуратов? Добрался, поди. Что там в келье сейчас? Колычевский род упрям, строптив, дерзок. Одна надеждаумеет Григорий с людьми управляться. Филипп, хоть и чернец, бывший митрополит, а все же из человечьего мяса.
В конце концов Иван прогнал всех. До возвращения Малюты приказал не тревожить.
Опустился перед походным складнем. Требовательно глядя на грустные лики, свистящим шепотом принялся молиться.
Отбив поклоны до привычного онемения лба, краем глаза заметил, что прокрался в его шатер кривляющийся бес, чернотелый и безобразный. Встал сбоку и взялся приплясывать, передразнивать. Иван кланяется, и бес гнет кривую спину, выгибается, словно кошка. Креститься начинает Иван, сразу же бес машет тонкой лапой перед своей мордой.