Послушай, старшина, давай я отвечу на все твои вопросы в каком-нибудь доме, а? Видишь, девушка замёрзла, да и мне бы согреться не мешало.
Марика в самом деле выглядела не лучшим образом: нос красный, щёки бледные. Я опасался, как бы она не получила обморожение. О себе лучше промолчу: печка в животе потухла так же неожиданно, как и разожглась; последние крупицы тепла покидали коченеющее тело, и я держался из последних сил.
Всего несколько минут, старшина. Ну, что тебе стоит?
Синцов на секунду задумался.
Ладно, давайте зайдём в дом.
Я выдохнул с чувством огромного облегчения. Отдых и обжигающий губы кипятоквот и всё, что нам сейчас было нужно.
Но перед этим я вынужден вас обыскать. Обоих, с нажимом сказал старшина.
А чёрт с тобой, обыскивай, кивнул я и улыбнулся, хотя вряд ли так можно назвать жалкую попытку растянуть застывшие губы. Всё равно ничего не найдёшь.
По знаку Синцова красноармеец Шихов обыскал сначала меня. Потом, покраснев до ушей, приблизился к Марике. Та хоть и порядком замёрзла, сразу встрепенулась, когда безусый юнец протянул руки к её куртке.
Тылько доткноньть до мни, смарки, одразу траскну! сказала она по-польски.
Разведчик покраснел ещё сильнее, опустил руки и оглянулся, словно ища поддержки у товарищагрузин во все глаза таращился на Марику, разве что языком не цокал от восхищенияи командира.
Смелее, подбодрил я его, а сам на немецком попросил спутницу умерить девичью гордость и позволить солдату выполнить приказ.
Старшина сделал стойку, едва услышал вражескую речь, но я сразу продублировал сообщение по-русски.
Красный как рак Шихов торопливо обыскивал девушку, едва дотрагиваясь до куртки. Ножа не нашёл. Он, видно, выпал из кармана ещё там у реки. Марика терпела его прикосновения, но лишь до тех пор, пока дело не дошло до штанов. Она так сильно толкнула красноармейца, что тот хлопнулся задом в сугроб под дружный хохот старшины и второго солдата.
Шихов вскочил на ноги, сдёрнул автомат со спины, навёл на девушку.
Отставить! громовым голосом рявкнул Синцов, мгновенно перестав смеяться.
Товарищ старшина, а чего она дерётся, обиженно протянул рязанец, вешая ППШ на плечо.
Понравился ты ей, Ваня, с кавказским акцентом сказал боец с орлиным носом. Тебя девушка на свидание пригласила, а ты не понял. Обижаться начал, нехорошо, э!
Помолчи, Резо. Неизвестно, как бы ты отреагировал, свалившись в сугроб, повернулся к нему Синцов.
Грузин широко улыбнулся:
Я бы, таварищ старшина, обрадовался. Упасть в снег от руки такой девушкасчастье! У нас в Грузии
Хватит, Резо, слышали мы про твою Грузию. Там и горы высокие и реки быстрые, и невесты одна другой краше.
Правильно гаварите, таварищ старшина! Приезжайте ко мне домой после войны, мама вам такие хачапури сделает, пальчики оближешь! М-мм! он даже причмокнул от удовольствия.
Хорошо, Резо, приеду, надо только дожить до победы.
Доживём, таварищ старшина, ещё как доживём! воскликнул грузин, взмахнув рукой. И ты, Ваня, приезжай, и вы, таварищ полковник, только форму эту проклятую снимите! и девушка ваша пусть приезжает. Мама всем будет рада
Всё, всё, Резо, угомонись. И ваши и нашивсе приедем, сказал старшина, подзывая к себе Шихова. Ну, Ваня, что нашёл?
Кроме этого, ничего, ответил разведчик, протягивая командиру моё удостоверение.
Так, так, протянул старшина, разглядывая подмокший прямоугольник из серого картона с тремя строчками печатных букв и фашистским орлом с зажатой в когтях свастикой внутри венка. Что это?
Удостоверение на имя штандартенфюрера СС Отто Ульриха фон Валленштайна, сказал я. А что ты ожидал увидеть, старшина? Красные «корочки» со звездой? Давай уже веди нас в дом, пока девчушку совсем не заморозил.
Синцов махнул рукой. Всё ещё красный Шихов пошёл впереди к ближайшему дому, из трубы которого валил дым. За ним, ступая след в след, двинулись я и Марика. Гоношвилли и старшина замыкали колонну.
Хозяйкаседая бабулька с пуховым платком на голове, в валенках на босу ногу, старой домотканой юбке серого цвета и меховой жилетке поверх белой холщовой рубахи встретила нас с веником у порога. Она увидела гостей в окно и заранее приготовила метёлку, чтобы мы смахнули снег в сенцах.
Красноармейцы сняли снегоступы, поставили их в угол, потом поочерёдно обмели одежду и обувь, причём Резо ещё и за Марикой поухаживал: смахнул с неё снег.
А я почистить шинель не смог, поскольку последние силы оставили меня. Так и осел кулем на дощатый настил пола и только благодаря Ванетот успел подхватить меня, когда я падализбежал удара головой о бревенчатую стену сруба.
Под цепким взглядом старшины Иван снял с меня задубевшую шинель, помог подняться по крашенным коричневой краской покосившимся ступеням крыльца и, пригнув ладонью мою голову, чтобы я не стукнулся о низкую притолоку, завёл в дом.
Жильё встретило нас теплом и весело потрескивающим огнём в сложенной по центру избы печке. На вбитом в потолочную балку крюке висела старая керосинка с закопчённым стеклом. Я так и представил, как по вечерам в ней теплится огонёк, размазывая тени по стенам и разгоняя мрак по углам.
В красном углу на полочке под белым рушником когда-то была икона Христа Спасителя. Брёвна со временем потемнели и там, где она стояла, остался светлый прямоугольник. Теперь это место заняла перевязанная чёрной ленточкой фотокарточка мужчины в военной форме с двумя миниатюрными танками в петлицах.
Печальные глаза танкиста смотрели на каждого, кто заходил в дверь, и от этого взгляда становилось как-то не по себе. Погибший сын хозяйки как будто заглядывал в самые потаённые уголки души, извлекая на свет всё тёмное и светлое, что хранилось там.
Под полочкой до сих пор висела лампадка. Сейчас она не горела, но я подозреваю, что иногда бабулька зажигала в ней маленький огонёк и, встав на колени, разговаривала с сыном, глядя на фотографию выцветшими от слёз глазами.
Внутреннее убранство избы не отличалось изысками. Покосившиеся оконца закрыты короткими шторками с вышивкой, на дощатом полу разноцветные дорожки полосатых половиков. В дальнем углу большой окованный железом сундук, где хозяйка хранила нажитый за всю жизнь небогатый скарб. Вдоль длинной стены стол под заштопанной, но чистой скатертью; под ним три табуретки, четвёртая в углу, где фотография, на ней пожелтевшая от времени газета «Правда», на которой цветочный горшок с геранью. Справа от входной двери бадья с водой, слева низкая деревянная скамья. За печкой железная кровать под серым шерстяным одеялом и с горкой подушек в изголовье.
Ваня помог мне сесть на скамейку, стащил с ног сапоги, из которых на пол высыпались хрусталинки ледышек, поставил их подошвами к печке. Потом подхватил под мышки, подвёл к торцу печи, усадил на пол. Стол и стена с двумя окнами как раз оказались напротив меня.
Рядом села Марика, прижалась к нагретой стенке спиной, обхватила мою руку ладошками, подула теплом на посиневшие от холода пальцы и смотрит на меня, улыбается. А в глазах грустинки плавают. Поражаюсь я ей всё-таки. У неё сердечко, наверное, до сих пор от слов моих разрывается. Другая бы давно меня бросила, а эта со мной, как с маленьким, нянчится. Что она во мне такого нашла? Никак не пойму.
Шихов и Гоношвилли скинули капюшоны маскхалатов, сняли вещмешки, подвесили их за лямки на торчавшие из бревна гвозди (они шли в ряд справа от двери и, по-видимому, заменяли хозяйке вешалку), туда же отправились серые ушанки с красной жестяной звёздочкой по центру мехового козырька. Расстегнув несколько пуговиц защитной хламиды и бушлатов, солдаты разбрелись по избе, оставив оружие при себе.
Синцов тоже чуток разоблачился, сел на скрипнувший под его весом табурет. Автомат лежит на коленях, на усталом лице отчётливо читается решимость в любую секунду пустить его в дело. Молодец сержант, высший балл тебе за бдительность.
Нам бы обогреться немного, мамаша, да кипяточку, если можно, попросил он за всех.
Старушка бросила в меня уничтожающий взгляд и пошаркала к печурке, рядом с которой на полу стоял закопчённый чайник с изогнутым носиком.
Пока бабулька гремела посудой и наливала воду, Марика задремала, навалившись на моё плечо. Ей нужен был хороший сон, а мне чистая и сухая одежда. Застывшая форма постепенно оттаивала и неприятно липла к телу. Я и так согреться толком не успел, а тут на тебеновый курс криотерапии. Ощущения те ещё.
Я поднял свободную руку, сказал шёпотом:
Старшина, мне бы обсохнуть надо, я до встречи с тобой в ледяной купели побывал. Да и дивчину на кровать положить бы не мешало. Может, попросишь ребят, они её перенесут, а я пока форму сниму, подсушу на печке немного.
Пётр Евграфович сощурил глаза, склонил голову набок, словно присматривался к чему-то, потом кликнул Резо и велел ему заняться Марикой.
Грузин расплылся в улыбке, бережно взял девушку на рукиона так устала, что даже не проснулась, когда её рука свесилась до полаперенёс на скрипнувшую пружинами кровать и накрыл старым одеялом. Марика что-то пробормотала во сне, повернулась на бок и, сжавшись в комочек, мирно засопела.
Я в это время стянул с себя форму, вместе с Ваней закинул её на печку и остался в одном исподнем, тоже влажном, между прочим. Но делать нечегоне голым же ходить? буду, как йог, на себе сушить. Глядишь, получитсяещё больше себя уважать стану.
Холодный пол неприятно студил ноги. Под цепким взглядом сержанта я перешёл на половик, стало немного лучше, сел на табурет.
На плите негромко заворчал чайник. Бабуля скрипнула дверцей печурки, застучала кочергой по стенкам топки, перемешивая угли.
Мы со старшиной ждали хозяйку, сидя за столом. Ваня с Резо принесли скамейку и сидели рядом, слушая наш разговор.
Я вкратце изложил наскоро придуманную легенду, опираясь на сохранившиеся в памяти сведения о войне. Благо ещё в той жизни немало читал книгкак художественных, так и мемуарови смотрел фильмов на эту тему. Как будто заранее готовился к этой встрече, от которой сейчас зависела моя жизнь.
Без ложной скромности скажу, мне удалось склонить старшину и его солдат на мою сторону. Они всё-таки поверили, что я на самом деле советский разведчик и меня с донесением ждёт в штабе сам генерал Чуйков.
За разговором как-то невзначай промелькнуло название деревниОрехово. Я подумал: надо бы запомнить, вдруг потом пригодится, и заговорил с парнями на тему победы: кто чем займётся, когда мир наступит. Резо опять всех к себе стал приглашать, старшина сказал, что вернётся на Сталинградский тракторный, где до войны работал токарем, а Ваня мечтал вернуться к занятиям в консерватории. Он, оказывается, учился по классу фортепиано, когда наступила лихая година.
Пришла бабуля, принесла три железные кружкивсё, что есть, наверное, снаружи эмаль зелёная, внутри белая с круглыми серыми полосками на дне и по низу стенок (любит у нас народ сахарок перемешать, чтобы ложка скребла), поставила на стол. Потом пошаркала к печке, где закипевший чайник, позвякивая крышкой, выдувал струю пара из гнутого носика.
Сержант посмотрел на Ваню. Тот метнулся к двери, достал из вещмешков жестяные кружки с плоскими приклёпанными ручками и завальцованными краями горловины, притащил к столу.
Полминуты спустя приковыляла старушка, держа в руке обмотанную тряпицей чёрную ручку пыхтящего чайника, налила кипятку всем, кроме меня.
Извините, сынки, ни чая, ни сахара нет, прошамкала она, грохнув чёрным от копоти дном о жёлтую с трещинками дощечку.
А этому гостю, мамаша, почему не наливаете? спросил Пётр Евграфович, кивнув в мою сторону.
Чтоб он сдох, фриц энтот! Хочет, пусть сам себе наливает, а я ему не прислуга, сердито сказала хозяйка, демонстративно отвернувшись в сторону.
Не сердись, бабушка, это нашрусский, сказал Ваня, дотронулся до жестяной кружки и с шипением схватился за ухо:Ай, горячо!
А то, что одет не как мытак он разведчик. Среди фашистов и надо выглядеть, как фашист. Я верно говорю, таварищ полковник?
Всё верно, Резо. Надо. Я вздохнул:Признаюсь вам, хлопцы, устал я носить эту проклятую форму. Так хочется сорвать её, растоптать, сжечь, надеть нашу родную, советскую. Очень хочется, но нельзя. Моё деловыведывать планы в самом центре змеиного логова.
Что делать? Такая работа. Старшина плеснул в мою кружку кипятка. А где ваша кружка, мамаша? Садитесь с нами, чайку выпьете.
Так ведь нет у меня чаю, сынки, я же вам говорила, прошамкала хозяйка, села на заботливо подставленную Резо табуретку, сложила морщинистые руки на коленях.
А вот об этом беспокоиться не надо. Шихов, а ну-ка доставай заначку.
Какую заначку, товарищ старшина? удивился Ваня. У меня с собой ничего нет.
Давай-давай, выворачивай карманы. У тебя там всегда куски сахара лежат. Ты же у нас сладкоежка, Шихов, положенную тебе махорку на сахар вымениваешь. Так чтоделись с гражданским населением, усмехнулся в усы старшина.
Ваня встал, покраснев от смущения, как тогда с Марикой. Под весёлый смех нашей компании и дружеские комментарии Резо расстегнул ещё несколько пуговиц маскхалата, достал из кармана штанов четыре крупных куска сахара с прилипшими к ним какими-то крошками и вывалил на стол.
Угощайтесь, бабушка.
Что ты, сынок, не надо, ешь сам. Тебе силы нужны громить фашистов, а я так обойдусь, пустой кипяток похлебаю и ладно.
Не спорьте, мамаша. Старшина бросил кусок сахара в хозяйскую кружку, размешал невесть откуда появившейся ложкой, громко стуча по жестяным стенкам. Я не заметил, откуда он её достал. Из рукава что ли вытянул?
Спасибо, сынки, на глазах старушки выступили слёзы. Храни вас бог, здоровья вам, здоровья и ещё раз здоровья. Она перекрестила каждого из нас дрожащей рукой, прижала уголок платка к глазам, всхлипнула, глотая слёзы:Пусть вражьи пули и осколки вас не берут, а ваши пули пускай всегда попадают в цель. И чтоб вы домой вернулись к матерям своим, а не сгинули где-то, как мой Серёженька.
Мы отомстим за вашего сына, мамаша! глухо сказал сержант и встал, с грохотом отодвинув табуретку. Вместе с ним встали и мы. Даю слово, отомстим. Я лично дойду до Берлина и на стенах Рейхстага напишу: «За Серёгу и всех погибших солдат!»
И я дойду! объявил помрачневший Резо, с хрустом сжимая кулак. И тоже оставлю надпись: «За дядю Вахтанга! За брата Кобе! За племянника Мераби!»
А я напишу: «За Марину, за маму и папу! За тетю Клаву и дядю Семёна! За всю мою семью! За мой Смоленск!»