Сванхильда дала мне ключи, сказала, чтобы я всё тут подготовил к её приезду, ответил Макс на невысказанный вопрос. По лицу догадался что ли?
Хм! И давно ты у моей жены на побегушках? Я взял шампанское, зашуршал жёлтой фольгой, срывая её с горлышка. Будешь?
Макс прищурился, словно пытался прочитать этикетку на бутылке.
«Вдова Клико»?! он причмокнул губами, покачал головой с видом знатока. Хороший выбор. Где взял?
Где взял, там уже нет, грубо ответил я, скомкал сорванную фольгу и бросил золотистый шарик в огонь. Так ты будешь или как?
Конечно, буду! Что за вопрос? Кто от такого предложения откажется? А ты, я вижу, балуешь эту польскую шлюшку. Она в постели хороша, да? Лучше Сванхильды?
А тебе какая разница? Или ты уже успел попробовать мою жену? Я поставил пока ещё не открытую бутылку на стол, распечатал коробку конфет. Внутри под тончайшей пронизанной прожилочками-паутинками белёсой бумагой в фигурных гнёздах лежали двадцать «морских ракушек» из тёмного и белого шоколада. Принеси бокалы. Думаю, ты знаешь, где их взять.
Не беспокойся, знаю, а с твоей женой у меня ничего не было и быть не могло. Она, в отличие от тебя, хранит верность мужу.
Я усмехнулся, вспомнив оргию в замке, но Шпеер этого не видел, потому что в это время выходил из кабинета.
Макс вернулся через несколько минут с двумя тонкостенными фужерами на длинных ножках в правой руке, поставил их на край стола, подвинул ближе ко мне. Я ослабил проволочную петельку мюзле, с лёгким хлопком достал пробку, разлил шипучее вино по бокалам. Струйки пузырьков сразу побежали со дна, исчезая в оседающей шапке пены.
Указав гостю взглядом на его фужер, я поднял свой и спросил:
За что пьём?
За успех, ответил Шпеер и сделал большой глоток.
Я пригубил шампанское. Любуясь бегущими пузырьками, задал ещё один вопрос:
За успех чего, если не секрет?
Хватит строить из себя невинного мальчика! резко сказал Шпеер, поставив недопитый бокал на стол. Думаешь, я не знаю, чем ты занимался всё это время? Я следил за каждым твоим шагом, Отто, и всё видел
Ничего ты не видел и ничего не знаешь! сказал я издевательским тоном. Если бы ты курировал проект, как велел тебе фюрер, то не проморгал бы заговор Кригера, который мне, я тоже вернул бокал на стол и ткнул себя в грудь, удалось раскрыть в последнюю минуту.
Шпеер удивлённо уставился на меня.
Какой заговор? Ты в своём уме?
А такой! Он перехитрил нас, Макс, и, по сути, создал новый вид вервольфов. Эти твари теперь подчиняются только ему, исполняют только его команды и практически неуязвимы. С помощью этой девчонки кстати, куда её повезли?
Шпеер растянул губы в неприятном оскале:
Думаешь, такой хитрый, да? Решил мне зубы заговорить и узнать, куда твою польскую шлюху утащили? Не получится.
Я пожал плечами:
Пфф! Не хочешь говорить и не надо. Мне она и нужна-то была, чтобы сведения из неё вытащить, так я это и до тебя успел сделать.
Какие сведения? сразу насторожился Шпеер.
Никакие. Я взял свой бокал в руки, подал Максу его. Давай лучше о Кригере поговорим.
Давай, легко согласился Шпеер, беря фужер у меня из рук.
Я отсалютовал бокалом и выпил шампанское, не сводя глаз с оберфюрера. Тот сделал то же самое. Мы одновременно поставили пустые фужеры на стол, и я снова наполнил их игристым вином. Затем взял одну конфету из коробки, откусил немного на пробу. Шоколад оказался отменным на вкус. Я съел её всю целиком, взял ещё одну и пододвинул коробку ближе к Максу.
Он взял белую конфету:
Спасибо! Не люблю тёмный шоколад, впился острыми зубами в волнистый край «ракушки», захрумкал с довольным выражением на лице. Так что ты там хотел про Кригера сказать?
Я не торопился с ответом. Сперва показал ему на фужер с пузырящимся шампанским, позже сам ополовинил бокал с благородным напитком и лишь после этого заговорил:
Кригер задумал переворот. Он сам захотел стать во главе Германии и с помощью его, я нацелился указательным пальцем в грудь Шпееру, повторяю, его, а не моих, оборотней, намеревался убрать фюрера.
Ты в своём уме, Отто? Шпеер глянул на меня с нескрываемым сожалением. Обычно так доктора в психушках смотрят на пациентов.
Макс, я тебе дело говорю. Я сам видел подробный план у него в кабинете, соврал я, не моргнув глазом, допил спиртное и поставил фужер на стол.
Но ведь тогда фюрер в опасности, его надо предупредить, надо как-то остановить Кригера, с тревогой в голосе сказал Шпеер.
«Попался, дружок! Я и не таким, как ты, лапшу на уши вешал».
Успокойся, Макс. Я присел на краешек стола. Кригер уничтожен вместе с его вервольфами, «гениальными» планами и фабрикой. Всё уже позади.
Шпеер ошалело уставился на меня. Я давно, да что там, вообще никогда не видел, чтобы люди так выпячивали глаза.
НоИк!.. Грыыэээ!.. Макс прикрыл рот ладонью. Прости, это всё шампанское.
Я небрежно махнул рукой, мол, не стоит извинений.
Как тебе это удалось? спросил Шпеер и снова рыгнул. На этот раз гораздо громче.
С помощью польской шлюхи, как ты выражаешься, и её дружков.
Макс опять посмотрел на меня глазами филина.
Не беспокойся, о них я тоже позаботился. Они не опасны, как и Кригер, а полячку я сюда привёз, чтобы выведать у неё, где прячутся остальные подпольщики. Да-да, Макс, представь себе: у нас в Германии с начала войны орудует коммунистическое подполье, а гестапо об этом и знать не знает. И вряд ли сможет когда узнать, если с этой девкой что-то случится.
Шпеер хитро улыбнулся и помотал головой:
Это ты зря, Отто. У Мюллера работают профессионалы, им твою шлюху расколотьраз плюнуть.
А вот и нет, Макс. Они там, в этом подполье, все фанатики и не боятся ни боли, ни пыток, ни смерти. Я сам видел, как они бросались под кинжальный огонь, лишь бы спасти товарища или выполнить поставленную задачу. Она предпочтёт сдохнуть, но ничего не скажет этим костоломам. Здесь другой подход нужен.
Например, любовь? осклабился Шпеер.
Хотя бы. Я уже наладил неплохой контакт, а ты всё испортил. Но, думаю, дело поправимо, если ты мне скажешь, куда её повезли.
Вместо ответа оберфюрер оглянулся по сторонам, делая вид, что чего-то ищет.
Отто, у тебя были превосходные сигары. Не угостишь?
Конечно, Макс. Они в столе. Бери, если хочешь, а я пока разолью остатки шампанского по бокалам.
Шпеер подошёл к столу, взялся за бронзовую ручку в виде капли, с шорохом выдвинул ящик наполовину. Склонившись над ним, он стал рыться в наваленных как попало бумагах в поисках сигар.
«Пора!»
Я схватил бутылку за горлышко и со всей дури врезал ему по затылку. От удара толстое зеленоватое стекло разлетелось на осколки, а мне почудилось, что я услышал хруст черепной кости.
Шпеер треснулся лбом о край ящика и рухнул на пол, раскинув руки и глядя остекленевшими глазами в потолок. Под головой сразу образовалась красная лужица, сначала маленькая, она с каждым мигом становилась всё больше, пока не добралась до резной ножки стола. Но и после этого она продолжала расти и вскоре почти вплотную приблизилась к моим ногам.
Я сорвал заветный браслет с руки оберфюрера, схватил с каминного кресла шинель, влез в рукава. Нацепил на голову фуражку, сунул во внутренний карман записную книжку баронавдруг ещё пригодитсяи выскочил на улицу.
За время, что я пробыл в особняке Валленштайна, двигатель не успел остыть. «Хорьх» завёлся с пол-оборота. Круто вырулив от тротуара, я чуть не влетел в грузовик с солдатами, лишь резкий рывок руля спас меня от столкновения. Гудящий, как пароход, трёхосный «хеншель» так близко пронёсся от моей машины, что я разглядел вмятинки на двери, трещины в досках кузова и пятнышки ржавчины на плоских колпачках брезентовых ремешков тента. Визжа колёсами, «хорьх» заскочил на бордюр, промчался несколько метров по гранитному поребрику и вернулся на дорогу, тяжело осев на правый бок и скрипнув рессорами. И всё это под молчаливыми взглядами берлинцев. Никто из них не закричал, не замахал руками, ругая «тупого водилу». Даже проходившие вблизи от дороги пешеходы не прыгнули в сторону. Они продолжали идти тем же курсом с прежней скоростью, словно для них моё художественное вождение было обычным делом.
Я так и не понял, с чем это связано: с эсэсовскими номерами на машине или с тем, что они верили в невозможность наезда на пешеходов. Ну, не принято у них такое в Германии, запрещено сбивать людейи точка. А раз такого порядка нет, значит, автомобиль нарушителя должен таинственным образом исчезнуть, раствориться, рассыпаться в прах, короче, сделать всё, что угодно, но оставить человека в неприкосновенности.
Разбираться в особенностях поведения аборигенов я не хотел, да и не до того сейчас. Скорее бы добраться до Беркаерштрассе, дом тридцать два.
На этот раз удача благоволила мневидно, просила прощения за косяк с Марикойи ниспослала лёгкую дорогу без проблем в виде придирчивых патрулей и перегороженных улиц.
Я довольно быстро доехал до бульвара Курфюрстендамм, ещё с десяток минут покрутился по берлинским улочкам и затормозил напротив четырёхэтажного краснокирпичного здания с белыми балконами, где до войны располагался дом престарелых еврейской общины Берлина. Дом стоял на перекрестке, имел форму клина с закруглённым острием, а потому в этом месте балконы изгибались плавной дугой.
Любоваться архитектурой мне было некогда, да и не за тем я сюда приехал. Я хотел встретиться с начальником шестого управления РСХА бригадефюрером СС Вальтером Шелленбергом, хоть и знал из прочитанных ещё в той жизни книг, что он частенько отсутствовал на месте: то инспектировал концлагеря вместе со своим шефом Гиммлером, то летал с ним в «Вольфшанце» к Гитлеру, то ещё куда-нибудь ездил по делам патрона или по своим делишкам. Лягушка-путешественница, одним словом.
Я выскочил из машины, подождал пока протарахтит тяжелогружёный «крупп» с квадратной кабиной, прямоугольнымбудто рубленным топороммоторным отсеком, высокой радиаторной решёткой и цельнометаллическим бампером (этакий немецкий вариант советского КРАЗа) и пересёк припорошенную снежком Гогенцоллерндамм.
Бригадефюрера я застал в его рабочем кабинете. Правда, для этого пришлось подняться на четвёртый этаж, пройдя по одинаковым коридорам с рядами однотипных дверей. Я шёл и всё время смотрел по сторонам, шутка лиоказался в здании одной из могущественных спецслужб нацистской Германии. Под ногами тихо поскрипывал деревянный пол, на светло-серых оштукатуренных стенах мягко теплились двурогие бра с матовыми чашами плафонов, под потолком сияли круглые светильники. В конце каждого коридора сверкал распростёртыми крыльями бронзовый орёл, а по бокам от него, в наклонных никелированных гнёздах, стояли красные полотнища с чёрным пауком свастики внутри белого круга. На лестничных клетках Гитлер с портретов в полный рост сурово взирал на каждого, кто поднимался по ступенькам, или спускался, спеша покинуть это здание. В коридорах из одних дверей в другие сновали десятки людей в чёрной форме с красной повязкой на левом рукаве и сдвоенной руной «зиг» в правой петлице. Одни тащили серые картонные папки с выглядывающими по бокам белыми уголками документов, другие несли свёрнутые в рулон карты, третьираспухшие от бумаг кожаные портфели.
Кордоны из рослых эсэсовцев постоянно преграждали путь, но и здесь удостоверение с фамилией любимчика фюрера работало без заминки. Двухметровые блондины вытягивались по струнке, заметив «корочки» в моих руках, двери открывались, как по мановению волшебной палочки, и я без труда переходил с одного секретного уровня на другой, ещё более засекреченный.
А вот и нужная дверь из морёного дуба с обыкновенной табличкой «В. Шелленберг».
И снова взмах удостоверением перед синими глазами светловолосого арийца. Щелчок каблуками, рука стража взмывает в нацистском приветствии. Ответный салют. Дверь открывается, и вот я в святая святых SD-Ausland или простослужбы внешней разведки СД.
Простой кабинет в двадцать квадратных метров с широким трёхстворчатым окном в полстены, паркетным полом и друзой хрустальной люстры под трёхметровым потолком. Напротив двери, спиной к окну, за широким, заваленным бумагами, столом сидит бригадефюрер и что-то пишет, поскрипывая пером. Справа от него поблёскивают стеклянными дверцами два шкафа с бумажными папками на полках, между ними на деревянном постаменте белеет гипсовый бюст Гитлера. Слевакарта Мира во всю стену. Материки, крупные острова, моря и океаны густо утыканы флажками со свастикой, с десяток красных треугольничков торчат на белом поле Антарктиды.
Вкусно пахнет кофе, хотя чашки на столе нет, наверное, адъютант унёс её в свою каморку через вон ту неприметную дверь в углу. Окно закрывают полупрозрачные занавески, почти у самого потолка чернеет толстый рулон светомаскировочной шторы, тонкий шнурок с пластиковым кольцом свисает паутинкой до середины оконного проёма.
Услышав едва различимый скрип дверных петель, Шелленберг перестал писать и поднял голову. Обычный человек с простым, зауженным к подбородку, усталым лицом. Волосы аккуратно зачёсаны набок, уши чуть топорщатся, полноватые губы с опущенными вниз уголками изогнуты в неизменной полуулыбке. Правый глаз слегка навыкате. Не будь Шелленберг в эсэсовской форме, я бы ни за что не принял его за начальника могущественной структуры: он больше походил на инженера или школьного учителя, чем на военного преступника.
Дверь закрылась за моей спиной, и я остался один на один с бригадефюрером. Шелленберг вставил ручку в конус держателя, положил руки на стол перед собой ладонями вниз.
Чем обязан, барон? услышал я тихий голос.
Во даёт! Я только вошёл, ещё не представился, а он уже знает, кто я такой! Однако, в СС мух не ловят. Секунду спустя до меня дошло, что шеф внешней разведки наверняка знал о моём реципиенте всё, ведь тот был любимчиком Гитлера, а таких людей принято знать в лицо и собирать о них всю доступную, и не очень, информацию.
Хайль Гитлер! вытянулся я, вскинув правую руку.
Хайль! кивнул Вальтер Шелленберг и снова повторил:Чем обязан?
Не дожидаясь разрешения, я подошёл к венскому стулу напротив громоздкого стола бригадефюрера, сел. Хозяин кабинета покосился, но промолчал, а я положил фуражку на краю чёрного зеркала столешницы, сцепил руки в замок.
Бригадефюрер! Думаю, вы в курсе, что я в начале декабря встречался с вашим шефом в Бергхофе?
Шелленберг медленно прикрыл глаза, что, по-видимому, означало «да».
Надеюсь, для вас не секрет, о чём мы говорили тогда?