Сидя в кресле, я перелистывал страницы в надежде найти какой-нибудь знак или хотя бы намёк на дальнейшие действия. Вдруг я что-то упустил, не заметил, читая её раньше. Фабрика разрушена, Марика спасена, а я ни на йоту не приблизился к возвращению домой. Значит, здесь не всё ещё сделано, я не достиг поставленной цели, и путь назад для меня закрыт.
Не достиг цели Хорошо, а кто-нибудь сказал мне: в чём она заключается? Что я должен сделать? Гитлера убить, чтобы занять его место и повернуть ход истории в другую сторону? Самому поучаствовать в этой войне? Или найти браслет и расправиться с ним, как Фродо с кольцом в романе Толкиена?
Я внимательно вчитывался в каждое слово, изучал каждый рисунок до мельчайших подробностей, тщетно силясь найти скрытый смысл. Зря! Его там просто не было.
Устав от бесполезного занятия, я ещё раз бегло перелистал книжку и повернулся в кресле, чтобы положить её на стол. Неожиданно она выпала из рук и шлёпнулась на пол страницами вниз.
Я наклонился за ней, хотел захлопнуть, но что-то заставило меня взглянуть на открытые страницы. Получалось сродни гадания на книгах. В детстве я часто этим баловался: брал любой том из шкафа, раскрывал наугад, загадывал номер строки сверху или снизу, и смотрел, что ждёт меня в будущем.
Я замер, наткнувшись на любопытную запись:
«Чёртов Сталинград! Холодно, голодно и постоянно стреляют. Пули всё время свистят где-то рядом, заставляя вжиматься в промёрзшую землю и прятаться за любым укрытием.
Русские совсем не дают покоя. Каждый день атакуют, несмотря на потери. Мы их столько уже положили, а они всё идут и идут! Убьёшь одного, взамен приходит двое, убьёшь этих двоихприходят четверо, и так до бесконечности. Если это будет продолжаться и дальшеГермания долго не продержится.
Но ничего, у меня есть способ всё исправить. Сегодня, 27 декабря 1942 года, величайший день в истории. Сегодня исполнится мечта всей моей жизни, сбудется всё, о чём я грезил долгие годы, к чему шёл, замерзая в горах, проводя дни и ночи за лабораторным столом, переживая из-за каждого неудачного эксперимента и радуясь самому незначительному успеху. Сегодня свершится возмездие и меня радует мысль, что это я приложил к этому руку. Это я создал основу будущего мира и это мне предстоит править им вместе с»
Последнее слово я не успел прочитать. Буквы задрожали, расплылись, как расплываются чернила от капли воды. Чуть позже и остальные строчки исчезли, словно их здесь никогда и не было.
Я поморгал, внимательно осмотрел страницу с обеих сторон. Она была девственно чиста и ничто на ней не напоминало о недавнем видении. Покачав головой, я еле удержался от соблазна покрутить пальцем у виска. Двадцать седьмое декабря послезавтра. Как я мог прочитать о нём сегодня, да ещё и в настоящем времени? Бред!
Так! Это всё от переутомления, сейчас перемешаю угли в камине и спать. Завтра будет трудный день. Надо придумать: как вытащить отсюда Марику и как вернуться домой самому.
Я взял кочергу, присел перед камином, помешал горящие угли. Огонь затрещал, за низкой решёткой полыхнуло пламя. В следующий миг рыжие языки взметнулись к закопчённому своду и сплелись в рогатую голову демоналюбовника Сванхильды. Изрыгая дымные клубы, огненная пасть распахнулась с оглушающим рыком. Я даже испугаться не успел, а она уже нависла надо мной и проглотила, как рыба наживку.
Всё произошло настолько стремительно, что я не успел ничего понять. Ещё недавно я был в кабинете Валленштайна, а теперь очутился непонятно где, висящим в воздухе в сотне метров от земли. Невесомость мгновенно кончиласьи сила тяжести сразу взяла своё. Барахтаясь, как младенец в воде, и громко крича, я рухнул на землю, полежал несколько секунд, приходя в себя, встал. Сначала на четвереньки, потом во весь рост. Огляделся.
Я как будто попал в Инферно. Вокруг всё в багряных тонах, для полноты картины не хватает кипящих лавой вулканов, горячего пепла с кровавого неба, бродящих повсюду грешников, вернее того, что от них осталось: полуистлевших скелетов с кусками гниющей плоти. Приглядевшись, я заметил, что нахожусь на всё той же старушке Земле, только восприятие мира изменилось, словно я смотрел на него сквозь красные светофильтры.
Я оказался посреди перепаханного взрывами, изрытого гусеницами танков, поля. На горизонте видны обгоревшие остовы домов, за спиной возвышается какой-то курган, весь в уродливых шрамах траншей и фурункулах капониров. В воздухе висит полное безмолвие. Звенящая тишина действует угнетающе, словно предрекая грядущую беду.
Неожиданно твердь под ногами задрожала. Раздался далёкий грохот, и на пределе видимости показалась серая туча пыли. Она быстро приближалась. Через некоторое время я уже смог различить мчавшиеся вперёди танки и отставшие от них точки пехотинцев.
Не сбавляя ход, стальная лавина огрызнулась огнём. Послышался нарастающий свист, и земля за моей спиной встала на дыбы. Тем временем железная армия дала ещё один залп. Последовавшее за ним землетрясение едва не сбило меня с ног, а просвистевшие вблизи осколки чуть не отправили на тот свет.
Сзади раздался рёв тысяч и тысяч глоток, лязг металла, рокот двигателей, грохот выстрелов и громыхание взрывов. Впереди тоже всё взрывалось и горело.
Прошла мучительно длинная минута, и я очутился в центре чудовищной мясорубки. Танки таранили друг друга, давили гусеницами пушечное мясо, не разбирая, где свой, а где чужой. Солдаты сходились в рукопашную и чуть ли не зубами вгрызались в горло врагу.
Кровавая бойня кипела вокруг меня под сопровождение артиллерийской канонады и треска выстрелов. Небо то и дело перечеркивали пунктиры трассеров, параболы сигнальных ракет и светящиеся траектории снарядов.
Я сделал шаг назад, ещё один и ещё. И так пятился, пока не наткнулся на что-то спиной. Оглянувшись, я нос к носу столкнулся с вервольфом. Шкура на вытянутой морде пошла складками, острые клыки оголилисьи монстр обдал меня рычащей волной зловония вкупе с целым водопадом брызг.
Весь в липкой слюне, задыхаясь от запаха тухлятины, я, не отрываясь, смотрел в его глаза. Живые, человеческие мои глаза! Я смотрел на него, а он на меня, и я воспринимал это, как отражение в зеркале. Я решил проверить догадку, поднял правую руку. Оборотень сделал то же самое. Тогда я подпрыгнул, он и это повторил. Я протянул к нему подрагивающие пальцы, дотронулся до кончиков острых когтей.
Мир взорвался атомной бомбой. Огненный вихрь помчался от нас во все стороны, сметая всё на своём пути. Многотонные боевые махины переворачивало и поднимало в воздух, словно детские игрушки, с людей срывало одежду вместе с кожей и мясом, кости мгновенно обугливались и превращались в пепел.
Оборотень вспыхнул. Я видел, как он горит: шкура сползала длинными языками, расплываясь пылающей лужей по земле, голова и плечи провалились в грудную клетку, тело исказилось, как пластмассовая игрушка в костре, постепенно сминаясь в бесформенный комок.
Я сам ощущал дикую боль, видел, как пламя лизало меня, слышал, как трещали волосы и лопалась обугленная кожа. Чуял запах горелого мяса и кричал, кричал, пока не охрип, пока не задохнулся вонючим дымом, пока не рухнул на истоптанную тысячами ног землю, корчась в предсмертных судорогах.
Я очнулся на полу перед камином, с шумом втянул в себя воздух, закашлялся, чувствуя тупую боль в груди, прикрыл лицо руками. Перед глазами всё ещё стояли картины апокалипсиса и тот оборотень. Кто это? Неужели я? Да ну, не может быть! Это всё от переутомления. Просто сон нехороший приснился. Бывает.
Я помассировал веки, посмотрел покрасневшими глазами на каминные часы. Семь утраподходящее время для дела.
В гардеробной на втором этаже я выбрал для себя комплект обмундирования из десятка висевших на плечиках кителей и сложенных в аккуратную стопку галифе, переоделся. Влез в новыедо хрустасапоги (их тут в ряд стояло несколько пар), нацепил фуражку с отполированным до блеска орлом и черепом со скрещенными костями, накинул на плечи пропахшую нафталином шинельв них у барона тоже не было недостаткаи потопал в спальню к Марике.
Она спала, разметавшись на кровати. Я не стал будить любимую, осторожно поправил одеяло, поцеловал в губы и на цыпочках вышел за дверь. Стараясь не греметь сапогами, спустился по лестнице, пересёк парадную; стоя на крыльце, сделал большой глоток морозного воздуха. Лёгкие благодарно расправились, мучившая до этого грудная боль куда-то исчезла, и я ощутил себя самым счастливым человеком на свете.
Впитывая каждой клеточкой тела свежесть раннего утра, я посмотрел по сторонам. Невидимое пока солнце окрасило город в серый цвет, обещая через час-полтора выглянуть из-за крыш. Старый трамвай, позвякивая, вкатился на площадь, проехал её по диагонали и скрылся в каньоне Ратхаусштрассе, помаргивая сигнальными фонарями. На вокзале недовольно заворчал паровоз, рядом с ним пыхтел ещё один и тонко посвистывал, стравливая избыточное давление. Оттуда же доносился неясный гул голосов и звонкие крики мальчишкиразносчика газет. В окнах домов светились редкие огни, ветер гонял вихри позёмки по стылой Александерплац. Торопливо шагали ранние пешеходы, кутаясь в шубы и пальто. В сумеречном небе с граем кружили вороны, на деревьях переругивались галки; голуби, воркуя, бегали по тротуарам в поисках случайной крошки.
Я спустился с крыльца, неторопливо дошёл до машины; хлопнув дверцей, сел в холодный салон. Двигатель завёлся на удивление быстро: всего со второй попытки. Я подождал пару минут, следя за датчиком температуры, потом с усилием воткнул первую передачу и направил фырчащий мотором и стреляющий глушителем «хорьх» в сторону лаборатории. Захотелось снова побывать на «месте преступления», вдруг увижу какие-нибудь пропущенные детали, ещё раз поговорю с Фридрихом, может, он что вспомнил, если его, конечно, не забрали на фронт.
Лаборатория встретила тишиной, запахом пыли и медикаментов. Мейнера на месте не оказалосьнаверное, гауптман уже трясся в вагоне где-нибудь на просторах оккупированной Белоруссии или Украины. В кабинете Валленштайна всё осталось, как было: тот же бардак на полу, повисшие на одном гвозде полки, развороченный сейф в углу. Я внимательно просмотрел уцелевшие бумаги, пролистал книги в поисках заметок на полях и других записей, порылся в кучах мусораничего, что могло бы помочь найти следы Сванхильды и Шпеера. После кабинета обыскал стол, за которым Валленштайн записывал ход экспериментов над оборотнями, на всякий случай заглянул в клетки и вольер, где содержались вервольфы. Правда, долго там не задержался: вонь стояла такая, что вышибало слёзы. Зато она хорошо прочистила мозги, и я быстро набросал в уме намётки нового плана.
Больше меня в лаборатории ничего не держало. Я отправился домой и на обратном пути заглянул в полуподвальный магазинчик, где купил для Марики бутылку настоящего французского шампанского и коробку швейцарских конфет. Седой старик с лысиной в виде тонзуры, тощими усами, крючковатым носом и бородавкой на подбородке запросил баснословную сумму.
Контрабанда, прошамкал он, поддёрнув чёрный нарукавник и в очередной раз застегнул непокорную пуговицу на жилетке из синего бархата.
Порывшись в бумажнике, я вывалил на прилавок всё до последнего рейхспфеннинга, забрал похрустывающий бумагой пакет с нацистским орлом с одной стороны и черно-белым портретом Гитлера с другой и вышел из тесного помещения.
К десяти утра улицы заметно оживились. Появилось больше машин, по тротуарам бегали дети, подростки кучковались у фонарных столбов, дымя одной папироской на всех. Почтенные фрау спешили в магазины отоварить оставшиеся карточки, не менее почтенные бюргеры торопились по делам: одни с портфелями в руках, другие со свёрнутыми в рулон газетками. Из казарм на перекрёстки выползли военные патрули, офицеры проверяли у горожан документы, солдаты молча глазели по сторонам, вздыхая, как лошади, и топча снег шипованными подошвами.
За квартал до особняка навстречу мне проехал чёрный «мерседес» с затемнёнными стёклами. В таких машинах обычно перевозили в тюрьмы выявленных шпионов и коммунистов. На Мюнцштрассе находилось местное отделение политической полиции, туда, наверное, и направлялся немецкий «воронок», доставляя в застенки очередную жертву.
Со скоростью сорок километров в час мой «хорьх» вкатился на площадь, сделал «круг почёта», следуя указаниям дорожных знаков, завернул за угол особняка, рыкнул мотором напоследок и затих.
Перегнувшись через спинку водительского кресла, я взял с заднего сиденья пакет с гостинцами, запер дверь машины и через минуту поднялся на крыльцо. Сначала хотел сделать Марике сюрприз, палец сам потянулся к кнопке звонка, но потом я вспомнил, как гремит гонг, и отказался от этой затеи: огрести пару-тройку затрещин от разъярённой женщины мне как-то не улыбалось. Гораздо лучше пройти на цыпочках в кухню, достать бокалы, раскрыть коробку конфет, подготовить бутылочку шампанскогофольгу там с горлышка снять и всё такоепотом позвать Марику, и устроить праздничный салют пробкой в потолок.
Я по-тихому вошёл в дом и сразу почувствовал тревогу: пустая вешалка в углу, на полу следы армейских сапог, красные кляксы густым веером, кое-где гипсовая лепнина сбита со стен и растоптана в крошево, шёлковая драпировка местами изрезана.
Здравствуй, Отто!
Я вздрогнул, повернулся на голос и увидел Шпеера в дверях кабинета. Тот стоял со скрещенными на груди руками, привалившись плечом к косяку. На левом запястье тускло поблёскивал браслет с черепами.
«Ого! Вот это подарок».
Не ожидал меня здесь увидеть? А зря! Фюрер велел следить за тобой, чтобы ты дел не натворил. Вот я и слежу.
Я вижу, как ты следишь, хмуро сказал я и указал на испорченную стену:Твоя работа?
Ну что ты, Отто, нет, конечно. Это твоя девица во всём виновата: одного лягнула, другого укусила, третьему головой нос разбила, бедняга в крови чуть не захлебнулся. Строптивая она у тебя, Макс покачал головой, просто жуть. А что ты в дверях стоишь? он улыбнулся, отделился от косяка и развёл руки в дружеском жесте. Проходи, чувствуй себя как дома.
Я и так у себя дома, сказал я, с огромным удовлетворением отмечая, как с самодовольного лица оберфюрера сползает идиотская улыбка.
«Думал, один такой остряк? Ну-ну!»
Я вошёл в кабинет. От прежнего беспорядка не осталось и следа: ящики задвинуты в стол, книги расставлены по местам, ручки торчат из гнёзд подставки. Будто и не было обыска и сожжённых тетрадей барона, даже обгорелая жестяная коробка из-под киноплёнки исчезла из камина, в котором опять полыхал огонь. Чудеса, да и только!
Я бросил фуражку донышком на каминную полку, чуть не уронив на пол бронзовый канделябр на три свечи, поставил на стол шуршащий пакет, достал бутылку шампанского, рядом положил конфеты. Потом скинул шинель на спинку кресла у камина. Интересно, зачем Шпеер снова сюда пришёл?