Я не боюсь. В штаны еще не наделал.
Ландо прищурился.
Мало ли? Наделаете после веревки! Так что не лгите. Все боятся. Но у вас есть уникальный шанс взглянуть на собственную казнь со стороны.
Приговоренный облизал губы и наморщил лоб.
Ну, хватит. Глупая шутка. Скоро за мной должны прийти.
Вот именно. Максим достал матово-золотой, на цепочке и довольно массивный, кулон, напоминающий хронометр. Наденьте это на шею, и мы перенесемся в другое время, безопасное.
Каляев побледнел.
Серьезно? И куда же мы поедем?
Недалеко. Месяца на три назад.
Значит, за три месяца до акции против великого князя? Кровопийца не будет убит?! Каляев вытаращил и без того навыкате глаза.
Будет! Бомбу в князя метнете именно вы. Это событие никто не отменит, оно слишком серьезно!
Несмотря на сырость и прохладу, по лицу Каляева катил пот. Он то садился на край койки, то снова вскакивал.
За кованой дверью раздались шаги, лязгнул глазок, послышались голоса:
С кем он, сука, разговаривает?
Сам с собой. Сбрендил, наверное.
А ты бы не сбрендил перед веревкой?
Ох, ох!..
Шаги удалились, голоса стихли.
Решайтесь, Иван Платонович, в нетерпении произнес Ландо. Линейное время неумолимо.
Каляев морщил лоб, растирал пальцами виски. Потом вдруг схватил ладонь гостя и сильно пожал ее.
Да, да!
Хорошо, я рад!
Об одном лишь умоляю! Никому не рассказывайте, что Янек Каляев испугался! Обещайте же! Вот теперь непременно обещайте! Иначе позову охрану, и пусть все летит вверх дном!
Успокойтесь, я никому не расскажу, что вы трус.
Ландо раскрыл оба кулона, под крышками которых мелькнули разноцветные индикаторы над рядами кнопок.
Поехали?
А куда нам деваться!
Прощай, каземат! выкрикнул Янек в возбуждении. Товарищи, прощайте!
Вслед за его словами стены раздвинулись, зашатались, растворяясь в затхлом воздухе.
Ни в камере смертников, ни после того, как он отправился в прошлое, Каляев не знал, что спаситель егоникакой не призрак, не маг и не факир. Что он изобретатель и военный летчик Императорского воздушного флота, Максим Павлович Ландо.
Глава 4. «АЛЬПИЙСКАЯ РОЗА»
Как же нам войти? спросил Фабиан.
Я полагаю, надо постучать, ответил Бальтазар.
Э. Гофман, «Крошка Цахес»
Российская Империя, Москва, 2 февраля 1905 года, ближе к полуночи
Ландо с Каляевым из Шлиссельбургской крепости перенеслись в Москву. И оказались на тусклой, морозной, насквозь продуваемой Софийской набережной. Они там сразу едва не погибли, оказавшись перед лошадью, впряженной в сани. Увидев людей, животное отпрянуло. Извозчик плюнул и выругался.
Тут Максим заметил, что сам он в шубе, а узник одет уже не в полосатую робу и шапочку смертника. На нем была поддевка, картуз и высокие сапоги. Они производили впечатление барина и крестьянина.
Каляев ежился, запахивая лицо воротником, глупо спрашивал, какой год и какое число. Узнав же, заметил, что помнит этот день, как не очень удачный. Он собирался бросить бомбу под карету великого князя. Но ничего не вышло: в карете ехали дети. Причем дело происходило ранним вечером. А теперь, поди, начало одиннадцатого? Значит, они с Савинковым уже идут в «Альпийскую розу» перекусить.
Этот день Каляев помнил отлично.
Днем Савинков получил две бомбы у Доры Бриллиант в «Славянском базаре». Одна предназначалась для Каляева, который дежурил у городской думы. Другая для Куликовского, что маячил в проезде Александровского сада.
У великого князя, собравшегося в Большой театр на «Снегурочку», другого маршрута не было. И карета с кучером Рудинкиным на облучке покатила прямо на Каляева.
Но не метнул бомбы Иван Платонович. Не метнул исключительно из-за детей великого князя Павла и великой княгини Елизаветы, ехавших в том же экипаже. Рука не поднялась.
Опустил сверток, отошел, незамеченный.
После «Снегурочки» ровно так же.
Только теперь, выбравшись из Шлиссельбурга, Каляев признался Ландо, как страшно ему теперь стоять тут с ним.
И кто же тогда отправился в «Альпийскую розу»?
Максим принялся хлопать боевого эсера по спине, чтоб смирился с новой реальностью.
Но Каляев не мог смириться. Он сходил с ума от одной мысли, что осужденный к повешению Каляев сидит в Шлиссельбурге, другой Каляев направился вместе с Савинковым в ресторан. А третиймерзнет на Софийской набережной. Ландо тоже нелегко было смириться, что одна и та же его сущность может иметь различные воплощения.
Не понимаю я ничего в вашей метафизике, горевал эсер, раскачиваясь, как китайский фарфоровый болванчик. Грустно и горько необыкновенно. Что я? Где я?
Ну, представьте слоеный пирог, Платоныч, терпеливо объяснял Ландо. Под одним коржом вы изюм, под другим вишня, под третьим слива. Но пирог-то единое целое, прости Господи!
А кто же убил Сергея Романова? упорствовал эсер, игнорируя кондитерский образ.
Вы, батюшка, твердил Максим. Именно вы, воля ваша! Натурально, вы бомбу метнули. Из-за чего жертва разлетелась в клочья. А до того неудача вышла. Она как раз сегодня случилась. Но между одним Каляевым и другимтри месяца. Поэтому нам нечего делать в «Альпийской розе». Ваша встреча с самим собой радости вам не принесет. А Савинкова напугает и запутает.
Каляев неуверенно кивнул. Потом указал в сторону ресторанной вывески, крыльца с елками в гипсовых горшках и мерцающих желтых окон. Пресвятые угодники! Да вон же они стоят, Савинков, Куликовский и он, их пускать не хотят.
Я бы тоже не пустил, язвительно заметил Ландо. Два крестьянина приперлись с барином. Это не слишком ли?
Каляев инстинктивно отошел за спину изобретателя.
У крыльца дорогу террористам перегородил швейцар в бакенбардах, фуражке с желтым околышем и в ливрее. Разговор происходил на повышенных тонах.
Виноват, ваше благородие, объяснял швейцар, приняв Савинкова за офицера, в поддёвках не велено.
Прекрати, братец, уговаривал Савинков. Это мои люди, управляющий и кучер. Замерзли мы.
В поддёвках не велено, сопротивлялся привратник. Давайте доложу. Вы, ваше благородие, ужинайте, воля ваша. А им, он показал варежкой на Куликовского и Каляева, с кухни вынесут.
Как ты смеешь, дурак?! рявкнул Савинков, теряя самообладание. С какой кухни? Они что, собаки? Ну-ка, зови распорядителя!
Христа ради, уходите, взмолился швейцар. Не можно сюда в поддёвках!
Савинков порылся, вытащил деньги.
По рукам?
Ваше бла-го-ро-ди-е! Тот взвыл, неотрывно глядя на монету. оно, конечно! Но не могу! Со службы уволят! Дети, внуки малые!
Ландо, переминаясь с ноги на ногу в десятке метров от этой сцены, поморщился.
Сил нет, Иван Платонович, слушать такое. Разъясните: пустили ли вас тогда в «Альпийскую розу»?
Каляев вздохнул.
Савинков со скандалом выхлопотал столик в задней зале, подальше от гостей.
А потом?
Мы с Борей долго говорили. Он кокаин нюхал. А Куликовский молчал. Только в конце ужина обмолвился, что переоценил свои силы и не может дальше работать в терроре. Потом полночи по Москве бродил, как лунатик, переживал страшно. Видно, не судьба ему.
Не судьба? удивился Максим. Ошибаетесь. Впрочем, вы просто не можете знать, что после вашей казни в Шлиссельбурге, Куликовского арестовали, посадили в полицейскую часть на Пречистенке. Он оттуда сбежал. А потом явился на прием к московскому градоначальнику, и расстрелял его в упор. Герой.
Значит, его тоже казнили?
Приговорили. Заменили бессрочной каторгой. Наверное, уже бредет в кандалах по этапу.
Не странно ли? бормотал Каляев. В день второго покушения на великого князя за бомбой не явился. А Шуваловасамолично порешил. Значит, передержка вышла
Каляев снял шапчонку, пригладил соломенные волосы на макушке, которые упрямо топорщились. Он выглядел жалко.
Я сегодня, то есть, тьфу, тогда, главное Боре высказал. И вам скажу, Максим Павлович. Вы только не перебивайте, послушайте. Очень важное скажу! Вот, например, в Македонии террор самый массовый. Каждый революционер террорист. А у нас? Пять, шесть человек, и обчелся? Остальные в мирной работе. Но разве социалист-революционер может работать мирно? Ведь эсер без бомбыэто уже не эсер.