Паштет понял его не сразу, но потом до него дошло, что Нежило считает: стать мусульманином- это хуже смерти. Умом -то Павел понимал, почему так, но для него это было совсем не по нему. В его время так могли сказать только некоторые сектанты. Ну, так Паштет их воспринимал, хотя, возможно, это были не сектанты, а приверженцы всяких там протестантских церквей-все равно Паше их названия ни о чем не говорили. Может, в эту церковь в Штатах миллионы ходят, а, может, и горстка. Более привычные ему православные так фанатично свою веру не воспринимали. С Пашиной точки зрения, только эти сектанты так могли и оценить измену своей вере, как то, после чего и жить не стоит. Это было каким-то непривычным ощущением. Паштет в раздумье отхлебнул последний глоток чаю и подумал - а что касается его самого, то кто он с точки зрения веры, и как он должен себя вести? И, наверное, все же надо не выделяться среди здешних своей религией. Точнее, индифферентным к ней отношением. Судя по некоторым книжкам, в старые времена люди носили крест на груди, молились хоть иногда, крестились. А, еще и постились! И еще ругались именем бога и разных святых. Вот это то Павел точно мог и делал. Хорошо, хоть этому учиться не надо.
Но вот с молитвами как быть? 'Отче наш' по- церковнославянски Павел-то знал, еще помнил по латыни 'Pater noster' (и не дальше). Но вот он сказал, что происходит из придуманного Шпицбергена. А что за вера должна быть в том самом Шпицбергене? По идее либо католическая, либо протестантская. У католиков молитвы на латыни, а протестанты на родном языке молятся. Значит, надо для себя перевести 'Отче наш' на немецкий и периодически молитву целиком или частями воспроизводить. Да, он слышал, что у протестантов очень много сект или вариантов было, да и есть, у которых свои мнения о том, как молиться, кто будет детей крестить- товарищ по церкви или какой-то специальный священник, поститься или нет. То есть если сказать, что у них в Шпицбергене не постятся или постятся только раз в году по три дня, то это само по себе не дивно, ибо бывает такое. Кому-то это не нравится-ибо он считает, что этого мало, но вот, вспомнилось нужное выражение: 'Каждый читает свою библию'. А это значит не только читать, но и понимать, а оттого и решать, сколько дней в году поститься и можно ли жениться четвертый раз, если первые три жены умерли. Ему, как родившемуся в ином времени, это как бы вообще не проблема, но так только кажется. Женщины раньше часто умирали в родах, поэтому невезучему молодому человеку можно было оказаться трижды вдовцом лет так в двадцать. И все - дальше тебя уже в церкви не повенчают. Хоть греши, хоть отрезай. Да, Паша незадолго до похода про это читал статью, только человек после ситуации трижды вдовца пошел в монастырь и стал каким-то известным церковником и писателем. Ну да, на простое и без венца сожительство могли и косо посмотреть, потому как толерантность-это слово не из тех времен.
Тут Паштет обнаружил, что Нежило-то продолжает рассказывать, а он увлекся своими мыслями и пропустил. Ну, в принципе слуга на подобное не должен обижаться-это девушка может фыркать и даже посылать кавалера лесом и полем, а слуге ... Потребует хозяин повторить прослушанное, так и повторит без всякого. Судьба у него такая. Но что еще важное Паштет хотел сделать, кроме как заставить слугу повторить рассказ? Кстати, и с какого же момента? Ага, с того, что какой-то воин татарину голову качественно разнес ударом. И Паштет затребовал повтора. Нежило без вздоха вернулся к рассказу. Оказалось, что прозвище Узун -Ахмед-это получается такая шутка над покойником, потому как означает 'Длинный Ахмед', а на самом деле татарин был невысок. Еще трех татар тогда словили живьем, но они были простыми людоловами, так что обменять ни на кого бы не удалось. Вот если бы того агу, но татарский начальник ушел от погони. Поскольку он и татары могли вернуться, да еще в большей силе, то пан Должинский решил не испытывать судьбу и вернуться. А пленных татар приказал посадить на кол
-Вы, милостивый пан, ведаете, что на кол сажать-это такая казнь, что особого уменья требует. И, если кат его мает, то казненный дня три еще живет и постоянно своего бога молит о милости все эти муки прекратить. А смерть все не приходит и не приходит. Большое искусство - так человека на кол сажать. Говорят, что не во всяком воеводстве такой кат есть, а у прочих жертва быстро помирает. А у пана Должинского часу было обмаль. Потому татарам просто острую жердь вогнали, да так, чтобы они после того не выжили. А сколько им еще зубами скрипеть, або от боли волком выть- то не наша справа. До завтрашнего света не дотянут и гаразд. И скажу я вам, паночку, когда глядел, как их казнили, душа моя милосердия не чуяла, а только бажала, чтобы не умерли они сразу, а хоть до вечера корежились. И ще бажав бы Узун-Ахмеда на такой жердине видеть, но тому счастье пришло помереть быстро и как человеку, а не как он заслужил, сын жабы и гадюки. Потим я священника на исповеди спытав, не грех ли это -так думать? Отче подумал и сказал, что если это и грех, то невеликий и прощению Божьему подлежит. Я еще долго хотел кату в ученики пойти, та навчитыся цей справи, щоб татары у меня так долго с жизнью расставались, и им часу хватило проклясть не только тот час, когда в наезд собрались, но и когда в магометову веру вошли и на свет Божий народились!
Голос Нежила аж зазвенел от сдерживаемых эмоций, но ненадолго. Потом он увял и буднично сказал, что в учение к кату он бы пошел, но кто его слабосильного-то возьмет? Чтобы все казни и муки проделать - сила нужна, а иногда казнят или мучают сразу нескольких. Если же его на место ката поставят кому-то плетей всыпать, то он свалится от усталости раньше, чем наказанный. А меч для казней больше него самого потянет.
Паштет только смог подумать про тайны здешних душ - как много всякого в них скрывается, только успевай челюсть с пола отпавшую подбирать. И как-то прочитанные им раньше романы и просмотренные фильмы ему показались простенькими детскими комиксами, что ли.
Пора было вставать, в который раз подумал Паштет, но прокрастинация была сильна.
- Герр фон Шпицрутен? - раздалось над ухом.
- А? - удивился Паша - И тут же поправил говорившего: "Фон Шпицберген!".
Оказалось, за болтовней пропустил подошедшего тихим шагом солдапера. Незнакомого, но на первый взгляд - матерого. Похоже - немца, потому как из короткого лаяния на этом самом языке, которым впору браниться, понял - герр гауптманн уже ждет герра доктора.
Чувствуя себя немножко как перед висилицей, Паша гордо встал, захватил мешок с медикаментами и пошел за этим мушкетером. А чтобы было не так тошно, начал про себя распевать залихватскую ковбойскую песенку с непонятными словами. Получалось в переводе что-то этакое:
Если бы не этот Джо-Ватный глаз,
Я был бы женат уже очень давно.
Откуда ты пришел? Куда ты направлялся?
Откуда ты явился, Джо-Ватный глаз?
То есть заведомо идиотское, но уж больно мотивчик был позитивный.
Капитан Геринг все-таки был матерым командиром. Вся его банда, гордо называемая ротой - стояла перед его палаткой и слушала его внушения. При этом даже строй держала на вкус Паштета вполне прилично - две шеренги, все чин чином. Да и сам лагерь - четкий, в центре палатка гауптмана, перед ней как бы улица, образованная другими шатрами. Вот на этой улице и стояли сейчас Пашины пациенты. Не менее полусотни.
Паштет терпеть не мог публичных выступлений, но - как говорится в поговорке - взялся за гуж - не потолстеешь! Хауптманн как раз заканчивал говорить что-то, что промпт попаданца перевел совершенно несуразно и понять сказанное не получилось. А вот то, что хауптманн, повернувшись, увидел приближающегося лекаря, съехал с темы и объявил о надвигающемся лечении - это было понято не только стоящими в строю, но и самим доктором.
Вояки уставились на Паштета. Он, соответственно - на них. Поиграли в гляделки, в ходе которых мысли у Паши в поврежденной вчера алкоголием голове метались как галки у колокольни. Черт, надо было вчера не спать валиться и сегодня не болтовню слуги слушать, а наметить план действий. Не успел. Нужно чуточку выиграть время. Внезапно вспомнилось из читанной давным давно книжки про то, как Насреддин лечил ростовщика - для выигрыша времени велел развести костер, а потом всем молиться, но ни в коем случае не осквернять молитвы думами об обезъяне. Так, есть идея!