Хассе кивнул в ответ. Потом пожал плечами и изобразил физиономией вполне себе международное выражение: "Что с дураков возьмешь?" Сотник поморщился опять укоризненно, но спорить с чужеземцами не стал, сказал только, что татарове вскоре вновь полезут, поменяют побитые отряды на свежие - и полезут. Без пороха им никак. И назад не солоно хлебавши - тоже. В прошлый год Москва сгорела, толком не пограбили в пожарище-то. А рабы не так дороги, мала нажива на всю орду. Если и этот раз не разживутся богатством - будут совсем нищими, а им и султану дань давать и самим на прокорм. Так что - полезут. Скоро. Деваться им некуда. Кремль брать надо.
Паштет навострил ухо. Этого москвича он понимал более-менее, хотя почти половина слов была либо незнакома, либо вроде знакома, но по смыслу не подходила. Вот вроде как с сербом говорить. Хотя, конечно, понятнее, чем с сербом.
Старательно подбирая слова и пару раз прибегнув к помощи старшего канонира, который, как ни странно, русскому разумел лучше, Паша не удержался и спросил:
- Что это за ухари? Головорезы? Зачем явились ночью? - и показал на трупы визитеров.
Ответ удивил - потому как сотник презрительно скривил волосатую физиономию и вроде как собирался даже плюнуть, потом видно передумал - жажда уже донимала не только немчинов.
- Убожие.
Фон Шпицберген опять не понял. Тогда совместно ему втолковали, что полезли самые бедные, которым после штурма не получилось бы добыть трофеев - потому что их никто бы не пустил вперед, а и пустили бы к дележке у них кроме ножей может и нет ничего, дубье какое - нить и все. Вот и рискнули.
И Паштета враг полез резать исключительно из-за хороших сапогов, это ж ясно. Зарезал бы, обобрал и сбежал. Как и все прочие, собственно.
- Я думал, это разведка. Серьезные вояки.
И повторил то же по-русски, для сотника.
Хассе переглянулся с "Два слова", усмехнулся. Стрелецкий начальник пожал плечами. Получилось иронично.
- Воины - лазутчики никого резать бы не стали. Может, только часовых, а может и их бы живьем утащили - пусть гадают, что сталось, может сами ушли или спать завалились. Ну, еще бы кого прихватили может быть. Тихо бы посмотрели посчитали и ушли. А в лагере бы потом все бледно ссались, от счастья что никто не проснулся и потому все живы - заметил старший канонир.
- Но меня чуть не зарезали! - напомнил Паша.
- Дельные вояки только от грустной безысходности пойдут в одиночку резать спящих, без подстраховки. И хрен бы кто выжил - если б к примеру мы залезли в лагерь. На тебе бы сидел один, второй бы резал глотку или колол, причем колол бы длинной швайкой всем весом, чтоб без вариантов.
- А третий? - спросил поежившийся Паштет.
- А третий бы стоял на стреме с тесаком или топором, и буде что-то пошло бы не так, то оприходовал бы врага если б тот рыпнуться смог - отрезал старший канонир.
Сотник слушал со вниманием, очень может быть даже и понимал что. Отмахивался только от налетевших мух и слепней, которых пуганул было вонючий дым, а сейчас они взяли реванш. Кровищей воняло очень густо, натекло из убитых и калечных много, теперь она сворачивалась карминовыми сгустками в странного цвета лужах. И дерьмом воняло и потом и чем-то еще гнусным, тот еще букетик, услада носа. Но мухам определенно - нравилось, жужжали они жизнерадостно.
- Ты ста стрелял ночию? - спросил сотник у старшего канонира.
Тот помотал щетинистой башкой, ткнул пальцем в сторону фон Шпицбергена.
Стрелецкий начальник посмотрел не без удивления, потом сказал что-то похвальное. Типа что ночью, да навскидку, да сразу несколько татар зацепил. Паша зарделся, но ничего не мог поделать с девичьим румянцем. Шелленберг коротко хохотнул. Окончательного триумфа не получилось - в проем между щитами пролезли мародеры. Вид у них был не очень довольный, хотя что-то и притащили. Высморкался игрок, потом из кучи натопыренного добра, из которого видно было, что какое-то оружие все же жестяное прибрали и шматье цветастое, но блеклое, вынул пару деревянных стрел с грязноватым оперением и странными белыми наконечниками.
Все глянули - немцы с интересом, сотник - мельком. До Паши дошло, что наконечники - костяные из расщепленной крупной кости. Нищеброды, действительно напали. Даже как-то и странно. Он про крымскую орду думал иначе. Не сказать лучше - чего про людоловов хорошо думать, но всяко не вот так - рваные халатишки и костяные стрелы. Ночной кинжал тоже к слову выглядел убожеством. Железо серое, ноздреватое, словно со дна морского, неровное, да еще и погнулся от удара-то.
Спросил у сотника, тот к счастью понял, стал хмурее еще. Отвечал увесисто, подбирая для чужака слова, чтоб понятнее было. Татарове - разные. Есть богачи и знать. Есть свои стрелки и пушкари. Есть победнее. Есть и совсем убогие. А жрать все хотят, жен у них много, даже у бедных совсем, да дети, да рабы. Да хану долю. Об прошлый год поход татаровей был без добычи. Все в Москве сгорело. А в Крыму - тут Паштет не понял слово, с трудом потом допер - ростовщики, кредиторы, татарове в долгу, как в шелку. Ободрали как липу неудачников. Понятно, что богатые себе взяли все, что могли. Бедным - досталось куда меньше. Потому сейчас этим татаровам возвращаться домой нельзя. Сами рабами станут. Возьмут Кремль - станут тут хозяйствовать, окупят расходы. Потому лезть будут на рожон свирепо. Как раньше не дрались. И сначала попрут нищие. Потом те, кто вооружен лучше. Потом настоящие воины. В броне и с хорошим оружием. А завтра уже и стрелки татарские и турецкие яничери - чуток пороха у них еще есть. Надо держаться. И тут же, словно невзначай попросил вскользь показать ружье, что ночью стреляло. И отказать вроде неудобно и как-то не очень хочется. Выручило Паштета только то, что к уже привычному шуму с поля боя за щитами - стонам, причитаниям и хрипам умирающих на жаре раненых добавился какой-то другой шум и тут же, словно встрепенувшись заголосили по линии гуляй - города звонкие рожки и дудки.
Стрельцы поднимались на ноги, сотник тут же посыпал речетативом приказы, вздули фитили. Опять рев труб, слитный гул барабанов и ор приближающийся. Татаровы снова двинули на приступ. Змея полезла в мясорубку.
- Не остыло по такой жаре. Горячий ствол. И воды нет, и уксуса нет. Плохо - пожаловался старший канонир.
- Уриной прольем - буркнул Шелленберг.
Пушку подкатили так, что ствол даже высунулся из линии щитов. Толпа татар накатывала, словно прилив. И Паштету показалось, что эта волна чуточку отличается от прошлой - вроде как и поцветастее немножко и железо посверкивает местами - у кого-то из идущих на штурм кольчуги или панцири металлические и вроде даже мелькнули пару раз бликующие на солнце позолоченные вещи. Видать прав был сотник. Сначала совсем босяков спустили, теперь вишь какая-то побогаче публика пошла из племени захудалого, но не так убогого, как те, что сейчас валялись мертвым мясом перед гуляй - городом. А что, разумно. И пушки перегреются и руки устанут. И как только измотаются московиты - так и пойдет последним ударом знать и их родня. И слава им и потерь помене. Все так. Богатым - прибыль, а бедным - увечья. Ну, не дикари татары, вполне в тренде.
Орудие рявкнуло, метнув круглую смерть, как только штурмующие дошли до предельной дальности огня. Откатилась пушка от отдачи назад, тут же пошла привычная работа, чтобы успеть влепить в густую толпу побольше рвущего жизни чугуна.
Успели перезарядить ее дважды - плюнув в наступавших еще ядром, а потом накатив - каменным дробом, который странно фырча ударил в бледные злые лица атакующих. Опять пошла резня, сотник стрелецкий не обманул - несколько его людей теперь прикрыли буквально собой немчинскую пушку и ее расчет. В этот раз татарцы или ногайцы - мнения разделились у оборонявшихся - действовали как-то наглее и шустрее, отчего Паше припомнились показательные выступления спецназа - а конкретно то, как делали живую лестницу вояки - один на коленки вставал, второй сгибался пополам, подставляя согнутую спину и по ним товарищи шустро сигали через препятствие. Тут хоть было и не так ловко, но пяток врагов перемахнул через щит, троих приняли в топоры стрельцы, а парочка вылетела с саблями наголо прямо к немцам. Паша чуточку оторопел, но его грубо отпихнул в сторону "Два слова" и ловким ударом банника в лицо опрокинул левого из нападавших, а к тому, который был справа, вьюном скользнул Гриммельсбахер, что произошло - толком было не понятно, но татарин, хрипя шипяще и булькая, рухнул на колени, хватаясь руками за шею, откуда хлестко сквозь красно-лаковые пальцы плесканула кровища.