Макаров уже едет, к нам, в другой истории вроде бы дольше собирался, но здесь ведь он уже был готов. Видимо собрался заранее и дела к передаче приготовил. Интересно, Колчак успеет с иконой или следом привезёт? Боцмана озадачила, что можно нам на рубке или на носу нарисовать двадцать шесть перечеркнутых японских флажков, а три можно отдельно обвести в кружочек или перечеркнуть Андреевским флагом, которые мы в плен привели. Или как вариант нарисовать двуглавого орла и в венке в лапах поместить цифру через дробь, типа утопленные и взятые. Боцману больше понравился вариант с флажками, говорит, что "так красивше". Подкинули ему идею трафаретов, ходит теперь такой загадочный, а я просто вспомнила звезду с цифрой на рубке подводной лодки и самолёты с рядами звёздочек. Надо, кстати, и пароходы наши посчитать, а то как-то это из поля зрения выпустили, а может ну, их? Озадачим Сергея Николаевича, самодуры мы или где? Кстати, японский офицер, которого мы на истребителе поймали гуляет по городу в форме и с саблей и это в эти времена совершенно нормально, не придумали здесь ещё лагеря для военнопленных, хотя матросов вроде в тюрьме содержат.
Радист притащил телеграмму из набора букв, уверял, что поначалу запрос был на русском, а дальше пошла такая абракадабра, спрашивает, что ему делать. А что тут делать. Ключа к шифру у нас нет, значит выкинуть и голову не забивать. Под настроение вспомнился анекдот:
"Помер старый Абрам в Одессе. Собрались родственники, но надо как-то родственников в Киеве известить, а денег на телеграмму жалко. Думали-думали и послали телеграмму из двух слов АБРАМ ВСЁ
Наутро им принесли телеграмму из Киева с одним словом ОЙ"
Вот уж не ожидала такой реакции, до вечера в разных концах корабля хохот раздавался. Перед ужином под настроение устроили очередные песенные посиделки перед мостиком. С учётом наших пассажиров подарила им вспомнившуюся песню Высоцкого:
Бросьте скуку, как корку арбузную,
Небо ясное, лёгкие сны.
Парень лошадь имел и судьбу свою
Интересную до войны.
А на войне, как на войне!
А до войны, как до войны!
Везде, во всей вселенной,
Он лихо ездил на коне,
В конце войны, в конце весны
Последней, довоенной!
Но туманы уже по росе плелись,
Град прошёл по полям и мечтам,
Для того, чтобы тучи рассеялись,
Парень нужен был именно там!
Там на войне, как на войне!
А до войны, как до войны!
Везде, во всей вселенной,
Он лихо ездил на коне,
В конце войны, в конце весны
Последней, довоенной!
Там на войне, как на войне!
А до войны, как до войны!
Везде, во всей вселенной,
Он лихо ездил на коне,
В конце войны, в конце весны
Последней, довоенной!
Удивительная песня, текста минимум, а настроения море и мелодия шикарная и такая ёмкая картина нарисована.
Потом, как-то почти автоматически, не задумываясь, спела "Лихо, моё лихо!" Розенбаума:
Лихо, моё лихо!
Што ж ты не голубишь?
Што же ты спиною, не лицом стоишь?
Ой! Милый мий товарищ!
Што ж ты мене губишь?
Што же не спросивши в грудь мою палишь?
За чию то жинку,
Што не стоит дроби,
В дуло засылаешь пулю из свинца
Ой! Милый мий товарищ!
Што ж ты мене гробишь?
Што же ты дырявишь грудь у молодца?
Ой! Милый мий товарищ!
Што ж ты мене гробишь?
Што же ты дырявишь грудь у молодца?
Мамо! Мое мамо!
Ты не плачь, голуба!
С ног сымают, мамо, мои сапоги!
Ой, милы мий товарищ!
Ай, што ж ты такий глупый?
Я ж ещё и года в них не отходил
Што же каже батьку,
Колы вин побаче,
Оселок казачий ляжет на ветру?
Ой, што ж ты мий товарищ!
О то ж який горячий,
Як же ты проснешси завтречки с утру?
Ой, што ж ты мий товарищ!
О то ж який горячий,
Як же ты проснешси завтречки с утру?
В даль с горы зеленой
Кровь моя селена,
Ручейком из раны вниз бежит звеня.
И дождичком умытый,
Я лежу убитый,
А в голове копыто моего коня.
И дождичком умытый,
Я лежу убитый,
А в голове копыто моего коня
Может усатые казачьи лица спровоцировали. На этом фоне навеяло, вспомнилась одна из самых любимых песен у Розенбаума "Кувшин":
Жил старик, колесо крутил,
Целый век он кувшин лепил,
Свой, на ветрах замешивал воздух.
И скрипел, друг, гончарный круг,
Тихо пел рано поутру
Он, старец и мудрец талым звёздам:
"Ты вертись, крутись, моё колесо,
Не нужны мне ни вода, ни песок,
Напоит людей росой мой кувшин,
Мой серебряный кувшин.
Будет лёгким он, как крик птичьих стай,
И прозрачным, словно горный хрусталь.
Тоньше тонкого листа у осин,
Будет лунный мой кувшин".
Годы шли, спину сгорбили,
Круг скрипел, ветры гордые,
Взвив, затихали в пальцах покорно.
И смеясь, а что худого в том,
Люд кричал: "Сумасшедший он!" -
Но в ответ шептал старец вздорный:
"Ты вертись, крутись, моё колесо,
Не нужны мне ни вода, ни песок,
Напоит людей росой мой кувшин,
Мой серебряный кувшин.
Будет лёгким он, как крик птичьих стай,
И прозрачным, словно горный хрусталь.
Тоньше тонкого листа у осин,
Будет лунный мой кувшин".
Зло своё кто осудит сам?
Раз в сто лет чудо сбудется,
И засверкал кувшин круторогий.
Полон был до краёв водой,
Голубой, ледяной росой.
Пей, путник, он стоит у дороги.
И теперь зависть белая,
И теперь люди веруют,
И чудеса в цене потеряли вдруг.
А дожди грустной осенью
С неба ветром доносят нам
Лишь обрывки песенки старой:
"Ты вертись, крутись, моё колесо,
Не нужны мне ни вода, ни песок,
Напоит людей росой мой кувшин,
Мой серебряный кувшин.
Будет лёгким он, как крик птичьих стай,
И прозрачным, словно горный хрусталь.
Тоньше тонкого листа у осин,
Будет лунный мой кувшин".
"Ты вертись, крутись, моё колесо,
Не нужны мне ни вода, ни песок,
Напоит людей росой мой кувшин,
Мой серебряный кувшин.
Будет лёгким он, как крик птичьих стай,
И прозрачным, словно горный хрусталь.
Тоньше самой тонкой струнки души,
Будет лунный мой кувшин".
Сколько я уже спела здесь песен, наверно сосчитать не возьмусь, у Маши целая тетрадка с песнями, но там, хорошо, если половина песен.
А к утру, мы вышли к Мозанпо и Пусану. Не смотря на едва начавшийся рассвет, пароходы и джонки сновали поперёк Корейского пролива между островами Цусима и Кореей в пугающем количестве. Только сейчас с мостика мы видели штук десять. Ну, что ж, господа: "Свинья! Открывай! Медведь пришёл!"* С первого парохода, где были войска, в нас дали ружейный залп и зацепили нашего сигнальщика вскользь в плечо, ну, грубо говоря, вот и повод наши аппараты проверить, спасать мы никого не стали, берег рядом, и пошли дальше. Следующие два парохода после выстрела по курсу послушно легли в дрейф, да и взрыв предыдущего прозвучал убедительно. Экипажи после разъяснения быстро погрузились на шлюпки и мы утопили сначала одного, потом другого. Вовремя вспомнив опыт Сергея Николаевича, отошли от греха на пару кабельтовых, но пароходы затонули без спецэффектов. Три джонки подтащили к шлюпкам, приказав им снять с джонок команды, и утопили и их. Я всегда думала, что джонка это такая маленькая лодка под парусом. Здесь джонки оказались размерами чуть меньше номерного миноносца, а водоизмещением наверно раза в два больше, так, что на некоторых были свои шлюпки, а некоторые тащили шлюпки за кормой. На этих трёх не было, вот и пришлось таскать их. К обеду на дно отправились ещё пять пароходов, одна шхуна и больше десяти джонок. Мы уже начали недоумевать, почему японцы никак не реагируют на нашу наглость. Но вот из-за островов показались сначала два, а потом ещё один корабль, вдоль берега крались четыре миноносца. Клёпа показала нам все корабли ещё до их выхода из-за островов.
Господа! Прошу любить и жаловать! Мы имеем честь наблюдать пятую эскадру вице-адмирала Катаоки, правда один крейсер из неё мы уже встречали, и он встречи не пережил, я имею в виду "Мацусиму" возле Шанхая. На головном должен быть вымпел адмирала, а позади плетётся бывший китаец, ныне броненосец береговой обороны второго ранга "Чин-Йен". Не вижу повода не опробовать на них наши новые минные аппараты. Боевая тревога! Минёров на мостик! Сигнальщикам, поднять боевой флаг и марш под броню! Всем пройти в боевую рубку! Штурман! Дистанция?!