Но он на всю жизнь сохранил к ней уважение, как к женщине, давшей ему жизнь и не докучавшей ему излишней моралью и поучениями. Так они и жили вроде родные, но на самом деле далекие друг от друга люди, стараясь не задевать и не лезть в чужую в сущности жизнь. А потом она ушла туда, куда уходят все старики и он проводил ее в последний путь также, как и многих других старых людей, встречавшихся ему по жизни, без лишних слез и сожалений. Но сейчас ему вдруг стало жалко того себя, не знавшего других отношений и считавшего, что так и должно быть, и он покрепче прижался к этой что-то ласково говорящей чужой женщине и зашептал горячо, хороня свое прошлое:
Ана, ана
Тут женщина отодвинула его и внимательно с надеждой посмотрела ему в глаза. Непонятно, что она там надеялась увидеть, но в ответном взгляде он постарался выразить все то чувство одиночества, которое оказывается копилось в нем все эти долгие годы. Он и сам не подозревал, что тот старый черствый сухарь, которым он был, мог в глубине души сохранить что-то подобное. А женщина, улыбаясь сквозь слезы, опять прижала его к себе и зашептала что-то ласковое и успокаивающее, что-то такое, щемящее душу, что у него самого на глазах появились непривычные для него слезы. Как давно он оказывается не плакал, что в той, что в этой жизни. Он не засекал время, да и часов у него не было, но просидели они так долго. Она ему что-то рассказывала, а он внимательно слушал, стараясь про себя смоделировать звуки и даже целые слова.
Неизвестно сколько бы они еще так просидели, но он заметил, что женщина устала и, несмотря на слабые протесты, заставил ее залезть обратно в шалаш и прилечь на ложе. Там она, утомленная долгой беседой и держа его за руку, заснула. Воспользовавшись этим, он быстро собрался и пошел на охоту. Долго она не продлилась. Только дошел до ручья. Первое время его поражало обилие зверья и птиц. Непуганая дичь до последнего сидела на месте, не понимая, что пора бы срываться в бегство. Вот и сейчас пять рябчиков сидели на ветках развесистой березы, как мишени в тире и только когда третий из них свалился со стрелой в теле, оставшиеся в живых наконец сообразили, что их убивают и суматошно захлопав крыльями, скрылись в лесной чаще. Не откладывая дела в долгий ящик, он тут же грубо, не обращая внимания на мелкие перья и пух, ощипал их и распотрошил, оставив только сердце и печень. Подсолил изнутри и напихал вовнутрь найденные у ручья листья щавеля, дикий лук и стебли черемши. Туда же сложил отрезанные от тушки и тщательно ощипанные крылышки и ляжки птичек. Можно было бы еще поискать известные ему травы и корешки, но ему не хотелось надолго оставлять женщину одну. Тут же, на бережке, наковырял глины, не очень качественной, но ему не горшки лепить, а для задуманного и так сойдет и обмазал тушки толстым слоем. Получилось три немаленьких шара, рябчики были здоровенные. Все, можно и обратно к шалашу.
Женщина еще не проснулась, так что он еще успел сходить по дрова, то есть собрать по окрестностям хворост. Костер уже давно потух и пришлось разжигать его снова. Хорошенько раскочегарив пламя, он с краю закатил в него глиняные шары и потом только поворачивал их палкой, стараясь, чтобы огонь доставал их равномерно и чтоб они не лопнули. Сам принялся из бересты мастерить ложки. Наука не хитрая, если знать, как. Не к месту заурчал желудок. Ну да, вечное чувство легкого голода. Когда-то он уже забыл, что это такое, но сейчас он уже стал забывать, что такое чувство сытости и даже набив желудок до отказа, все равно вставал из-за стола с сожалением, что больше не вместится, а глаза шариличем бы еще поживиться.
Вот и сейчас, вроде поел с утра и время обеда еще не наступило, а организм уже напоминает, что неплохо было бы чем-нибудь подкрепиться. Никогда не подумал бы, что после восьмидесяти лет жизни станет такой ненасытной утробой. Хотя в глубине души он был доволен, ведь это означало, что он здоров, что тренировки идут впрок и что сам он растет, как в переносном, так и в прямом смысле.
Как раз к тому моменту, когда рябчики, по его мнению, были готовы проснулась женщина, которую он в уме уже называл аной, чтобы это не значило. Она с тихой улыбкой смотрела, как он, нарвав лопухов и завернув в них закопченные глиняные шары, изображая губами торжественный марш, внес в шалаш то ли поздний обед, то ли ранний ужин. Расколол один из шаров. Весь пух и перья влипли в глину и просто сгорели, а сама тушка была чистая и поджаристая. Румяная корочка так и манила к себе золотисто-коричневым цветом. Один ее вид возбуждал такой аппетит, что хотелось уже не кушать, а жрать. Он положил дичь спинкой вниз на чистый лист лопуха и с шутливым поклоном преподнес раненой. Она удивлено и немного смущено посмотрела на него, затем покачала головой и что-то проговорила. Он не стал на этом заострять внимание, все равно ничего не понимал, а кушать хотелось уже не по-детски, положил возле нее импровизированное блюдо. Затем развернул тушке брюшко, которое наполовину было заполнено мясным соком и тушеными в этом наваристом бульоне травами и по шалашу поплыл умопомрачительный запах. Вытащил из этой аппетитной смеси одну птичью ножку и вместе с ложкой подал женщине, показав, как надо кушать. Затем взял второй шар, приготовил его для себя и уже наглядно показал, держа и грызя в одной руке птичью ногу, а другой прихлебывая ложкой бульон.
Жаль, что не хватало хлеба. Но и так было неплохо. Да что там неплохо, даже в лучших ресторанах города он такого не едал. Так сказатьэкологически чистый продукт, приготовленный в натуральных условиях. Ел быстро, жадно, но аккуратно. И наелся так, что живот надулся как барабан. Жалко только, что объем желудка у детского тельца маловат и съесть столько сколько хотелось не получилось, поэтому есть пришлось не сколько хотелось, а сколько влезло. Пришлось оставить, уж очень рябчики здесь были здоровенные, добрую половину тушки на потом. Но сильно он не огорчался, потому что знал, при его аппетите это «потом» наступит максимум через четыре часа. Поэтому он с чистой совестью отполз, вставать не хотелось, к стенке на свою охапку веток.
Одна его знакомая, еще в той жизни, утверждала, что когда после сытного обеда живот растет, то он стягивает на себя всю кожу с тела. Естественно и с лица тоже и вполне понятно, почему веки тоже тянет вниз и при этом глаза закрываются сами. Понятно, что это было шуткой, но что после вкусной и обильной еды тянет спать и послеобеденный сон в традициях многих народов, с этим фактом было трудно поспорить. И тем более сопротивляться. Поэтому после недолгого осоловелого моргания глазами, он просто заснул, оставив уборку на потом.
Спал недолго, часа полтора и проснулся от тихого песнопения и ласкового прикосновения руки. Он открыл глаза и уткнулся взглядом прямо в глаза аны, которые смотрели на него с такой выразительностью и любовью, что он смутился и тут же прикрыл веки. Со стороны женщины не чувствовалось никакого сексуального подтекста и отчего-то от этого напева и поглаживания его головы сладко щемило сердце и хотелось плакать. Он понимал, что это реакция его детского тела, которое так реагирует на ласку и любовь и ничего не имел против, но не собирался давать им волю. Все должно быть в меру, а сейчас у него по плану, начерченному им самим, тренировка. Он мягко высвободился из объятий и огляделся. Оказывается, пока он спал, женщина прибралась в шалаше и сложила все недоеденное в углу шалаша, прикрыв листьями лопуха от пыли и мух. Он попытался, хмуря брови, жестами объяснить, что ей рано еще активно двигаться, но женщина лишь улыбалась в ответ и что-то отвечала, продолжая гладить его по голове. Он мягко, но решительно пресек эти действия и взяв в руки туесок показал, что пойдет за водой, на что женщина, ничуть не обидевшись, кивнула головой. У ручья быстро умылся, прогоняя остатки сна, напился и набрал полный туесок воды. Вернувшись обратно к шалашу, отдал воду женщине, показал ей жестами, чтобы не мешала, и наконец приступил к настоящей ежедневной тренировке.
За эти месяцы программа была отработана до малейшего нюанса. В начале бег километров на пять, затем упражнения на гибкость и ловкость, на развитие силы, после этого отработка приемов с оружием, то есть с копьем, палками-мечами и ножом, и как кульминациябой с тенью, проводимый по установленному графику то с оружием, то без. Обычно все действо занимало около трех часов, и сейчас он не стал отходить от традиции. Занимался с полной самоотдачей, так, что пот лил ручьями.