Совместно мы еще раз проанализировали историю великой русской смуты, начиная с безумств Ивана Грозного, вплоть до печальной ретирады второго Самозванца из Тушина, в котором поначалу он был домашним пленником польских наемников под командованием пана Ружанского, и бегства в Калугу, которым он отличился 6 января данного года.
В течение последующего полугода его солдаты и офицеры массово переходили на сторону короля Зигмунта. Был среди них признанный участник набега, Александр Юзеф Лисовский, герба Еж, человек неслыханно безрассудный, но, в то же время, обладающий быстрой ориентацией в обстановке. Как рассказывал пан Скиргелла: "Из многих сражений вышел он победителем, практически весь край московитский мучая своими постоянными набегами; умом он понимал все замыслы неприятеля, тайные и явные, знал все, что неприятели делали, оборачивая все к их гибели. Дело в том, что научился он, предвидя вовремя замыслы москалей и проводя все необходимые для этого усилия, делать напрасными действия врага, удивительнейшими трюками делать напрасными даже самые хитроумные замыслы их вождей". Я познакомился с этим полковником, человеком уже немолодым, который прямиком из Тушина к королю прибыл, чтобы рассказать о побеге царицы Марины в Калугу и о замешательстве, случившемся после неожиданной смерти князя Романа Ружинского.
Пан Пекарский, который под конец июня остановился в Вильно у какого-то дальнего родича, усиленно настаивал, чтобы Лисовского представили королевичу, поскольку он связывал с полковником далеко идущие планы. Мне все это удалось тем легче, что я так много о нем рассказывал, что Владислав сам пожелал познакомиться с героем.
Нам он весьма пригодился, в особенности, в качестве гида по российской элите, которую знал весьма хорошо, начиная от митрополита Филарета из рода Романовых, до хана Ураз-Махмета, рьяного сторонника короля Зигмунта. Сам король Лисовского слушал не очень-то внимательно, я же, в свою очередь, склонил королевича к тому, чтобы он, как потенциальный русский царь, внимательно вслушивался в эти рассказы.
Тут следует отметить, что пан Михал после своего прибытия особо со мной и не контактировал, буквально пару раз мы у пана Скиргеллы, вроде как случайно, встретились, обмениваясь лишь вежливыми словами, зато раза два через Кацпера обменивались записками, сразу же сжигая их после прочтения.
Пекарский, казалось, находился в состоянии эйфорииего евреечка каждую ночь одаряла хозяина превосходными прогнозами, и он был свято уверен в их реальности.
Тем временем, в то царевание, которое предложила Владиславу часть бояр, в Литве не сильно-то и верили. Сам король считал, что его сын слишком молод, чтобы самостоятельно воевать за Москву. Что многие понимали это как желание Вазы прибавить к уже имевшимся у него польской и шведской коронам еще и Шапку Мономаха. Энтузиастов проекта царя Владислава было немногомаршалек Литовского Трибунала Лев Сапега, ректор Виленского университета, замечательный проповедник Петр Скарга, пан Скиргелла. Оба гетмана: великий литовский Кароль Ходкевич и полевой коронный Станислав Жолкевский, оставались при войсках и в политику редко вмешивались. Хотя полевой гетман давно уже говорил, что осада Смоленскаэто только потеря времени, так как следует на Москву идти и создавать свершившиеся факты. Королевич, поначалу весьма даже желавший занять царский трон, по мере истечения времени терял веру в скорую коронацию, но, к счастью, тщательно изучал то, что я ему подсовывал.
Все должно было изменить день 4 июля, предсказанный еще Маргаретой и подтвержденный оружием пана Жолкевского.
* * *
Под конец июня до Вильно дошли вести, что князь Дмитрий Шуйский, брат царя Василия IV, выступил с целью помочь Смоленску, осаждаемому польскими силами и все более отчаянно защищаемому воеводой Михайлой Шеиным. А с ним шли все московские силы да еще шведские отряды под командованием Якуба де ла Гарди и генерала Горна.
Поначалу командование должен был принять на себя Ян Потоцкий, генерал подольских войск и брацлавский воевода, только он от этого предложения уклонился, предпочитая осаждать обессиленный Смоленск, чем отправляться на битву с более многочисленным врагом, победу в которой никто предвидеть не мог. Окончательно, все взвалил на свои плечи Жолкевский, получив от короля даже меньшие силы, чем поначалу собирались дать Потоцкому, и с этой вот горсткой он и выступил, собирая по дороге польские отряды: из Вязьмы полк Марана Казановского, из Шуйскаротмистра Александра Зборовского, сына Самуила, того несчастного изгнанника, что был казнен по приказу канцлера Замойского. В это самое время поляки в Царевом Займище столкнулись с отрядами Григория Валуева, того самого хвата, который выстрелом из мушкета Дмитрия I Самозванца убил. Он же, применяя различные засады, благодаря понтонному мосту, построенному людьми гетмана, едва не попал под атаку польских гусар и сбежал за валы.
Только поляки и не собирались ни ломать себе зубы на местных фортификациях, ни время терять, они повернули к головным силам русских, стоящим лагерей возле Клушина, что было им известно от многочисленных дезертиров. Одновременно, письмо, написанное на латыни и отосланное Жолкевским отрядам иностранных наемников, обещающее дружеское отношение и выплату денежных средств, сильно подорвало их моральное состояние.
И так вот, оставив под Царевым Займищем самую малую часть своих сил, в основномказаков, полевой гетман со всеми своими ударными силами выступил против Шуйского. А шло с ним 5556 гусар, 679 панцерных и 290 пятигорцев.
Передвигались они лесом, по темну, по паршивой дороге, не видя врага, и только лишь сигнал побудки, прозвучавший на рассвете для иностранцев, навел их прямиком на лагерь.
Они могли бы атаковать спящих, только этому мешали многочисленные загороди, которые поначалу следовало разобрать. Армия выстроилась в боевом порядкена правом крыле Зборовский, готовый давние вражды с гетманом пустить в беспамятство; на левом хмельницкий староста Миколай Струшь, сзадив качестве вспомогательных отрядовКазновский, Дуниковский, Порыцкий. Упомянутая задержка привела к тому, что неприятель тоже успел приготовиться.
Тем временем Жолкевский объехал войска, взывая их к бою словами: "Потребность в месте, надежда в мужестве, спасениев победе!". А за ним уже шли ксёндзы, благословляя воинов и отпуская грехи перед лицом смерти. И вот, наконец, гетман булавой указал, загремели трубы, из тысяч уст раздалась Богородица, и гусария, склонив пики, пошла на неприятелей, которых, по словам свидетелей, было словно море.
Узкие проходы между загородками не позволяли развернуть атаку лавой, поэтому Жолкевский выпускал хоругви поодиночке, те вламывались в толпы московитов и пропадали, словно камень в воде, хотя поначалу раздавался страшный крик и скрежет оружия. Гусары же, рубя направо и налево саблями и коля кончарами, прорубали себе обратную дорогу, чтобы появиться на исходных позициях. На их место тут же шли новые подразделения, а старые, чуток передохнув, вновь возвращались в пучину боя.
Численное преимущество русских привело к тому, что такая тактика не приносила заметного результата. К тому же шведская пехота начала убийственный обстрел со стороны загородей. Был такой момент, когда в сердцах польского командования появилось опасение. Чрезвычайно измученные всадники со все большим трудом возвращались в бой. Но и с русской стороны, у которой идеи контрнаступления даже не родилось, воля к сражению тоже начала явно слабеть. В этот самый момент в битву вступили передохнувшие хоругви Марчина Казновского, а за ними шли Васичинский и Миколай Фирлей, и Самуэль Дуниковский, и Копыциньский Неожиданность атаки застала врага врасплох, и после первого, почти что неприцельного, он даже не отдал второго залпа из мушкетов. Тут же в московитском лагере началась паника, падали загороди, ну а солдаты, более чем битвой, занялись спасением имущества. Командир шведов, Якуб де ла Гарди, вместе с генералом Горном бросились наутек. Но оставался головной лагкрь с князем Шуйским, а Жолкевский не слишком желал проливать солдатскую кровь. Потому начались переговоры с наемными отрядами.