- А оригинал?вырвалось у меня.
- Слуга Твардовского, подгоняемый страхом, зеркало хорошенько спрятал, сам же, под иным именем в сельском костёле под Краковом прислуживал. С возрастом страх переродился в иллюзию, иллюзияв настолько сильное безумие, что его закрыли в башне, предназначенной для таких, как он, несчастных. И вот там, на смертном ложе, открыл он гнетущую ему душу тайну одному из товарищей по несчастью.
- Которым пан был?
Тот кивнул.
- Я не поверил его рассказу. Но когда здоровье и свободу вновь обрел, посчитал, что не помешает проверить. Я отправился в Карпаты и, в соответствии с указаниями, в дикой долине, где кроме скал и леса имелись только кузница и хижины искателей руд, отыскал тайную пещеру, богатую сталактитами и сталагмитами, и в ней обнаружил неповрежденное зеркало. Вот только не было у меня магических способностей мастера Твардовского, опять же, я не заключил договора с дьяволом, так что поначалу никак не мог воспользоваться своей добычей. Пока судьба и Мыколв не доставили в мои руки сокровище в виде чистой девы, одаренной способностью видеть будущее Маргосю.
- И неужто ты, пан, благодаря ней можешь предвидеть будущее?
- Могу показать, милс'дарь Деросси.
Все вместе мы спустились в черную комнату. Пекарский приказал мне сесть в углу, ничего не говорить, ничему не удивляться, а только глядеть, что будет происходить. Маргарет выпила отвар, явно заранее приготовленный, и легла на лавке. Хозяин зажег свечи и поставил небольшую клепсидру. Когда песок пересыпался, он молча перевернул часы и произнес:
- Встань, Маргарета.
Девушка поднялась, глаза у нее были закрыты, тем не менее, довольно уверенным шагом она подошла к столу и уселась напротив зеркала.
- Открой глаза, - сказал Пекарский.
И тут в зеркальном отражении я увидел, как быстро поднялись веки. Глаза Маргоси сейчас походили на пару глубоких и пустых колодцев.
- Видишь?спросил хозяин девушку.
- Что я должна видеть?
- То, что видела вчера.
Долгое время девушка молчала, потом начала раскачиваться, словно иудеи в своей синагоге, громко дышать и, наконец, говорить. По-польски многих слов я не понимал, хотя по интонации мог догадываться, о чем Маргарета рассказывает.
Поначалу она должна была пересказывать какой-то вид, и он был настолько убедительным, что можно было почувствовать дуновение ветерка, жар летнего дня. И вот тут я мог бы поклясться, что за словами до меня начал доходить топот тысяч ног по тракту, бряканье снаряжения, скрип колес и лафетов с пушками, и внезапно из уст девушки раздались команды, одни немецкие, а другие певучие, похоже, русские. Затем она начала имитировать грохот пушек, разрывы снарядов, крики умирающих, ржание лошадей. Еще я услышал топот масс кавалерии, подбадривающие окрики, вопли боли и страха.
Пан Михал встал над Маргаретой и поднял руки у нее над головой, шевеля ними, он начал управлять головой девушки, словно бы та принадлежала марионетке, приводимой в движение невидимыми нитями. Он ускорял и замедлял ее движения, что могло показаться, что та начала плыть посреди линии атаки и обороны, наблюдала за разыгрывающимся сражением под разными углами, пока, внезапно, Маргося не начала кричать, издавая из себя множественные мужские голоса: "Виктория! Виктория!", после чего, залитая потом опала лицом на черное сукно.
Только Пекарский не дал девушке отдыха.
- Когда это случится?спросил он.
Девушка молчала, не поднимая головы. Тогда наш хозяин вынул из кармана нарисованные на костяных плитках цифры, какие иногда дают детям для забавы.
- Когда?повторил он.
Дрожащие пальцы нащупали четверку и семерку.
- Четвертого июля?удостоверился пан Михал.
Девушка подтвердила вздохом.
- А в каком году? В каком году?
Маргарета прошептала что-то, едва слышно.
- В этом.
- Отметьте себе, сударь, - сказал Пекарский, обращаясь уже ко мне, что 4 Julius Anno Domini 1610 года польская армия под командованием пана гетмана Жолкевского сотрет в прах московские силы.
"Уж чего, чего, а наглости ему не занимать", - подумал я. Тогда я был более чем уверен, что вся сцена представляет собой лишь хитрую мистификацию, приготовленную исключительно для меня искусным престидижитатором совместно с талантливой чревовещательницей.
Все предсказатели, ясновидящие и пророки, о которых довелось мне читать или слышатьначиная от святого Иоанна с Патмоса, и заканчивая знаменитым Нострадамусомрисовали картины будущего таинственно, многозначно, а тут мне показывали завтрашний день четко, словно нарисованный на картине. Но я притворился, будто бы принимаю представление за добрую монету. Я помог занести усыпленную девушку в ее спальню, после чего мы спустились вниз. По дороге, на уровне земли я еще заметил темный проход, сходящий в глубину. Скорее всего, ход выводил за пределы двора, и как раз благодаря нему хозяин мог общаться с миром, когда домашние ничего не знали.
- Вы мне не верите?
Пекарский поглядел мне прямо в глаза, после того, как уже закрыл висячий замок, скрывающий его тайну.
Я уже слишком устал, чтобы придумывать увертки.
- Честно говоря, нет!был мой ответ.
- Похвальная откровенность. Тогда завтра поедем в Сандомир. Там уже должны ожидать письма из королевского лагеря, сообщающие мне о том, что 24 февраля под Смоленском посольство московских противников Василия Шуйского предложило королевичу Владиславу корону царя московского и всея Руси. А Зигмунт III от имени сына решил ее принять.
- Вам это стало известно из зеркала?
- Не иначе.
- Выходит, вы всеведущий, словно Господь Бог.
- Так только кажется. События, которые должны произойти вскорости, Малгожата способна описывать столь же подробно, словно бы видела их в окне. Чем дальше по времени, тем картина делается более туманной, у нее может быть несколько версий К тому же у этих предсказаний имеется еще один дефект.
- А именно?
- В этом зеркале невозможно увидеть себя. И своей собственной судьбы.
* * *
Тем вечером до конца мы не договорили, так как оба сильно устали. Утром, как пан Михал и обещал, нас ждали оседланные лошади. А с ними готовый к дороге Кацпер. Блажей должен был остаться дома. С Ягнешкой. Лично меня это не сильно трогало, поскольку все мое воображение было занято Маргаретой. Здесь следует признать, что с момента встречи с Беатриче ничего подобного чувствовать мне не приходилось.
День встал солнечный, безоблачный; повсюду таяли снега, из лесов доносился щебет птиц, радующихся приближающейся весне. Несмотря га довольно мощный галоп и частую смену лошадей на запасных, путешествие по причине размокших дорог, множества бродов и переправ через разлившиеся реки, заняло у нас почти половину недели.
Во время дороги разговаривали мы мало. То ли мой "гостеприимный" хозяин желал, чтобы я несколько остыл после ночных открытий, то ли посчитал, что признался в слишком многом. Днем, на коне, он казался самым нормальным в свете, что склоняло меня к раздумьям на тему: каким же странным созданием, по сути своей, является человек. По вечерам же, ужасно уставшие, едва добравшись до постели в трактире, мы тут же засыпали.
Проехав таким образом большую часть страны, лишь на третий день, под вечер, мы остановились у переправы. На фоне пурпурного на западе неба панорама Сандомира представлялась очень даже красиво, не уступая красотой итальянским городам, так что мне даже хотелось схватить кисть и написать ее. Но по причине отсутствия времени я остановился лишь на эскизе углем. Там я нарисовал вздымающиеся из спутанных веток деревьев костёлы святого Павла и святого Иакова, расположенные за стенами, а дальшемножество башен и стройных шпилей, принадлежность которых пан Михал объяснял мне, показывая вытянутую вверх ратушу, обширный замок, собор святого Петра и другие приходские костёлы. Ниже, над Вислой, тянулись многочисленные склады, подчеркивая богатый, торговый образ города.
Уже в темноте мы оказались у цели, в узком доме, возле дома сандомирского каноника, где наш недавний гость приготовил для нас весьма приличную комнату с двумя альковами для сна и столом, на котором, по причине поста, была различная рыба и сушеные фрукты. В комнате рядом располагалась библиотека, в которой стоял огромный глобус, шедевр некоего мастера из Гданьска. После краткого ужина каноник удалился, и пан Михал показал мне письма, уже пришедшие из лагеря под Смоленском. Я заметил, что в первую очередь он удалил с них печати и оторвал подписи, как будто желая укрыть, кто в королевском лагере является его информатором, а, возможно, и принципалом. Наверняка это должен был кто-то, имеющий связи в королевской канцелярии.