- Тем не менее, - утверждал он, - если бы народ сей просветить, цивилизовать и дать под управление отцов иезуитов, со временем, может, из них и получились бы люди.
Душа моя возмущалась против таких упрощенных мнений, дело другое, что из московитов я знал одного, до конца европеизированного князя, вечно развлекавшегося в Розеттине, и одного гениального иконописателя, которого посетил в Кракове, где тот пребывал в изгнании из отчизны.
Каноник, в принципе, разделял антипатии пана Михала, хотя у ксёндза брала верх нелюбовь, скорее, спиритуалистической натуры. Он считал и восточное православие, и даже сам обряд, что ни говори, разрешенный в Бресте, оскорблением, ежедневно наносимым господу нашему Иисусу и Непорочной Деве, что было тем удивительнее, что у многих Мадонн из польских домов черты лица были с восточной иконы. Ту ненависть к потомкам Рюрика священник запутанно объяснял их скрытоиудейством. Меня это весьма изумило, но тут каноник начал рассказывать о давней державе хазаров, которые задолго до крещения Руси приняли иудаизм, и хотя от их ханства не осталось и следа, кроме названия "казак", которое давали степным обитателям Малой Руси, ибо тогда на огромных пространствах восточноевропейской низменности должно было жить громадное множество тех рыжеватых и голубоглазых потомков Авраама.
При втором кувшине замечательного венгерского, в соответствии с заверениями хозяина, сделанного еще во времена Батория, ксёндз, осанкой обладавший довольно квелой, голову за то имел, как и каждый поляк, крепкую, а животогромный, дал себя уболтать на смену темы. И с большой политики мы перешли на дела пана Пекарского.
Расспрашиваемый каноник очень хвалил пана Михала, возносил под небеса его щедрость для церкви, хотя в какой-то момент проговорился, что Господь тяжело испытывает даже самых лучших людей. Так что я наставил уши и продолжал выпытывать. И тут оказалось, что смолоду сударь Пекарский много даже погуливал, пока в неясных обстоятельствах не получил удар по голове, после которого лежал без чувств, после чего с ним случилось опасное замешательство ума, так что как-то раз, в ярости, без какой-либо причины, в краковском замке повара своего шурина, некоего пана Плазу, убил, а многих пытавшихся удержать его людей ранил. Поэтому, по согласию семьи и в соответствии с рескриптом краковского каштеляна, должны были держать его в тюремной башне. По счастью, через какое-то время, по причине молитв, которые его родичи и друзья возносили святому Яну, познал он значительное успокоение. Его смогли освободить, и все права вернули, хотя люди, как оно часто с людьми бывает, все так же зыркали как на такого, что побывал на другой стороне разума.
"В общем, сумасшедший, но негрозный!"прокомментировал я это про себя.
Духовное же лицо тем временем перешло к сути дела, которое привело его в Беньковице. Слыша, что я итальянский художник, а молва умножила мои реальные квалификации, он предложил мне выполнить цикл картин в технике al fresco для сандомирской коллегии. И сказать не могу, как обрадовало меня это предложение, о котором в других местах я мог только мечтать. Но условия исполнения заказа меня несколько остудили.
- Мечтается мне, пан Деросси, ряд картин, представляющих страдания и оскорбления, которые познавала и познает наша святая католическая вера. Да и в честном моем городе хватает отщепенцев: лютеран, последователей Ария, что осмеливаются называть себя польскими братьями, а что самое худшееевреев. Их преступления против поляков столь велики и столь отвратительны, что просто просят нарисовать себя ради предостережения.
И вот тут, впав в неподдельную страсть, начал приводить он многочисленные примеры преступлений иудеев, о которых слышал: что те оскверняли святое причастие, похищали невинных детей и совершали на них ритуальные убийства с целью выпустить из них кровь И рассказывал он обо всем этом столь живописно, что волосы у меня на голове становились дыбом.
Когда я спросил, а по какой такой причине израильтяне должны были бы производить подобные действия в гостеприимной в отношении их племени польской земле, столь не похожей на другие страны, а особеннона Испанию, где иудеи терпят ужасные преследования, каноник молниеносно ответил, что да, логики в этом нет, но просто такова суть еврейской натуры, наилучшим образом задокументированная казнью Сына Божия.
Если бы я своими глазами не видел в Розеттине, к чему способна привести темнота и суеверия, связанные к тому же с нетерпимостью, возможно, предложение из Сандомира я бы и принял. Но сама мысль о том, какие плоды могут родиться от отравленных семян, чем стало бы живописное подкрепление отвратительных суеверий, не позволила мне этого. Потому я очень вежливо пояснил, что столь долго в этих местах быть не намерен, чтобы взяться еще и за написание фресок в костеле, зато с удовольствием нарисую одну или две картины, допустим, Святое Семейство в живописных польских одеждах, столь отличающихся от царящих в Европе громадных кружевных воротников и причесок. Духовное лицо отнеслось к данному предложению кисло, говоря, что много заплатить не может.
- Гораздо больше оплаты мне важнее милосердие божие, - дипломатично заметил на это я.
Еще во время завтрака каноник, с настойчивой помощью пана Михала, неоднократно возобновлял свое предложение, но я упрямо стоял на своем и точку над "i" поставил заявлением, что рисовать иудеев мне просто отвратительно.
Вот к этим словам все отнеслись уважительно. Блажей с Кацпером уехали, чтобы проводить каноника до самого Сандомира, а еще, чтобы сделать там необходимые закупки, списком которых я их снабдил. Помимо холста и компонентов для изготовления красок, я вписал туда же пару аптекарских товаров. Их названия посторонним ничего не говорили, мне же они были нужны для реализации одной идеи, родившейся в моей голове.
Ведь я все так же был тем же самым любопытным пацаном, который чуть не распрощался с жизнью, подглядывая за языческой мистерией в Монтана Росса. Здесь признаюсь, что меня не столько интересовало литературное творчество пана Пекарского, сколько та самая таинственная дама, которую он, вне всякого сомнения, держал под замком в своей башне. Кем она была? Не дочка, ибо таковой у него никогда не было; не жена, поскольку таковая умерла много лет назад. Помимо ночных посещений, у меня имелись и другие доказательства ее существования. Бледное лицо, которое я пару раз видел в окошке на вершине башни; дым, с утра поднимавшийся из трубы над башней, и, наконец, подъемник, который я открыл в стене кухни, прилегавшей к донжону, явно служащий для доставки пищи на вершину строения.
Обучение у il dottore не пошло напрасно, из привезенных людьми пана Михала порошков и микстур мне удалось составить сильное, хотя и совершенно безвредное снотворное, издавна известное алхимиком, каким и меня самого угостили на Мальте. Его я смешал с вином, подготовленным к ужину, а так же остатки супа, которым, после того, как он был снят с господского стола, ужинала челядь.
Не прошло и четверти часа, как пан Пекарский захрапел на своем стуле; сползли на лавки его доверенные лица; Ягнешку сон сморил в коридоре. Заглянув через какое-то время в кухню, я увидал трех спящих дворовых девок и четырех, таких же пораженных сном слуг; поваренка же пришлось побыстрее гасить, потому что, свалившись на землю возле печи, он занялся огнем.
Я закрыл входную дверь, чтобы никто посторонний не зашел со двора, и взялся за дело. В хозяйском кошеле я обнаружил ключ от висячего замка. Открыв его, я уже через мгновение, со светильником в руке, поднимался по узкой, крутой лестнице на вершину готической башенки. Пройдя мимо богато снабженной оружейной комнаты и открыв узкую дверь на вершине лестницы, я очутился в небольшой комнате, совершенно лишенной окон, мрак которой усиливался черным бархатом, которым были обиты стены. Черными был стоящий перед столом стул и лавка, обитая шкурой черного, словно ночь, быка. Из черноты восковым цветом выделялись только свечи, стоящие на черном столике, и пурпурная шелковая накидка, скрывающая висящую за столом картину. Я потянул накидку вниз, ожидая увидеть лицо дьявола, а увидел лишь собственную, слегка побледневшую физиономию. Ткань заслоняла зеркалодовольно-таки старое, в серебряной рамке, украшенной в каком-то очень старинном стиле, напоминающем вавилонские орнаменты; поверхность его была потускневшей, усеянной сотнями старческих жилок.